История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника службы ее Величества королевы Анны, написанная им самим - Уильям Теккерей

- Сколько мне приходилось слышать, сэр, миледи никогда не говорит о вас иначе, как с уважением, - возразил Гарри Эсмонд.

- Конечно, нет, черт возьми! Уж лучше б она говорила! Но как бы не так. Презирает меня, а сама молчит, рта не раскроет. Сторонится меня, точно зачумленного. Клянусь богом, было время, когда она не так уж боялась этой чумы. Стоило мне появиться, бывало, как девица вся закраснеется от радости, - так и вспыхнет, клянусь богом! И знаешь, что она тогда говорила, Гарри? Как-то я вздумал пошутить над ее красными щеками, а она мне в ответ: "Я как в Сент-Джеймском дворце - вывешиваю красные флаги к приезду моего короля". Это я, значит, король, понимаешь? А теперь - полюбуйся на нее! Я уверен, она обрадовалась бы, если б я умер; да я и умер для нее - еще пять лет тому назад, когда вы все болели оспой; она так и не простила мне, что я уехал из дому.

- Право, сэр, хоть это и нелегко было простить, но, мне кажется, госпожа простила вам, - сказал Гарри Эсмонд. - Я помню, с каким волнением дожидалась она возвращения вашей милости и как печально отвернулась, встретив ваш холодный взгляд.

- Черт подери! - закричал милорд. - Что ж, я должен был сидеть и ждать, пока и сам не подхвачу оспу? Что пользы было бы в том? Я грудью встречу любую опасность, но если эта опасность бессмысленна - нет, нет! Благодарю покорно. А потом - ты качаешь головой, пастор Гарри, и я отлично знаю, что ты хочешь сказать. Была у нее еще другая... другой повод рассердиться. Но разве жена не может простить мужу, если он даже немного сбился с пути? Что ж ты думаешь, я святой?

- О, нет, сэр, я этого не думаю, - сказал Гарри, улыбаясь.

- С тех самых пор моя жена стала холодна, как чаринг-кросская статуя. Верь мне, Гарри, она не из тех, которые прощают. Она мне всю жизнь отравила своей холодностью, это от нее я ищу спасения за пуншевой чашей или в разъездах по округе. При ней и дети - не мои дети, а ее. Только когда ее нет поблизости, когда не чувствуешь этого противного холодного взгляда, от которого мурашки бегут по спине, только тогда дети подходят ко мне, и я хоть могу поцеловать их. Потому-то я и езжу с ними в чужие дома, Гарри, что там никто не мешает мне любить их. Эта гордячка своей добродетелью просто убивает меня. Добродетель! Нет, настоящая добродетель умеет прощать; настоящая добродетель не думает только о том, как бы себя сохранить, а заботится о счастье других. Да разрази меня бог, что нужды, если и получишь иной раз рубец, помогая другу в беде?

. Тут милорд снова стукнул кулаком по столу и отхлебнул добрую половину кубка. Гарри Эсмонд слушал его молча и вспоминая, как этот самый проповедник бескорыстного самопожертвования бежал от болезни, которую так мужественно перенесла миледи и которая привела к роковому разладу в жизни всех обитателей этого дома. "Как хорошо мы умеем поучать, - думал молодой человек, - и как каждому из нас недалеко ходить за примером для собственной проповеди. Во всяком споре у каждого есть что сказать, и оба правы или оба виноваты, если угодно!" Сердце Гарри сжималось при мысли о сомнениях и муках, терзавших его доброго, честного и мужественного друга и покровителя.

- Поистине, сэр, - сказал он, - я от души желал бы, чтоб моя госпожа услышала те речи, которые вы говорите мне; она узнала бы тогда многое, что сделало бы ее жизнь легче и счастливее. - Но милорд отвечал насмешками, приправив их, по обыкновению, бранью; он сказал, что пастор Гарри славный малый, но что до женщин, то все они одинаковы - все потаскухи и притом бессердечны. Так человек, разбив драгоценную вазу, попирает ногами ее осколки. Быть может, она уже непригодна - пусть; но кто должен был заботиться об ее сохранности и кто не уберег ее?

Проникнув в истинное расположение духа милорда и увидя, что сердце его, в котором жива еще немалая доля прежней любви, готово раскрыться для жены, если б только она того пожелала, Гарри, который охотно отдал бы жизнь за счастье своей благодетельницы и ее мужа, задумался над тем, нельзя ли помочь примирению этих двух людей, самых дорогих для него на свете. Он стал прикидывать, как бы ему хотя отчасти поделиться мыслями со своей госпожой и дать ей понять, что, по его, Гарри, убеждению, муж по-прежнему уважает и даже любит ее.

Но задача оказалась не из легких, что ему пришлось признать при первой же попытке разговора, начатого в весьма серьезном и внушительном тоне (ибо долголетней преданностью и неоднократно доказанной любовью он заслужил себе в доме некоторый авторитет). В словах, которые должны были бы произвести впечатление, ибо шли поистине от сердца говорившего, он попытался весьма осторожно намекнуть обожаемой госпоже, что, думая о муже дурно, она тем самым наносит ему непоправимый вред и что счастье всей семьи зависит от исправления этой ошибки.

Леди Каслвуд, обычно столь кроткая и сдержанная, все слушавшая с улыбкой и ласковым вниманием, вспыхнула в ответ и, встав со своего места, смерила юного Эсмонда взглядом, исполненным надменности и гнева, каких он никогда у нее не видел. Казалось, сейчас это была совсем другая женщина; она походила на принцессу, оскорбленную вассалом.

- Слыхали вы от меня когда-нибудь хоть слово в поношение милорда? почти прошипела она, притопнув ногой.

- Никогда, - сказал Эсмонд, опуская глаза.

- Уж не по его ли поручению вы являетесь ко мне - _вы?_ - спросила она.

- Видеть вас и милорда в добром мире и согласии - самое большое мое желание на свете, - отвечал Гарри, - и я принял бы любое поручение ради этой цели.

- Значит, вы посредник милорда, - продолжала она, не обращая внимания на его слова. - Вам поручено уговорить меня снова вернуться в рабство и сообщить мне, что милорд милостиво возвращает своей прислужнице благосклонность. Должно быть, Ковент-Гарден наскучил ему, оттого он решил вернуться домой и, пожалуй, ждет, что в честь его возвращения заколот будет упитанный телец.

- Тому есть пример, как мы знаем, - сказал Эсмонд.

- Да, но то был блудный сын, а милорд не сын мне. Он первый оттолкнул меня. Он разбил наше счастье, а теперь хочет, чтобы я склеила его. Он показал мне себя таким, каков он есть, а не каким виделся мне. Он являлся перед моими детьми, едва держась на ногах от выпитого вина, покидал семью ради завсегдатаев кабаков и вертепов, убегал из дому в город, к городским друзьям, а теперь, когда они ему надоели, он возвращается сюда и думает, что я на коленях буду приветствовать его! И вас он избирает своим послом. Какая честь для вас! Поздравляю вас с новой должностью, monsieur!

- Это и в самом деле было бы честью для меня и величайшим счастьем, если б я мог надеяться помирить вас с милордом, - возразил Эсмонд.

- Что ж, сэр, сейчас, я полагаю, ваша миссия выполнена. Мне она не кажется столь благородной. Не знаю, что так изменило ваш образ мыслей, кембриджская ли премудрость или течение времени, - продолжала леди Каслвуд все тем же язвительным тоном. - Быть может, и вы стали любителем выпить и научились икать над чашей вина или пунша - не знаю, какой напиток предпочитает ваша честь. Быть может, и вы заворачиваете в "Розу" но пути в Лондон и завели знакомство в "Ковент-Гардене". Мой привет, сэр, милорду и его послу, господину и... и его лакею.

- Великий боже! Сударыня! - воскликнул Гарри. - В чем моя вина, что вот уже второй раз вы так оскорбляете меня? Хотите вы, чтоб я устыдился того, чем до сих пор был горд, - того, что я живу вашими щедротами? Вы знаете хорошо, что возможность принимать от вас благодеяния - для меня радость, выше которой может быть только возможность оказать услугу вам (хотя бы это стоило мне жизни). Что я вам сделал, жестокосердая женщина, что вы так безжалостно казните меня?

- Что вы сделали? - повторила она, безумными глазами глядя на Эсмонда. - Да ничего - ничего такого, о чем бы вы знали, Гарри, или чему могли бы помочь. Зачем, - продолжала она после некоторого молчания, - вы принесли в дом заразу из деревни? Это случилось не по вашей вине, я знаю. Кто из нас может угадать, что замыслил рок? Но до той поры все мы были счастливы, Гарри.

И Гарри ушел после этого разговора, продолжая думать, что отчуждение между его покровителем и обожаемой госпожой можно преодолеть и что в глубине души оба они искренне привязаны друг к другу.

Покуда лорд Мохэн находился по соседству, дружба между обоими лордами росла с каждым днем; дошло до того, что милорд просто дышать не мог без своего нового приятеля. Они вместе охотились, вместе выпивали, играли в шары и в лаун-теннис; лорд Каслвуд то и дело отправлялся провести денек-другой в замке Сарк, а возвращаясь, привозил с собой лорда Мохэна в Каслвуд, где его милость поистине сумел сделаться для всех желанным гостем: всегда у него была наготове шутка или новая игра для детей, запас городских новостей для милорда, комплименты, музыкальные новинки и изысканный beau language {Изящный разговор (франц.).} для миледи и для Гарри Эсмонда, который никогда не уставал слушать его рассказы о походах и о жизни в Вене, Париже, Венеции и других славных городах Европы, где ему доводилось бывать и в военное и в мирное время. Он пел под клавикорды миледи и играл с милордом в карты, триктрак или же в новую игру - бильярд (неизменно его обыгрывая); при этом всегда был отменно весел и держался с особенной, мужественной грацией, которая, быть может, слегка отдавала казармой и лондонской Эльзасией, но не лишена была особой прелести и сразу обличала в нем джентльмена; в обращении же с леди Каслвуд являл всегда столько почтения и преданности, что она вскоре избавилась от неприязненного чувства, которое он внушал ей на первых порах, и даже спустя короткое время стала заботиться о спасении его души и, надеясь обратить его в истинную веру, снабжала его благочестивыми книгами, которые он обещал прилежно читать. С нею милорд беседовал о своем намерении исправиться, покинуть город и двор, купить по соседству клочок земли и зажить тихой, спокойной жизнью, хотя нужно сознаться, что, когда оба лорда, отобедав, оставались вдвоем за бутылкой бургундского, они вели беседы совсем иного толка, а об обращении лорда Мохэна и думать забывали. Когда они принимались за вторую бутылку, Гарри Эсмонд обычно покидал эту пару благородных пьяниц, которые хоть и не слишком стеснялись его присутствием (святое небо! сколько разнообразнейших историй об Эльзасии и Спринггардене, о тавернах и игорных домах, о придворных дамах и театральных прелестницах оставили в его памяти эти благочестивые беседы!), хотя, повторяю, они не стеснялись присутствием Эсмонда, но все же, видно, рады были от него избавиться и тут же откупоривали еще бутылку, а затем брались за карты, а затем лорд Мохэн отправлялся в гостиную миледи, предоставив собутыльнику отсыпаться в одиночестве.