Любовь и смерть Катерины - Николл Эндрю

— Какой у вас красивый дом, — сказала Катерина.

Проходя мимо книжных шкафов, она задумчиво провела пальцем по стеклу. Выглядела Катерина немного потерянно, будто только сошла с борта космического корабля после межгалактического перелета и обнаружила, что попала в цивилизацию, обогнавшую земную на тысячу лет.

— Спасибо, — сказал он и немного приблизился к ней.

— А это что?

— Это? Столовая.

— Какая красивая.

— Спасибо. Я никогда ею не пользуюсь.

— Разве к вам никто не приходит?

— Нет. Никто не приходит.

— Я знаю, — сказала она. — А это что?

— Сабля моего деда.

— Он был героем.

— Для меня — да.

— А это?

— Какая-то награда. Трофей, понимаешь? Я уже и забыл, за что мне ее вручили. Они любят дарить вместе с чеками уродливые безделушки. Думают, таким образом могут облагородить свой грязный бизнес.

— Здесь не сказано, за что вам ее дали.

— Ну, наверное, за упорство. Или хорошую успеваемость. Или знание Библии. Черт, не помню. За книгу, конечно, одну из многих. Хочешь? Возьми себе.

Она посмотрела на него с хитрой гримаской и сказала:

— Нет, спасибо. Я подожду собственных наград.

Сеньор Вальдес устал бороться с искушением: так ему хотелось подойти к ней близко-близко, зарыться носом в блестящую массу волос, чтобы вновь почувствовать волшебный запах, но она повернулась и танцующей походкой направилась на кухню.

— Кухня! — воскликнула она с удивлением.

— Да, с большим холодильником, а в нем обычно есть бутылка шампанского. Хочешь? Можем проверить.

— Давайте. Вы проверьте, хорошо? — Она усмехнулась этим своим тихим, тайным, смущенным смешком и, пока он доставал с верхней полки холодные бокалы, разворачивал на горлышке бутылки серебряную фольгу и освобождал ее от проволочной клетки, опять исчезла из вида.

— О, красивый салон, — сказала она.

— Это гостиная. Мы же не в борделе!

— Чудесный вид. И ковер такой мягкий.

Сеньор Вальдес повернул бутылку — всегда только бутылку, не пробку, — и пробка вышла из горлышка, издав тихий звук, напоминающий вежливую отрыжку старой тетушки после хорошего обеда. Только тут он заметил, что записная книжка исчезла со стола.

Когда он вышел в гостиную, осторожно неся два наполненных игристым вином бокала, Катерина стояла около окна, что выходило на Кристобаль-аллею, открывая чудесный вид на реку Мерино, и прижимала его записную книжку к груди.

Он подавил приступ легкой паники и протянул ей бокал.

— Можно забрать у тебя это? — спросил он небрежно.

— А можно мне взглянуть? Я не стала смотреть без спроса. Можно?

Паника опять сдавила ему грудь.

— Если я разрешу тебе посмотреть, что я получу за это?

— А что вы хотите?

— Все. Я хочу все.

— Я и так могла бы посмотреть, правда?

— Такова моя цена.

— И если я отдам вам все, вы разрешите мне взглянуть?

— Да, Катерина. Если ты отдашь мне все, я разрешу тебе взглянуть.

Она открыла книжку, пролистала пустые страницы.

— По-моему, вы меня обманули.

— Почему же? Мы заключили честную сделку.

— И что же, я получаю «тощая рыжая», а взамен отдаю «все»? — воскликнула Катерина с притворным возмущением.

— Даже два слова, вышедших из-под пера великого мастера, уже немало. Можешь оставить их себе. Хочешь, я подпишу их, как Пикассо подписывал салфетки? Мне хорошо платят за мои слова. Соглашайся, не прогадаешь.

— Два ваших слова за мое «все»? Мне кажется, это вы не прогадали. — Она отошла от него и выглянула в коридор. — Не прогадали, если только я сама вас не кину.

— Мне кажется, не кинешь.

— Тощая рыжая, так? И кто же это? Тощая рыжая нищенка? Или тощая рыжая курица? Кто это? Что?

— Это кошка. Тощая рыжая кошка.

— И что же делает эта тощая рыжая кошка? Куца направляется? — Она открыла еще одну дверь, разочарованно пробормотала: «Просто кладовка!»

— Она направляется как раз таки в бордель.

— Просто так или она там живет?

— Почему бы не подождать, пока книга не будет закончена?

— А что, есть продолжение?

— Конечно, и весьма занимательное, — соврал он.

Катерина стояла перед последней в коридоре дверью. Она погладила массивную круглую ручку, нерешительная, как жена Синей Бороды перед единственной запертой комнатой в замке.

— Сюда? — спросила она.

— Да. Сюда.

— И все, все, все?

— До последней капли крови. До последнего вздоха.

— Хорошо. Я согласна.

Она повернула ручку и открыла дверь, но сразу же нерешительно замерла на пороге. Сеньор Вальдес встал за ее спиной, положив руки ей на плечи, как бы удерживая ее в равновесии, и наконец-то с наслаждением смог окунуть лицо в ее волосы и вдохнуть полную грудь волшебного запаха.

Она тихонько засмеялась.

— Чиано! — прошептала она очень тихо.

— Не бойся! — ободряюще шепнул он.

— Я не боюсь.

— Нет, боишься. Но в этом нет нужды. Идем, давай сядем на кровать. — Он растянулся на покрывале, положив одну руку под голову, и она села рядом с ним, в смущении засунув обе руки между крепко сжатыми коленями.

— А где же твой бокал?

— Я туда поставила, — Катерина мотнула головой в сторону трюмо в стиле арт-деко, и сеньор Вальдес с трудом отогнал мысль о том, какой уродливый след мокрый, холодный бокал прожжет на полированной поверхности антикварной мебели.

— Возьми мой, — сказал он. — Давай, сделай глоток. Ну, хоть самый маленький.

Она немного выпрямилась и послушно взяла бокал.

— Видишь, как вкусно, — сказал сеньор Вальдес ободряюще. — Еще один.

Она повиновалась.

— И еще.

— Все, уже допила! — Катерина показала пустой бокал.

Сеньор Вальдес скатился с кровати и взял с трюмо второй бокал. Он протер запотевший круг носовым платком и с облегчением отметил, что на дереве не осталось следов.

Сеньор Вальдес подошел к Катерине и протянул бокал.

— Спасибо, — сказала она.

Он опустился на колени, все так же не сводя с нее глаз. Она отпила еще глоток, пряча глаза.

— А сейчас мне хочется тебя поцеловать.

Она немного подняла голову, так что волосы рассыпались, очертив лицо шелковистой рамой. Закусила губу, и ему это понравилось. Наконец-то наступал долгожданный кабесео, момент, которого он так ждал. Погоня. Преследование. Борьба, уговоры.

— Ты хочешь, чтобы я тебя поцеловал?

Она кивнула и по-детски выпятила губы, все еще мокрые от шампанского, дрожащего на них блестящими искрами. На вкус она была восхитительна: свежая, юная и такая живая. Боже, как она молода и все же влюблена в него! Он чувствовал ее голод. Она дрожала под его руками.

— Как приятно, — сказал он.

— Очень приятно. Давайте еще немного поцелуемся, хорошо?

Он опять наклонился к ее губам, но, когда его рука скользнула вниз, к вороту ее простенькой блузки, Катерина отвела ее в сторону.

— Сначала еще поцелуемся. Еще, еще…

— Давай по поцелую за каждую пуговицу?

— Нет. Подожди. Пожалуйста. Не торопись, прошу тебя…

— Не буду, — тыльной стороной ладони он легонько провел по ее груди, по рукам, крепко сжимавшим ворот блузки. — Нам незачем спешить, не бойся. Мы не будем торопиться. — Он приподнял ее лицо за подбородок, заглядывая в глаза. — Но ведь ты обещала мне все, и, хотя я и не специалист в этих вопросах, когда прекрасная юная девушка говорит все, это значит, что она по крайней мере готова раздеться.

— Да, — сказала она.

— Давай начнем с туфелек.

Однако это были вовсе не туфельки, скорее какие-то детские тенниски, что иногда висят на заборах в рабочих кварталах: грязно-белые, матерчатые, на толстой подошве, со шнурками и металлическими ушками. Неужели такое можно носить? Сеньор Вальдес представил себе, что сказала бы Мария, если бы кто-нибудь осмелился предложить ей надеть на ноги нечто подобное. Наверное, скорее убила бы себя или обидчика. Да еще без каблуков, господи прости. Мария всегда носила обувь на каблуках, даже когда работала в саду, подстригая розы.