Под ручку с мафией - Марина Серова

Не успела!

Подхожу вплотную, нагнувшись, касаюсь расслабленной кисти. Мягкая она и пальцы — теплее моих! Мышцы лица едва заметно дрогнули судорогой. Да он висит не более пары минут!

— Леха!

Ножом, выдернутым из рукава, рублю веревку. Тело, согнувшись, мягко валится на бок, голова глухо стукается о ковер. Разрезаю веревку сзади, возле узла, осторожно освобождаю от нее его шею.

— Леха!

— А-а-а! Мать твою!

Грохнуло внизу и не стихло. Топот и крики, треск какой-то, удары и густая, по-тюремному злая матерщина.

— Не мочить! — вопит истошно тонкий голос. — Убери волыну!

Приподнимаю Станислава, подхватив под мышки, надсаживаясь, тащу к кровати. Голова у него запрокинулась, рот раскрылся. Язык не синий!

Грохот внизу не смолкает, хотя криков стало меньше. И кажется мне, что драка идет уже на лестнице. Кладу Станислава, поворачиваю его на бок, чтобы язык глотку не заткнул.

— Падла! — доносится с лестницы. Хлесткие, сильные удары. Бульканье какое-то вперемежку с хрипом, кошачий вскрик и быстрые, легкие прыжки.

— Подожди меня, Стасик!

Метнулась за ножом и едва успела подхватить его с ковра, ударило с разбега в дверь тело, исчезла она, грохнувшись о стену. В темном проеме — образ нечеловеческий, с окровавленной сплошь нижней частью лица и черным провалом раскрытого рта. Холодные, беспощадные глаза.

— Мадемуазель! — звучит косноязычно, и Джентльмен бросается на меня так быстро, что я едва успеваю уклониться.

Он на всей скорости врезается в стол, и удар сгибает его пополам. У меня подворачивается нога, и, падая, я, ничего не соображая, тянусь к нему ножом. Он, спружинив руками, отскакивает от стола, словно резиновый, и, разворачиваясь, отставляет ногу. Нож в моей руке сам, молниеносно, режет его ногу под коленкой — в одну сторону, еще сильнее и глубже по щиколотке — в другую.

Иван Антонович обваливается на меня всей тяжестью тела, вцепляется мертвой хваткой в куртку на моей груди, я слышу далекие крики бандитов, врывающихся в комнату один за другим, прямо перед глазами у меня окровавленный рот с розовыми корешками свежевыбитых зубов, боль в шее и ощущение дождевого червя, попавшего под дорожный каток.

Очнулась я оттого, что кто-то хлестал меня по щекам и довольно болезненно тер уши.

— Фра в обмороке! — язвительно сообщила оказавшаяся со мной нос к носу обезьянья рожа с разбитыми губами и рассеченным лбом.

Поняв, что я ожила и уже ворочаю глазами, рожа отстранилась, приказала удовлетворенно и пренебрежительно:

— Вставай!

Бандит вышел, оставив нас со Станиславом наедине.

Станислав Шубаров, пусть не здоровый, но явно живой, держась за шею, сидел, привалившись спиной к кровати, и тупо смотрел в пол.

— А я тебя уже похоронила!

И не узнала своего голоса. Какой-то прокуренный полушепот. Тронула шею — елки зеленые!

Приоткрытая створка шифоньера, на ней до сих пор болтается обрезок веревки, с внутренней стороны блестела зеркалом.

Подняться на ноги удалось легко. Все вроде бы в порядке. Вот только на шее, под самым подбородком, — три красных пятна — следы пальцев Джентльмена. Синяки будут классные! Как он мне трахею не сломал, непонятно. Поворачиваюсь к Станиславу.

— А ты живой!

Ничего, есть голосок, когда погромче.

— Живой! — удостоил он меня мутным взглядом.

— Поздравляю!

Опускаюсь рядом с ним на колени.

— С чем? — глупо спрашивает он.

С нежностью приглаживаю волосы на его стоеросовой головушке. Давлю тупой комок в горле и еле сдерживаю подступающие слезы.

— С окончанием неприятностей.

Он не давит и не сдерживает, а с длинным, вибрирующим всхлипом валится носом мне в колени и ноет, ноет, вздрагивая плечами. А я сижу над ним, смотрю в пространство и не разберусь никак, чего мне хочется, то ли поцеловать его в лоб, то ли угостить подзатыльником. А скорее и того, и другого по очереди, в указанной последовательности.

Хотя с подзатыльником следует быть осторожнее — на затылке у него здоровенный желвак, не иначе, след прощальной беседы с его учителем. Такую шишку кулаком сотворить трудно. Простой и надежный способ выбрал Иван Антонович для того, чтобы добиться последней покорности от своего подопечного, перед тем как затянуть петлю на его шее. Торопился Джентльмен. Может быть, нас услышал. Будь веревка немного короче, или опоздай я еще на минутку — похоронили бы молодого.

Тишины в доме не было. Шаги, стук, голоса, где-то лилась вода, несколько раз роняли что-то звонкое.

Затих наконец Станислав, вздохнул судорожно. Вздрагивает только временами, как маленький, нарыдавшись. Надоел он мне на коленях. Вставай, чадо, ну!

Загомонили внизу мужики все разом. Что такое?

Встает чадо. Носик мягонький, глазки зареванные, губки распухли. Сучонок ты бедненький! Ох, как шею-то у него разносит!

Не удержалась, да и зачем, поцеловала в лоб, притянув к себе за уши, а он уставился недоуменными глазами, очистившимися, омытыми.

— Оставь, Татьяна, эту соплю, иди сюда!

Цибиз приехал. Вот он в дверях стоит, на нас смотрит. Весь сильный и уверенный. И я сейчас такая буду.

Спускаясь по лестнице за ним следом, думаю, что хорошо бы мне сейчас таблеточку какую — для бодрости, а то поламывает у меня в разных местах от сегодняшних беспокойных дел.

Да, битва тут была! Побоище. Перила внизу выломаны, осколки белые из ступенек торчат. Стенка кровью измазана. Зеркало, то самое, расхристано в крошево, одна рама осталась, и осколки под ногами хрустят.

— Он, гнида, — поворачивает Цибиз ко мне голову. — Маленькому кинжалом живот вскрыл!

Фыркнул зло носом, продолжил сквозь зубы:

— Как знал, сволочь, что мочить не будут!

Компания расположилась на кухне, освещенной все тем же розовым, похожим на язычок огня, плафончиком. Когда мы вошли туда, один из бандитов стоял нагнувшись над раковиной — смачивал раны на изуродованной физиономии, двое других шарили по шкафам и холодильникам, занимаясь сервировкой стола, — выставляли на него все, что, по их представлениям, подходило под понятие съестного. На столе, уже запотевшие, поблескивали три бутылки водки с зелеными наклейками, литровая бутыль белого мартини была пренебрежительно оставлена на полу возле холодильника. По всему видно — хозяйничали здесь люди простые и грубые.

— Где Егерь? — спросил Цибиз, по-хозяйски усаживаясь на трехногую табуреточку.

— Во дворе, за улицей смотрит.

Удовлетворенно хмыкнув, Цибиз скрутил пробку с одной из бутылок, задержался, оглядывая стол.

— Из чего пить будем?

— Да, черт, стаканов-то нет, — ответил один, показывая издалека стопку, вспыхивавшую по граням разноцветными искрами, — все баночки какие-то сраные!

И ахнул ее, разлетевшуюся на тысячи хрустальных брызг, об пол.

— Хватит буянить, все! — пробубнил губами-оладьями тот, у мойки. По одежде, похоже, тот самый, что отдал мне нож.

Ох, если б не нож!

— Ладно, льем во что-нибудь, — Цибиз встряхнул бутылку, — а то Татьяна вздыхает что-то!

Во что-нибудь налили, выпили молча. Вкуса я не почувствовала, проглотила, как воду. Вообще-то я водку не люблю. Но вместо таблетки…

В руки мне сунули баночку с икрой и ложку. Позаботились.

— Закусывай, Ведьма, а то окосеешь!

— Как там Маленький? — интересуюсь, набивая рот всем подряд.

— Спросим мы с него, — обещает Цибиз, глянув подобревшими глазами, — за все спросим, и за Маленького тоже!

— Его уже везут! — радостно сообщает мне тот, что стопку разбил. — Он сейчас уже черт знает где!

И засмеялся, придерживая пальцами щеку под напрочь заплывшим глазом.

Похихикали все, даже Цибиз изволил улыбнуться. Одна я, ничего не понявшая, сохранила невозмутимость.

— Тихо!

Через холл из прихожей донесся шум распахнувшейся двери, вскрик, звук оплеухи.

— Вот тебе и везут!

Бандиты разом вскочили, табуретки с грохотом покатились по полу.

— Да я ж с него одежду содрал и ханки вколол — коня свалит!

— Тихо, сказал!

Цибиз с пистолетом в руке, мягко ступая, прошел к двери.

— Идем, кентуха, идем! — донеслось из холла.

— Егерь это!

— Егерь, ты чего?

— Непонятки, Цибиз! — Голос задыхающийся, словно у человека, занятого тяжелым трудом. Звук, будто пнули кого-то.

— Что там еще?

Цибиз поднял табуретку, сел на свое место — напротив меня. Мне не хотелось оборачиваться, ну не хотелось, и все тут!

— Какой-то фраер возле дома вертелся. Волына при нем.

— Давай его сюда.

Судя по звукам, в кухню кого-то втолкнули. Звучный шлепок — еще одна оплеуха.

На стол рядом с моим локтем со стуком положили пистолет. Старенький, грязненький, потертый, пластмассовая накладка на рукоятке с трещиной.

— Где «макара» взял, а?