Наречённый для ворожеи - Лариса Тихонова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через самое малое время из-за стены вылетели с десяток страхолюдных мужиков в бесстыдно распахнутых халатиках, но применять волшбу Руте не пришлось. Очень вовремя очнулся Тавр, ревниво взревел и принялся гонять по развалинам соперников. Ворожея же сосредоточилась на существе, которое опять заскочило на стену.
Обиженная красавица, которую разом бросили все кавалеры, раскорячилась там в позе лягушки, а Рута, наконец, сообразила посмотреть на неё через ведьмин камень. И негодующе фыркнула – на стене умостился здоровенный бородавчатый бурдюк, на голове которого торчала верша. Высокий жёсткий конус из ивовых прутьев, какие плетут рыбаки, под красотку подделывалась Жаболачка или Водяница Гребенчатая, относящаяся ко второстепенным водяным демонам. Жаболачка обживает только тёплые, никогда не замерзающие водоёмы, потому ворожея так долго раздумывала, с кем имеет дело. В её стране из-за суровых зим подобные существа просто не водились. Водяницу Гребенчатую Рута могла видеть только на картинке, которую показывала Дайва.
Обладая хорошей памятью, Рута даже припомнила надпись под картинкой: "Днём Водяница отсыпается в омуте, ночью любит прогуляться по берегу, хотя имеет тяжёлое массивное тело. Выручают мощные ноги в форме лягушачьих лап. На голове у Жаболачки очень чувствительный, налитый кровью гребень, простое прикосновение к которому уже болезненно. А его повреждение ведёт к тяжелому ранению и даже смерти, поэтому водяной демон вынужден всегда закрывать голову".
– Эй, жабка, а ну давай слезай! – позвала ворожея, быстро-быстро рисуя куском угля на стене руны. – Поговорим, как вести себя не следует.
Но сидевшее на стене существо бой не приняло. Торопливо сигануло опять за стену к своим икринкам, и мгновенно убралось вместе с кладкой. Только алые всполохи пыхнули!
«Не хочет, и не надо, – думала ворожея, добавляя к прежней надписи ещё один ряд изгоняющих рун. – Всё равно больше в развалины не сунется. Теперь с обнаглевшей Водяницей пусть разбираются шахринабские маги. И с её страхолюдными кавалерами тоже, может ещё расколдуют».
А вот вернуть человеческий облик Тавру (и, желательно, прежний добродушный характер) предстояло ей самой. Кстати, у зачарованного напарника совершенно другая внешность, не как у скользких и безносых шайтан-мужиков. В основном Тавр отрастил вытянутый вперёд нос и опушённые шерстью уши, неужели после обращения в волколака тяготеет к образу волка?
«Ну а если расколдовать самостоятельно не получится, повезу его в Орден, к Альдоне и Позёмке, – размышляла Рута, прислушиваясь к далёким воплям несчастных, которых Тавр гонял уже где-то за развалинами. – И, так и быть, не стану сказывать невесте, чем её ладушка на чужбине занимался. Ты глянь какой проныра – объявил хорошей девушке что её недостоин, и отправился искать плохих!».
Глава 17. Чумной Приют
Сквозь небольшое окошко в комнату смотрела ночь.
В ночи, ничуть не скрываясь, колыхался белый призрак и без устали махал просвечивающей ладошкой. Рута, задумчиво расхаживая по комнате, уже в который раз натыкалась на него взглядом и невольно вздрагивала – призрак распахивал перекошенный угрозой рот и растягивал его до жутких размеров. Руту это нервировало, хотя опыт и нюх ворожеи говорил – под окном вовсе не беспокойный дух. Просто пугает здешнее болото, обильные испарения которого весьма причудливы.
Спутник ворожеи Тавр, сидевший на лавке в той же комнате, в какой-то момент встал и захлопнул ставни. Затем опять уселся и о чём-то задумался. А Рута всё продолжала мерить шагами комнату в доме на болоте.
Ш-ш-шшшшш – шипел за стенами ночной ветер, холодные порывы которого выстуживали приютившее их, довольно ветхое жильё.
А, может, то был вовсе не ветер. Не потому ли в однообразном угрожающем звуке порой слышался шёпот и тихие смешки?
– Рута, вокруг кто-то бродит? – всё же рискнул отвлечь напарницу Тавр. – Или мнится от этого мерзкого шипения?
– А? Да, бродит. Разная мелкая шушера страху нагоняет… – рассеянно отозвалась ворожея. – Ничего пока не спрашивай, ладно? Хочу ещё подумать…
Это было самое странное место, в котором спутникам, воину и ворожее Ордена Всезаступников, пришлось побывать. На картах, первых помощниках в длительных путешествиях, поселение не значилось. Было просто частью огромного болота, на краю которого расположилась уже не призрачная, старинная деревушка Болотня. И однажды оттуда в Орден пришёл человек.
Он притопал усталый и пропылённый дальней дорогой, назвался Азеем и поведал историю о странной пропаже, случившейся в одну ночь. По словам гонца, мужское население родной деревни исчезло почти полностью, включая дряхлого старика Шума и шестилетнего Гридю. Остались лишь он, Азей, да два младенца, нагулянных неизвестно от кого раньше вполне скромной вдовой.
–Пожалуйте, заступнички, к нам в Болотню мужиков выручать! – взывал Азей, не сводя умоляющих глаз с Магистра и Альдоны. – В ту самую ночь я у свата на хуторе гостил, явился наутро домой – а по всем дворам бабы голосят! Помощи просят-требуют, а как мне одному соседей и товарищей сыскать? И за что такое наказание, всегда у нас было тихо, спокойно!
– Думаешь, пропавшие люди ещё живы? – задал Азею вопрос Магистр.
– Так ни косточки обглоданной, ни кровиночки, ни следов борьбы!
– Не могли они сговориться и просто уйти? – взялась расспрашивать и Альдона.
– Без меня сговориться? – обиделся гонец из Болотни. – А ещё бросив хозяйство, без припасов и в одном исподнем?
– А раньше в вашей округе люди пропадали? – продолжала допытываться главная ворожея.
– Чтоб уж до смерти пропасть бывает редко, однако при болоте и при лесе живём. Кикимора, чтоб ей пусто было, может в трясину подтолкнуть. Или лесавка, ежели кого невзлюбит, куда-нибудь завести. Очнёшься – а до Болотни о-го-го сколько шагать. Зато уж и задобрить лесавку проще простого. Принеси ей, вишь, варёное облупленное яйцо и положи с поклоном на пенёк. Яйца она, лешачья дочь, как и батя, пуще всего уважает…
– Да-да, понятно, – прервал Магистр ненужное пустословие, – до смерти, как ты выразился, люди у вас редко пропадают. А не до смерти пропадали?
– Каких сами не хоронили, пока в живых числим, – поник головой Азей. – Племяш мой единственный, Март, две зимы как пропал, и было парню всего-то семнадцать. С приятелем своим, вишь, сгинули, с Яськой, они и одногодки, и вообще не разлей вода. Вечно этой парочке, куда люди не суются, словно мёдом было мазано, так вместе и… Но мы всё ещё надеемся!
– И правильно,
