Фавориты и фаворитки царского двора - Александр Николаевич Боханов

Литературовед, известный пушкиновед и «историк революционного движения» П. Е. Щеголев (1877–1931) в своей книге о Пушкине не постеснялся намекать на «интимные» отношения между женой поэта Натальей Николаевной и Царем!

Естественно, никаких «аргументов» и «свидетельств» в распоряжении Щеголева и ему подобных не было и не могло быть. Это понятно, личные отношения и адюльтеры вообще, так сказать, плохо «документируются», а часто и вовсе не оставляют документальных свидетельств. Но ведь надо же было все-таки на чем-то строить свои заключения? Все это монументальное здание лжи и было построено на фальшивом фундаменте.

В данном случае в качестве «доказательства» была использована книга побывавшего в России некоего француза-гастролера Gallet de Kultura «Le Tzar Nicolas et la Sainte Russie» («Царь Николай и Святая Русь»), изданная в Париже в 1855 году. В тот момент, когда Франция воевала с Россией – шла Крымская война – появление подобного продукта вполне объяснимо. Надо же было объяснить публике, почему французы вторглись в Россию и за что они там умирали. Конечно же не за корыстные геополитические интересы «Второй Империи», а за дело «свободы». Это типичный образчик, так сказать, «агитпропа» XIX века.

В книге этого французского «знатока» приведен вздор, так приглянувшийся русофобам всех мастей. Оказывается, Николай Павлович – «самодержец в своих любовных историях, как и в остальных поступках… Нет примеров, чтобы обесчещенные мужья или отцы не извлекали прибыли из своего бесчестья… “Неужели же Царь никогда не встречает сопротивления со стороны самой жертвы его прихоти?” – спросил я даму любезную, умную и добродетельную, которая сообщила мне эти подробности. “Никогда”, – ответила она с выражением крайнего изумления».

Подобное бумагомарание служило «доказательством» не только Щеголеву. Книгу читали и в России, и пересказывали все кому не лень. Ни стыда, ни совести; один сплошной «агитпроп»!!! Опровергать тут нечего и незачем, ведь моральное непотребство по сути своей недостойно опровержения…

Естественно, что при императорском дворе если и шушукались о «симпатиях» Императора, то только в узком кругу, среди своих, ограничиваясь по большей части эвфемизмами и аллегориями.

Разгадать «тайну» личной жизни Императора пытались многие, но лишь некоторые из таких «разгадчиков» находили в себе мужество признать отсутствие компрометирующих «доказательств».

В качестве подобного «эксперта» невозможно обойти стороной даму, имя которой широко известно всем, кто занимается и историей русской художественной жизни первой половины XIX века и императорского двора. Речь идет об Александре Осиповне Россет.

Александра Осиповна Смирнова-Россет.

Художник Э. Мартен. Миниатюра на слоновой кости. 1830-е

Выйдя замуж в январе 1832 года за чиновника Министерства иностранных дел Н. М. Смирнова (1808–1870), она прибавила к девичьей фамилии и фамилию мужа. Отныне она стала А. О. Смирновой-Россет. Опубликованы ее дневник и воспоминания, ставшие важным документальным свидетельством эпохи.

Смирнова многое видела, со многими известными людьми была лично знакома, а с некоторыми, в их числе – А. С. Пушкин, Н. В. Гоголь, В. А. Жуковский, князь П. А. Вяземский – поддерживала многолетние дружеские отношения. В данном случае эта сторона ее жизни не есть объект внимания. Интересно другое.

Александра Осиповна прекрасно была осведомлена о жизни двора. Шесть лет состояла фрейлиной, да и потом, после замужества, оставалась в ряду видных светских дам, сохраняя многочисленные связи и знакомства. Ее муж пробился в «большие чины»: был калужским (1845–1851), а затем петербургским гражданским губернатором (1855–1860), удостоился камергерского звания и должности сенатора.

Она прекрасно лично знала Императора Николая, много лет наблюдала официальный и неофициальный уклад жизни царской семьи. Будучи женщиной умной и образованной, Александра Осиповна имела острое зрение, умела различать то, что другие не замечали. Еще она была, так сказать, «эмансипе» – свободная в общениях и суждениях, привязанностях и пристрастиях.

Николай Павлович относился к Александре Осиповне с несомненным расположением, ценил ее совсем «неженский» ум, знания, изящную речь, а порой и резкое словцо. Он даже не раз бывал на «суаре» (званых вечерах) в ее доме, где собирались известные поэты, музыканты, художники.

Сама Александра Осиповна относилась к Повелителю куда эмоциональней, так что можно даже говорить о более чем простой симпатии, выходившей далеко за рамки светского почитания.

В ее записках Император – в числе главных действующих лиц. Она воссоздавала его образ, избегая темных красок. В палитре ее портрета преобладают светлые, а порой и нежные тона. Именно поэтому воспоминания Смирновой потом многократно клеймились как «недостоверные» и «неподлинные». В них Император представал совсем не тем мрачным «фельдфебелем», которого только и требовалось изображать…

Можно с некоторой долей уверенности предположить, что Александра Осиповна – женщина, несомненно, внешне привлекательная, обаятельная и к тому же чуждая нерушимых условностей, не прочь была пронзить «стрелой амура» сердце Николая Павловича. Но ничего не получалось. Как не получалось у немалого числа других искательниц ключей от сердца Императора.

Примечательный в этом смысле диалог двух светских «львиц» Смирнова запечатлела в дневнике. Одна из них – сама мемуаристка, другая, не менее авантажная дама, – дочь баварского посланника в Петербурге баронесса Амалия Максимилиановна Крюднер, урожденная Лерхенфельд (1810–1887). Дело происходило на балу в Аничковом дворце зимой 1838 года.

Смирнова только что вернулась в Петербург после трехлетнего пребывания в Париже; была полна парижских впечатлений и потрясала всех своими туалетами. Особенный интерес вызвал яркий головной шелковый наряд в виде восточного тюрбана, поскольку ничего подобного в Петербурге еще не носили.

Государь с улыбкой одобрил одеяние, сказав несколько теплых слов, но особого внимания не уделил. Это задело женское самолюбие, так как Повелителя занимали другие. Комментарий Смирновой это уязвленное женское самомнение и отразил: «Государь занимался в особенности баронессой Крюднер, но кокетствовал, как молоденькая бабенка, со всеми и радовался соперничеством Бутурлиной и Крюднер».

После ужина, когда начались танцы, Император исключил из поля своего внимания и баронессу Крюднер, которая сидела одна «за углом камина». Естественно, чтобы быть в курсе последних «диспозиций», Смирнова немедленно вступила в общение с баронессой, которая хоть и числилась «пассией», но в тот момент оказалась в роли отверженной.

Обе «эмансипе» внимательно изучали мизансцену, происходившую на их глазах. «Она (баронесса. – А. Б.) была в белом платье; зеленые листья обвивали ее белокурые волосы; она была блистательно хороша, но не весела». Причина «невеселья» была зримой, находилась перед глазами.

«Наискось в дверях стоял Царь с Е. М. Бутурлиной[47], которая беспечной своей веселостью более, чем красотой, всех привлекала, и, казалось, с ней живо говорил; она отворачивалась, играла веером, смеялась иногда и показывала ряд прекрасных белых своих жемчужных зубов…».

Вполне понятно, что Смирнова как прекрасный знаток женского характера, обращаясь к баронессе, произнесла с виду невинную,