Вперед в прошлое. Возвращение пираньи — 2 - Бушков Александр Александрович

— Ничего не понимаю. Хорошо понимаю обычную речь, а когда быстро поют, никак не удается... Эго о любви?

— Скорее о нашей жизни, — ответил Мазур. — С легким налетом философии...

Все проходит в этом мире, снег сменяется дождем,

все проходит, все проходит, мы пришли, и мы уйдем...

— Какая-то она, по-моему... очень уж философичная.

— Возможно, — пожал плечами Мазур. — Перевести тебе прозой?

— Вот только не надо! — живо запротестовала Белль. — Стихи нельзя переводить прозой, они от этого теряют всякую прелесть. Вы так задушенно поете...

— Задушевно, — машинально поправит Мазур.

— Что-то у вас с этой песней связано, — убежденно сказала Белль. — Философия, да... Адмиралы имеют право быть философами, это таким, как я, не по звездам... А вы и в самом деле пели так задушевно...

Возможно, все оттого, что эта песня, если вдуматься, о нас, подумал Мазур. Это наших фамилий никогда не изображают на афишах даже мелким шрифтом, даже не называют скопом, как в старые времена «поселяне и слуги», в крайнем случае — «молодой человек без речей». Но вся хитрушка в том, что в спектакле мы играем порой одну из главных ролей, кто бы там ни значился на афишах. И стреляют именно в нас, а вот в тех, кто значится крупными буквами — очень, очень редко...

— Спойте романсеро чисто о любви, — попросила Белль, глядя так умоляюще, словно речь шла о самой важной вещи на свете. Притворялась, конечно, умирающим лебедем, бесенок очаровательный.

Чуть подумав, Мазур упарил по струнам:

Все скрылось, отошло, и больше не начнется.

Роман и есть роман, в нем все, как надлежит.

Кибитка вдаль бежит, нить вьется, сердце бьется,

дыхание твое дрожит, дрожит, дрожит.

И проку нет врагам обшаривать дорогу,

им нас не отыскать средь тьмы и тишины.

Ведь мы видны, должно быть, только Богу,

а может и ему — видны, да не нужны...

Он снял пальцы со струн, услышав деликатный стук в дверь. Как он и подозревал — там оказался очередной молодец в штатском, прямо-таки пафосно, словно полковое знамя, державший перед собой никелированную вешалку с мундиром Белль и аккуратно повешенной на особый крючок пилоткой. Смотрел так. будто ждал похвалы. И было за что — мундир выглядел так, словно вчера, а то и час назад покинул мастерскую портного. Правда, заслуги самого детинушки в этом наверняка не было ни малейшей, но тем не менее...

— Благодарю, — сказал Мазур, принимая у него вешалку. — Вы отлично справились.

Видно было, что детина явно собирался по привычке щелкнуть каблуками, но в последний момент, конечно же, передумал. Закрыв за ним дверь, Мазур продемонстрировал мундир Белль:

— Отлично справились ребята, а?

— Отлично, — согласилась она. — Как новенький. Повесьте в шкаф, пожалуйста...

Мазур так и сделал. Вернувшись за стол, вновь взял гитару:

...И бесконечен путь, и далека расплата,

уходит прочь недуг, приходит забытье,

и для меня теперь так истинно, так свято

чуть слышное в ночи дыхание твое...

Белль слушала, подперев щеку кулачком, сосредоточенно и отрешенно. Мазур давно прекрасно понял, чем этот вечер кончится — с его-то жизненным опытом. Самое интересное — это глаза Белль. Никаких кокетливых, завлекающих, обольстительных взглядов — она просто смотрела ясными глазами открыто и спокойно, и в них читалось огромными буквами: «Вы правильно поняли, я ваша. Только протяните руку».

Когда поняла, что песня кончилась и отзвучали последние аккорды, встала и подошла к Мазуру, нимало не озаботясь тем, что халат изрядно распахнулся. Так же открыто и спокойно улыбнулась.

— Вам нужно что-то объяснять, сеньор адмирал? Никогда не поверю.

Мазур медленно поднялся, осторожно взял ее за плечи и тихо сказал:

— Белль, если тут есть хоть что-то от благодарности за сегодняшнее...

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Вот такой Белль он еще не видел — синие глаза прямо-таки полыхнули гневом, она гордо выпрямилась, напоминая сейчас молодую необъезженную лошадку из сертанов:

— Мы не в форме и не на службе... Неужели вы и в самом деле такой дурак? При чем тут благодарность? Я и раньше этого хотела, я к вам вчера и пришла... Но вы были очень усталым, и я не хотела с изрядно пьяным... Поцелуйте меня без философии, только по- настоящему, я не школьница.

Мазур поцеловал ее по-настоящему — глупо было притворяться перед самим собой, что ему этого не хочется.

Очень быстро Белль очутилась в его объятиях на необозримой адмиральской постели, оказалась темпераментной и ласковой, и очень долго Вселенная была маленькой и тесной, состоявшей лишь из крохотного кусочка сладкого забытья. И Мазур вовсе не чувствовал себя старым. И никак не походило, чтобы его чувствовала таким Белль.

Когда наслаждение чуточку схлынуло, прильнувшая к нему Белль прошептала на ухо:

— Я вас не разочаровала?

— С чего бы вдруг? — с искренним удивлением спросил Мазур. — Ты прелесть.

— Ну, я подумала... Вы столько странствовали по свету, у вас было столько женщин, а я девочка, как это... из захолустья...

— Интересно, — сказал Мазур, поднося ей огонек и закуривая сам. — Ас чего ты взяла, что я странствовал по свету? Может, я только и делал, что сидел на берегу в уютном кабинете?

Огонек сигареты осветил лукавое личико Белль:

— Вы не будете осерчать?

— Не буду, — пообещал Мазур. — Вообще не собираюсь на тебя сердиться. Выкладывай, что ты обо мне знаешь. Ты ведь обо мне что-то знаешь, девочка из захолустья...

— Совсем немного. Я заранее знала, что вы не просто моряк, а боевой подводный пловец. Это очень романтично, у нас на флоте таких не было до самого негодного времени...

— Недавнего, — машинально поправил Мазур.

— Да, недавнего... Мне стало интересно, и я позавчера, когда уже назначилась вашим адъютантом, взяла в архиве интересную папку — она старательно процитировала: — «Обзор действий боевых пловцов мировых флотов во второй половине двадцатого века». У меня был допуск — но на материалы по нынешнему столетию его уже не хватило. Ничего, мне и этого было в достатке, чтобы понять, чем занимались такие, как вы. Там многое подробно описано. Знаете, у нашей разведки есть своя специфика...

— Знаю, — сказал Мазур.

Еще Ольга ему рассказывала двадцать лет назад о здешней специфике: местные разведки слабоваты, но они сплошь и рядом потаенно утаскивают по крохам информацию у больших. Там, где дерутся из-за добычи два громадных тигра, крохотная, вся из себя незаметная мышка-норушка сумеет отщипнуть и себе кусочек...

—Очень много там интересного, —сказала Белль. — Только нет никакой конкретики в том, что касается той или иной страны. За пятьдесят лет один-единственный раз просветились... нет, не так, засветились французы, когда их пловцы подорвали суденышко «гринписовцев». В остальных случаях — полный мрак. Только иногда идут примечания: «предположительно, русские», «предположительно, американцы», «предположительно, англичане». А иногда написано: «Вероятно, результат действий боевых пловцов, но точно утверждать нельзя».

Я бы тебе больше сказал, милая, с натуральным превосходством взрослого над неопытным малышом подумал Мазур. Иногда об этих «действиях» вообще никто никогда не узнавал. Только те, кто в них участвовал — и, разумеется, их начальство. Так тоже случалось не так уж редко... Вот именно, «предположительно». Американцы могут лишь предполагать, что случилось с группой Драйтона, а мы так и не знаем, где конкретно осталась на дне тройка Ковбоя...

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Белль продолжала:

— Вот так я и поняла: вам немало пришлось странствовать по свету, как и вашим соперникам. Вы все равно не скажете, вы профессионал, куда уж мне, но я все равно догадываюсь... Догадываться ведь никому не запрещено?