Десять жизней Мариам - Шейла Уильямс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Роберт… твой хозяин, мистер Нэш, говорит, что ты лекарка и все такое. Моя Нэнси… ей уж месяц плохо. Говорит, голова не перестает болеть. – Женщина была худой как палка, но с выпирающим вперед огромным животом, два желтых зуба, торчавших из-под верхней губы, делали ее похожей кролика. – Как я считаю, она притворяется, но муж… – и женщина глянула через плечо на высокого мужчину, который стоял возле фургона и что-то бурно обсуждал с Дарфи. Мужчина тот больше годился ей в дедушки, чем мужья. – Мой муж, мистер Робинсон, разрешает тебе осмотреть ее.
– Да, госпожа, – пробормотала я.
Миссис Робинсон провела меня по переулку с неказистыми домишками, остановилась и ткнула пальцем на небольшую хижину, которая едва не рушилась на того, кто был внутри.
– Туда, – и оглядела меня с ног до головы, словно пытаясь запомнить. Страхолюдные серые глаза остановились на моем лице. В горле у нее что-то прошелестело. – Нэнси, как и ты, родилась в другой стране. – Ее голос сочился уксусом.
«В другой стране», вероятно, означает, что эта Нэнси тоже приплыла из-за темных вод. Я подошла к открытой двери, остановилась и постучала по раме. Внутри было темно, удалось разглядеть в углу что-то вроде кучи одеял. Нет, похоже, человек.
– Что тебе надобно? – раздался низкий хриплый голос, словно женщина только что сильно кашляла. Или плакала. Игбо.
– Меня зовут… – И я произнесла имя, которым называла меня мать. – Но здесь я Мариам. Твоя госпожа послала меня осмотреть тебя. – Я говорила на ее языке.
Нэнси вскочила на ноги, не успела я закрыть рот. Лицо у нее было залито слезами, а глаза покраснели. Рот раскрылся от изумления.
– Ты…
Передо мной стояла ровесница моей матери, голова ее была повязана белым платком. Женщина выглядела так, словно несколько недель плакала не переставая.
– Да, тетушка, – ответила я, нежно коснувшись ее руки. – Я дочь Эдо и повитуха. Но сейчас пришла позаботиться о твоей голове.
Нэнси закрыла глаза, и слезы по ее щекам потекли ручьями. У меня перехватило горло. Я погладила ее по плечу. Вытерев лицо тыльной стороной руки, она указала на ступеньки, вымытые до блеска. Снаружи хижина Нэнси едва не разваливалась, но внутри было опрятно.
– Здесь прохладно, садись. Пожалуйста.
Сели мы, значит, раскинув юбки по ступенькам из грубых деревянных досок. Прохладный ветерок трепетом птичьего крыла обласкал нам щеки, прошуршал листьями, встревожил стайку шумных черных птиц, которые недовольно заклекотали. Сидим мы так плечом к плечу, молчим. Да нам и говорить-то не нужно. Через некоторое время Нэнси вздохнула. Она уже поняла, что я собираюсь ей сказать. Что ирландец здесь ненадолго.
– Прости, тетушка, но задержаться мне нельзя. Я ведь еду с мастером Нэшем, и его человек скоро за мной придет. Почему у тебя так разболелась голова? – Я говорила мягко, со всем уважением.
Ее терзало горе, это было видно.
Нэнси повернулась ко мне и прижала к груди кулак.
– Ох, сестричка, – простонала она на игбо хриплым голосом. – То не голова у меня болит, а… вот тут… – Она стукнула себя в грудь. Хрип перешел в рыдание. – Мастер Уэсли продал моего мужа… в…
Нэнси назвала место, куда увезли ее мужчину. Но мне оно было незнакомо, я не знала английских колоний. А впрочем, хоть бы и знала, разве это помогло бы? Ее мужа забрали. И, насколько я сумела к этому времени понять англичан, уже не вернут. Нэнси изнемогала от горя. Я вспомнила маленькую женщину фула, которая после Джери присматривала за мной на работорговце… Женщину, которая помогла мне вернуться к жизни. Кто присмотрит за Нэнси? Кто вернет к жизни ее?
Я мало что могла сделать. Ее рана не заживала. Она будет саднить и кровоточить до самой смерти. Нэнси это знала. И я знала.
Я промыла ей голову и глаза розовой водой, оставила пакетик ромашки, чтобы она заварила чай, который поможет ей уснуть. Помассировала плечи с ароматным маслом из лимонной травы, готовить которое меня научила Мари Катрин. В общем, постаралась за это короткое время успокоить тело бедной женщины, зная, что боль исстрадавшейся души не облегчить ничем, как ничем не заполнить сосущую пустоту, разверзшуюся в ней.
– О, а мы уж подумали, ты сбегла.
Дарфи явился. И, ухмыляясь, наблюдал, как я прощалась с Нэнси, произнося те слова уважения, которые могла вспомнить на ее языке, и благословения, которые знала на своем. Мы пожали друг другу руки. И соприкоснулись лбами.
– А-а-а, так вы с ней обе из этих, из африкских ниггеров, – набычился Дарфи.
Ну что тут скажешь. Я и слова-то такого, «Африка», не слышала, пока не приехала сюда.
– И что там с ней? Госпожа Робинсон сказала, она просто лодырница.
Мне захотелось выхватить из ножен висевшую у него на боку абордажную саблю и с маху перерезать ему горло, как меня учили Цезарь и француз – на случай, если придется защищаться, говорили они.
– Мастер Робинсон продал ее мужа в место под названием Ал’бама.
Теперь настала очередь ирландца помолчать, пока мы шли к фургону. Но ему очень хотелось узнать подробности. Подсаживая меня, он поинтересовался:
– Ну, успела распроститься с этой. И чё вякала ей? На вашем африкском языке.
Я рассматривала его бледное лицо, потемневшие небесно-голубые глаза и квадратную челюсть. Для розоволицего Дарфи был даже недурен собой. Но чувствовалось в нем что-то подлое. Внутри у этого человека текли реки ожесточенности и злобы.
– Просто прощалась.
* * *
К тому времени, когда мы добрались до фермы Роберта Нэша, я приняла трех младенцев, собрала четыре сломанных руки и ноги, обезболила множество месячных кровотечений, успокоила бесчисленное количество расстроенных желудков и кишечников и облегчила предсмертные страдания одной старой креолки-мулатки, перешедшей в страну духов – правда, ее родные утверждали, что она собиралась попасть к христианскому Богу на небеса. По моим подсчетам, я не только Нэшу его тысячу фунтов вернула, но и себе немного заработала. И
