Укрощение тигра в Париже - Эдуард Лимонов

— Познакомьтесь… Эдик Лимонов… Писатель… — Ефименков вытолкал писателя к приведенной им компании.

— Наши актеры… Виктор Каратаев… Жанна… Анечка…

У Виктора курносый нос картошкой. Судя по тому, что Ефименков отрекомендовал его полностью, — имя, фамилия, — он, очевидно, главный актер труппы. Жанна — женский смокинг, бабочка, худое некрасивое лицо наездницы. Писатель поискал в ее руке кнут. Наверняка все на свете читала… Анечка — красивая и рослая девочка с темными глазами.

— Наташа… — представил подругу писатель. Осторожно представил, уже зная, какое это трудное дело — церемония представления Наташки, он ограничился именем. Однажды он представил ее как «моя герл-френд», и она устроила ему скандал: «Я, значит, при тебе состою, да? Это что, должность такая, герл-френд Лимонова?» — «Да я ничего не имел в виду плохого, дура! — рассердился он. — Напротив, хотел свою близость к тебе подчеркнуть…» «Я — сама по себе. Запомни это!» Он запомнил. Певицей он ее тоже не решился представить. Наташка стесняется того, что поет в кабаре. «Это как работать блядью!» — говорит она. «Вот сумасшедшая! Ты гордиться должна…» — пробует перевоспитать ее писатель.

— В комнате этого человека в Нью-Йорке на столе стоял портрет Кадафи, — с восторгом сообщил Ефименков. Актеры, представители самой отсталой интеллектуально свободной профессии, не совсем поняли, что это значит, если портрет Кадафи стоял в комнате этого человека в Нью-Йорке, но им стыдно не разделить восторг Ефименкова.

— О! А! — вежливо воскликнули актеры.

— Я не читал ваших книг, к сожалению, — признался самый наглый — Каратаев, и тем самым сразу же заслужил расположение писателя.

— Мы с ним жили в одном доме в Нью-Йорке… Эдик работал там… У мультимиллионера, — садясь и пригибая писателя на соседний стул, сообщил Ефименков.

Несоветский писатель все же уловил мгновенное колебание тренированного Ефименкова — сказать или не сказать, кем Лимонов работал в доме мультимиллионера. Решил не говорить. Советский писатель застыдился сообщить, что Эдик работал там слугой. Возможно, что сообщение о том, что Лимонов был слугой у мультимиллионера, бросило бы тень и на Ефименкова, который был следовательно приятелем слуги…

«Балда! — подумал писатель. — Сказывается все же советское сознание и воспитание. Не то сознание, которое пытаются привить советским детям буквари и конституция государства, а реальная действительность советского очень классового общества».

Наташка поднялась.

— Я извиняюсь… — начала она рассеянно и робко и вдруг громко засмеялась. — Мне нужно выйти со всеми. Начинается программа… Жили двенадца-аать разбойников! — пропела она и откашлялась.

В этот момент зазвучали вяло музыкальные инструменты, звякнуло несколько раз пиано, — оркестр настраивался. Приподняв одной рукой мухоморовскую юбку, Наташка ушла за кулисы.

— Говорят, ты написал книгу о Стивене? — хитро поглядел на меня Ефименков. И интимно наклонившись к моему уху, шепнул: — Не вздумай о нем ничего плохого печатать. Он тебе не простит — уберет и все! Он — очень могущественный человек.

— Уже поздно. Книга выходит в мае.

— Вычеркни все нехорошее о нем. Советую. Наймет людей и уберут тебя. Не играй с огнем… — Ефименков был серьезен.

Женя, ты путаешь бизнесмена Стивена Грэя с мафиози.

— Мадам Анжели приехала и просит вас пройти к ее столу, — объявил вошедший на террасу старший черный ворон.

Ефименков встал и, обращаясь к Каратаеву и Жанне, сказал:

— Идемте, я хочу представить вас Ольге. Она необыкновенная женщина.

Ефименков и двое актеров ушли.

— Я почему-то принял вас за мадам Анжели, — признался писатель Ольге, сидящей напротив.

— Если бы так, — грустно улыбнулась Энджи Дикинсон. — Тоже Ольга, но… Я подруга Анатолия.

Из фрагментарных сведений о кабаре, поступавших к писателю от Наташки, он знал, что Анатолий и его подруга родились во Франции от французских родителей, но что они куда более русские, чем, скажем, писатель. Они обожают советских знаменитостей, например…

— Жили двенадцать разбойников! — грянул хор.

Писатель поглядел в зал. Впереди стоял, этаким могучим дубом среди большей части низкорослых деревьев, бас в белой дуэльной рубашке и больших черных штанах, подымающихся ему чуть ли не под мышки. Красные руки баса были сложены на объемистом животе. Рядом с басом — женщина в вышитом сарафане и остроконечном усыпанном фальшивыми камнями кокошнике. Слева от баса стоял в золотой, как Наташкина кофта, косоворотке грузный старик. В рубашке с разводами — звезда кабаре, маленький, руки сложены у члена, глаза насмешливо направлены в пол — семидесятилетний цыган Саша Гордиевич. За Сашей — поместилась башней — Наташка. Польская и русская цыганки и еще десятка полтора неизвестных писателю исполнителей, ярко одетых, заученно гремели: «Мно-ооого разбойнички проооо-лили крови честных христиаааан!» Наташка кривлялась и корчила рожи.

Анечка-актриса глядела на писателя темными красивыми глазами. С большим любопытством. Писатель знал, что в Россию попадает какое-то количество его книг. Что на черном рынке за его первый роман «Это я — Эдичка» — дают два тома «Архипелага ГУЛАГ». Что в России жизнь писателя уже слепили в легенду, как дети лепят из снега снежную бабу, что существует уродливое чучело — Лимонов. На его ежедневной жизни существование легендарного уродца никак не отражается…

— Я представляла вас иначе, — прошептала Анечка.

— Вот как? Каким же?

— Старше… И неприятнее…

Неприятнее. Она не первая говорит ему об этом. Оказывается, его часто представляют неприятным, старым и отрицательным. А ему всегда казалось, что он создал необыкновенно положительного и симпатичного героя — самого себя. Парадокс…

— Простите, — черномогильный официант сложился вдвое и сообщил в ухо писателю. — Месье Ефименков просит вас пройти к его столу…

— Ну и церемонии, — подумал писатель и пошел за могильщиком, выискивая глазами подружку. Кусок Наташкиной кофты мелькнул в толпе, уходящей со сцены. Может быть, ей нужно находиться за кулисами? Он не знал, как должна себя вести Наташка на своей территории, но, очевидно, она еще подойдет к нему.

— Познакомься, Эдик! Это моя подруга, наша хозяйка — Ольга! — Ефименков встал с кожаного дивана, где он сидел в ряд с Каратаевым и наездницей Жанной. Женщина с платиновыми волосами в прическе а ля мадам Тэтчер, с неподвижным лицом светской дамы, в консервативного фасона платье цвета свежеубитой селедки, приподняла голову и, повернувшись к нему, протянула руку: — Ольга Анжели. (Бывшая танцовщица кабаре, вышедшая замуж за средиземноморского человека темного происхождения, владельца множества злачных мест — бурлесков и залов, где «девочки танцуют голые».)

— Моя жена — Жанн! — Ефименков расплылся в полупьяной сладкой улыбке, хаотичной и во все лицо, морщинистой, как река в весеннее половодье. Женщина, некрасивая, полная, в очках, одета в стиле американских девушек периода «флауэр революшэн» — в длинное летнее платье, окрашенное грубовато в зигзаги, крути и полосы, — подала писателю теплую, влажную руку. Крупные бусы из пластика на шее. — Правда, Жанн — великолепна? — Ефименков все еще стоял на своей половине стола и не давал сесть всем остальным, с неуместным слезливым восхищением глядя на жену. Лишь мадам Анжели не участвовала в сцене, она преспокойно наливала себе чай из серебряного чайничка. По рассказам Наташки, мадам всегда невозмутимо пьет свой чай… Ефименков наконец уселся.

«Мадам невозмутима, как Лимонов, — подумал Лимонов с одобрением. — Жанн, по всей вероятности, женщина чрезвычайно положительная. Но хуй этому рад.»

Злой писатель никогда не прощал обычным людям их обычность. Всемирно известный Ефименков мог бы найти себе женщину повиднее.

— Я слышал твою девушку вчера. Правда, только одну песню… Я приехал поздно. Ну поет! Ну голос! — Ефименков перегнулся к нему через стол. Его девушка так поет! Обалденно! Стаканы дребезжат! — сообщил он всем присутствующим.

— Когда она будет петь? — спросил Каратаев.

Длинный гробовщик поставил перед писателем бокал и, вынув из ведерка «Вдову Клико», наполнил бокал шампанским.

— Я не знаю, — сказал писатель. — Она исполняет обычно несколько песен в первом отделении и несколько — во втором. Я тоже здесь в первый раз.

— Когда будет петь Наташа, Оля? — Ефименков вытянулся в сторону сверхспокойной мадам хозяйки.

— Как обычно. По программе, — пробормотала мадам.

— Ты всегда выбираешь красавиц! — прошептал вдруг Ефименков. Схватил писателя за руку и пригвоздил руку к столу. — С тобой, наверное, что-то не в порядке… Комплекс неполноценности?

Милый, ясный, как дитя, хитрый Ефименков. Он понял взгляд писателя, обращенный на его жену. Лучшая защита — это нападение. Писатель мог бы объяснить Ефименкову, что красавиц он не выбирает, что так получается само собой, что на некрасавиц он вообще не обращает внимания. Что, может быть, в нем ненормально развито чувство эстетического. И мог бы сказать Ефименкову грубо, что, несомненно, приятнее видеть каждый день Наташкину широкоротую и асимметричную физиономию, чем полненькую рожицу Жаки. Но Ефименков был умница и понимал все сам. Потому писатель согласился с наличием у него комплекса неполноценности.