Вампиры в верованиях и легендах - Август Монтегю Саммерс

В четвертой части своего произведения Уильям Мэп рассказывает известную историю De sutore Constantinopolitano fantastico, которую можно озаглавить как «О заколдованном сапожнике из Константинополя» и которая, безусловно, претендует на связь с преданиями о вампирах. Эту историю на самом деле называли «Ужасный случай некрофилии», и не было в то время рассказа более известного, чем этот. Его можно найти в Otia Imperialia Жерваза из Тилбери, где упоминается вместе с заливом Саталии. Он записан Роджером из Ховедона, который взял ее из Gesta Regis Henrici, и рассказан также Джоном Бромптоном и сэром Джоном Мандевиллем. Он входит в сказание о Мерлине, но можно заметить, что только у Мэпа его героем является сапожник.

Мэп повествует, что приблизительно в то время, когда «Герберт процветал в сказочном блаженстве», жил-был в Константинополе молодой сапожник. Герберт — имя папы Сильвестра II, который правил в 999–1003 гг. и о котором из-за его необычайной учености возникли и ходили самые нелепые легенды, что будто бы он обладал оккультными способностями и мог творить чудеса. Этот молодой сапожник по своему мастерству и трудолюбию превзошел мастеров своего дела. Он мог не только сделать за день больше, чем все остальные — за два, но и результаты его спешки люди предпочитали тщательности других мастеров. Следует помнить, каким сложным и важным предметом гардероба были в те времена башмаки, и часто им придавали самый фантастический вид — этот обычай сохранялся долго, если вообще можно сказать, что он исчез у нас. Дюфур в «Истории проституции» (гл. 6) замечает: «В X веке башмаки с острыми, загнутыми кверху носками с когтем или клювом на концах, предаваемые анафеме папами и проклинаемые проповедниками, всегда считались у средневековых казуистов самыми гнусными символами бесстыдства. На первый взгляд нелегко увидеть, почему эти башмаки, заканчивающиеся львиным когтем, орлиным клювом, носом судна или другой металлической деталью, имели такую дурную репутацию. Отлучение от церкви, наложенное на обувь такого рода, предшествовало дерзкому изобретению какого-то распутника, который стал носить башмаки с загнутыми носами в виде фаллосов — мода, которую подхватили и женщины. Башмаки такого вида были названы „Божьим проклятием“ и запрещены королевскими указами (см. письмо Карла V от 17 октября 1367 г. об одежде женщин в Монпелье)». Беззаботный и веселый Абсолон у Чосера носил башмаки с резными носами. Похожие украшения делали молодые ремесленники для знатных людей Константинополя. Да их и не стал бы делать молодой сапожник, если бы человек не был самого высокого происхождения. И такой искусный он был мастер, что без окончательной примерки мог сделать башмак на любую босую ногу, хромую или здоровую, ему достаточно было лишь взглянуть на нее. Золото рекой текло в его сундуки, и он был здоровым и красивым парнем, и не было никого, кто превзошел бы его в борьбе и любых видах спорта: его везде приветствовали как чемпиона. Теперь случилось так, что однажды к его окошку подошла очаровательная девушка, сопровождаемая большой свитой, и, показав ему свою босую ножку, пожелала, чтобы он изготовил для нее пару туфелек. А в Риме, как пишет Дюфур в «Истории проституции» (ч. 2, гл. 18), «обнаженная женская ступня была признаком проститутки, и блистающая белизна ноги притягивала взгляды и вызывала желания». Но молодой человек был уже очарован красотой девушки и глядел на нее, широко раскрыв глаза, а когда он сделал для нее и продал ей туфельки, то, начав с ножки, он впустил в свое сердце и всю женщину и глубоко глотнул несчастья, от которого совершенно пропал. Будучи простым работягой, он захотел лакомств с королевского стола, а какие у него были основания надеяться? В своем безумстве он покинул дом, продал все и даже отцовское наследство и стал солдатом, чтобы благодаря оружию возвыситься до знатного человека, и если бы он получил отказ, когда стал бы просить ее руки, то, по крайней мере, это прозвучало бы более учтиво. Прежде чем осмелиться открыться своей возлюбленной, он решил сделать себе имя на поле брани и действительно благодаря своей силе и отваге вскоре занял такое видное положение среди рыцарей, какое в былые времена занимал среди городских сапожников. Он стремился к желаемому союзу, но, хотя считал себя достойным, не получил от отца девушки согласия на брак. Бывший сапожник пылал страшной яростью и ничего больше не желал, лишь увезти силой невесту, отец которой ему отказал по причине его низкого происхождения и бедности. Тогда он стал пиратом и готовился на море отомстить за отказ, который получил на суше. Вскоре он возглавил пиратов, и его действительно боялись и на суше, и на море, потому что ему всегда сопутствовал успех. Когда он совершал один из своих кровопролитных набегов, сметая все препятствия на своем пути, до него дошла весть о том, что его возлюбленная умерла. Со слезами на глазах он немедленно заключил перемирие и поспешил на торжества по случаю ее похорон. На похоронах он тщательно заметил место, где она была погребена, и на следующую ночь, вернувшись туда в одиночку, откопал умершую и вступил с ней в половую связь, как будто она была живой в его объятиях. Совершив этот ужасный грех, он встал с тела и услышал голос, просящий его вернуться в то время, когда она сможет родить того, кого он зачал. Прошло соответствующее время, он вернулся, раскопал могилу и получил от умершей женщины человеческую голову с предостережением о том, что он не должен никому показывать ее, за исключением врагов, которых он хочет уничтожить. Он тщательно закутал голову и положил в ящик. Полностью уверившись в своей силе, он отказался от морских сражений и решил делать это на суше. Какие бы города он ни осаждал, он выставлял на обозрение эту ужасную голову горгоны, после чего несчастные жертвы превращались в камень, так как это зрелище было таким же ужасным, как и сама Медуза. Все его боялись и признавали своим господином и хозяином, потому что мужчины тряслись от страха, чтобы он не наслал на них внезапную смерть. Никто и в самом деле не понимал причин заразной чумы и мгновенной смерти. Как только люди видели голову, они испускали последний вздох без единого слова, без единого стона. На крепостных стенах их вооруженные защитники умирали, не получив ни единой раны. Крепости, города, целые провинции сдавались бывшему сапожнику, и никто не осмеливался оказывать сопротивления. Но все страшно горевали оттого, что так легко пали жертвой столь легкой победы врага. Многие считали его колдуном; некоторые объявляли богом. Но чего бы он ни искал, он никогда не встречал отказ.

Среди успехов бывшего сапожника был один, который, безусловно, стал самым большим. После смерти императора Константинополя (то есть императора Восточной Римской, или, как неправильно пишут, Византийской, империи. — Ред.) дочь и наследница этого монарха была завещана бывшему сапожнику. Он принял это наследство, да и кто бы отказался от такого дара? По прошествии некоторого времени в разговоре с ним жена стала задавать ему вопросы о ящике и не оставляла мужа в покое, пока не узнала всю правду. Выслушав его рассказ, она решила поймать его в его же собственную западню, и, когда он однажды проснулся утром, она поднесла ужасную голову к его лицу. Отомстив за многочисленные его преступления, принцесса распорядилась, чтобы страшную голову увезли из страны и бросили в пучину моря вместе с отцом этого омерзительного плода, который должен был разделить с ним его окончательное уничтожение. Те, кому поручили это дело, поспешно сели на галеру и, когда достигли нужного места, бросили ужасный груз в пучину вод. Когда он исчез в волнах, море трижды закипело и забурлило, выбрасывая на поверхность песок со дна, как будто выворачивалось и разрывалось до самых своих глубин. Воды внезапно отхлынули, съежившись от гнева Всевышнего, будто море, мучаясь от отвращения, пыталось отвергнуть то, что земля, выздоравливая после этих отвратительных родов, изрыгнула в глубь вод. Волны поднялись до небес и, ринувшись вперед, как яростное пламя, казалось, решили штурмовать самые большие высоты («Ты рассердился, о Господи, на реки? Или Ты гневался на них? Или Ты негодовал на море?» (Habacuc, III, 8). Но через несколько дней оказалось, что приговор этим ненавистным созданиям изменился, и воды, которые били по самому небу, теперь ринулись вниз, и могучий водоворот открыл ужасную яму. То, что до этого было возвышающейся грудой, теперь стало пропастью, потому что сам ил со дна моря, неспособный нести в себе такую мерзость, был выброшен наверх и упал назад, открыв огромную щель «в глубинах моря, в самой пучине» («Нисходил ли ты во глубину моря, и входил ли в исследование бездны?» (Иов, 38: 16). Поэтому, подобно Харибде под Мессиной, этот водоворот поглощает все, что вливается в его могучую воронку, и, что бы ни упало в нее случайно, оказалось утянутым ее жадной пастью, пропадает безвозвратно. Так как имя той девушки было Саталия, то и водоворот, которого остерегаются все, носит такое же название, или в просторечии Gouffre de Satalie (пучина Саталии. — фр.).