Темная сторона нации. Почему одни выбирают комфортное рабство, а другие следуют зову свободы - Борис Цирюльник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я стыдился, что у меня нет родителей, как у других детей, я чувствовал себя приниженным.
Я не мог рассказать, что меня хотели убить. Однажды у меня вырвалась лишь одна фраза: «Меня бросили в тюрьму, но я сбежал», – и взрослые разразились хохотом!
В 1980-х французская культура наконец решилась проявить интерес к коллаборационистскому режиму Виши. Историк Мишель Слитински написал о моем отце в журнале Historia l’histoire: «Солдат Цирюльник, проявляя мужество, был ранен в Суассоне, воюя в иностранном легионе. Французская полиция, за которую он воевал, арестовала его в больнице в Бордо». Статью прочитала г-жа Ришар, медсестра медико-социального центра, в котором я работал, и стала задавать мне вопросы. С того дня я больше не мог не рассказывать о своем необычном детстве. Культура изменилась. Фильм Клода Ланцманна о Холокосте и в особенности суд над Морисом Папоном, вынесли на общественное обозрение то, что раньше скрывалось. Центр внимания, извращенной озабоченности, сосредоточился на отрицании послевоенной французской культуры: «Беспризорник, тебя часто насиловали?»
Память имеет направленность, в прошлом каждый ищет ту правду, которая подтверждает его взгляд на мир. Люди рассказывают, как в годы немецкой оккупации терпели гонения за модный внешний вид: длинные волосы, слишком свободные одежды, ботинки, сочетавшие два цвета, любовь к джазу привели их в тюрьму, где они страдали от грубых, полных презрения вопросов, а иногда и побоев. В записке Гестапо от 5 июня 1942 года с беспокойством говорилось о проявлениях симпатий к евреям: «…среди сторонников де Голля и коммунистов ведется масштабная пропаганда, которая приведет к неприятностям. Со всеми евреями со звездой Давида надлежит здороваться, вместо слова „еврей“ следует указывать название французской провинции». Против подобных преступлений, по мнению Гестапо, следовало бороться: «…следует безусловно… арестовывать всех, кто надевает фальшивую звезду Давида, и наказывать в соответствии с их проступком».
Факты обретают смысл в соответствии с контекстом.
Когда во время войны не еврей нашивал на одежду желтую звезду с надписью «Овернь» вместо «Еврей», он тем самым показывал, что стоит на стороне евреев и против Гестапо. Его избивали, бросали в тюрьму, иногда депортировали. Теперь протестующие нашивают звезду Давида с надписью «Проход воспрещен» и приравнивают государственную власть к Гестапо, демонстрируя, что их, манифестантов, наказывают так же жестоко, как и евреев в 1942 году. Вопиющее преувеличение.
Когда мы говорим о той эпохе, то вспоминаем фанатизм нацистов, облавы на безоружных, толпы которых выстраивались в очереди, чтобы зайти в вагоны, и уложенные штабелями трупы заморенных голодом.
Ужас превратился в стереотип.
В то же время существовала прекрасная Германия, где жили философы, ученые, писатели, музыканты, грезившие как классическим искусством, так и джазом. Еврей Бенни Гудман, чернокожий Лайонел Хэмптон, цыган Джанго Рейнхардт, эмигрант Эме Барелли – все они были любимцами публики.
Среди немцев, поздравлявших Джесси Оуэнса с четырьмя медалями Олимпиады 1936 года в Берлине, было меньше расистов, чем среди американцев, пославших этого черного спортсмена на Игры представлять страну. В одной и той же группе населения, культуре, в одно время на волне исступленного движения появляются фанатики, но остальные, сдержанные и свободные духом, не присоединяются к потоку. От чего зависит разделение? Как объяснить разницу в приверженности? Одни счастливы повиноваться идее, которая им неподконтрольна, но дает ощущение собственной ценности. Другие предпочитают держаться немного в стороне, чтобы дать оценку событию и сохранить внутреннюю свободу.
Молодежь уходит на войну по принуждению, по призванию или же по соображениям, навязанным культурой. Подростковый возраст – то время, когда можно легко чем-либо загореться.
С появлением сексуального желания внутренняя сила заставляет подростков уходить из дома.
Им стыдно оставаться вместе с мамой, рядом с ней они чувствуют себя маленькими и в жажде обрести самооценку уходят. Так они ищут вокруг себя институт, который поможет вырваться из-под влияния семьи и реализовать себя. В мирное время таким переходным этапом на пути к обретению психологической и социальной независимости становятся университет, завод, приятельская компания или лучшая подруга. Но в условиях войны или социального кризиса видимость освобождения создают армия, экстремистские группировки или черный рынок. «Тайком от матери я в 14 лет вместе с лучшим школьным товарищем ушел добровольцем. Мы прибыли на передовую, где нас не хотели оставлять из-за возраста… капитан отправил нас на кухню чистить картошку».
Взросление может происходить по-разному.
Если капитан не фанатик, то молодого бойца отправляют чистить картофель, но жизнь может столкнуть беглеца и с беспринципным взрослым, который наденет на него пояс смертника во имя триумфа неизвестной идеи. Большая часть эксплуатируемых детей, обреченных на смерть, происходит из бедных кварталов, где нет переходных институтов. В благополучной среде молодой человек может благородно занять себя работой в общественной организации, пойти в спортивную секцию или творческий кружок, и тех, кто встает на маргинальный путь, меньше.
В годы войны ограничения устанавливают те, кто отдает приказы: «В августе 1944 года руководитель Гитлерюгенд Артур Аксманн бросил клич среди мальчиков, рожденных в 1928 году, чтобы они вступили в Вермахт… За шесть месяцев 70 % этой возрастной категории добровольно пошли в армию». Действительно ли добровольным было их решение? Или их унесло потоком массового явления, когда сложно не последовать за теми, к кому привязан? Позже неизвестно откуда взявшееся ощущение, воспринимаемое само собой разумеющимся, облекают в слова и выдают за разумный довод.
9 мая 1945 года стало днем «капитуляции», самым мрачным днем в истории Германии. Некоторые молодые люди подумали: «Война окончена, снова наступит мир». Лишь немногие говорили: «Мы развязали Вторую мировую войну, правильно, что нацистскую культуру уничтожили». Вильгельм по окончании средней школы в Бремерхафене писал: «…После практически шести лет круговой обороны нас принудили сложить оружие».
Чтобы не чувствовать вины и оправдать насилие, скажите: нас притесняют и загоняют в угол.
Родители Лизелотты были ближе к противникам нацизма. Они узнали о геноциде евреев и рассказали о нем дочери, но она не приняла этих доводов. Ее настолько возбуждала идея необходимости обороны нацистской Германии, что, когда ее младшего брата отправили на восточный фронт, она сказала: «Я готова им пожертвовать». Самопожертвование было возведено в культ, что же могло заставить раскрыть глаза?
Отказываться видеть и без размышлений принимать то, во что вас просят поверить, – весьма выгодно.
Добровольная зависимость порождает добровольную уверенность.
Чтобы оказаться в столь удобном положении, достаточно общаться с людьми, которые говорят так же, как и
