Роксолана - Осип Назарук

Невольницы – белая и чернокожая – засуетились и мигом подали госпоже ночное одеяние. Но Настуся была так утомлена событиями и переживаниями этой ночи, что не пожелала менять наряд. Сказав прислужницам, что они свободны, она сама сбросила верхнюю одежду и в одной невольничьей сорочке из грубого холста улеглась на великолепный персидский диван, задернув невиданной красоты занавес из тончайшей кашмирской шали.

Только теперь она почувствовала себя лучше.

Несколько раз глубоко вздохнула и смежила веки. Но сон не шел. Кровь все еще гулко стучала в висках, а перед глазами проплывали картины событий, пережитых с того мгновения, как минувшим вечером муэдзины отпели пятый азан на стройных минаретах.

«Сейчас, наверно, в Рогатине звонят к заутрене», – подумала она и приподнялась на мягком диване. Уткнулась в него, закрыла лицо руками и расплакалась, шепча молитву. Она верила, что Бог услышал ее в ночь перед тем, как продали ее на Авретбазаре, и теперь дарует ей знакомство с султаном, благодаря чему у нее может появиться возможность вернуться домой. И была всей душой благодарна Творцу.

Наконец усталость взяла свое, и сон сморил Настусю.

А в то время, пока она, вся в слезах, молилась, до самых отдаленных уголков гарема долетела поразительная весть: сбывается старое тюркское пророчество, и при десятом падишахе Османов царствовать будет могущественная султанша Мисафир…

Настуся очнулась от недолгого сна и мигом вскочила с дивана. На мгновение застыла перед пышным ложем, протирая глаза и думая, что все еще спит…

Перед ней покачивались драгоценные занавеси… Слегка отодвинула их в сторону… Она находилась в покое, который нельзя было назвать иначе, как величественным, а вовсе не в невольничьей каморке… И никто не звал ее одевать госпожу!..

Настуся снова заморгала, прогоняя остатки сна, и припомнила, с кем вчера говорила, и как кизляр-ага привел ее в эти покои вместе с целой толпой прислуги. А в самом ли деле это было?..

В это мгновение из-за занавески, отделявшей спальный покой от соседнего помещения, выглянула одна из белых невольниц и, низко кланяясь, спросила, не желает ли хатун одеваться.

Настуся неуверенно кивнула в знак согласия, не зная, что ей надлежит делать дальше. В спальне мгновенно появились еще две невольницы, отвешивая церемонные поклоны. Одна из них спросила, не угодно ли госпоже искупаться. Настуся снова кивнула, испытывая странное смешанное чувство – ей было неловко пользоваться их услугами, ведь она сама еще вчера была такой же невольницей. Тем временем служанки накинули на нее легкие одежды и отвели в чудесную купальню.

Настуся молча плескалась в бассейне с водой, на поверхности которой плавали розовые лепестки, а ее сердце билось почти так же, как вчера, когда она впервые увидела Сулеймана. После купания служанки провели ее в комнату для одевания, где она увидела множество прекрасных сосудов с драгоценными благовониями.

Чего там только не было!

На маленьких столиках из черного дерева были расставлены благовония из Индостана, краски для лица и тела, притирания: влажный сандал и темная аньяна, бледно-розовая паталь и ярко-алая бимба, и ароматный приянг, и черный алоэ, и волшебная мазь из красной смолы дерева лякка… А неподалеку в курильнице медленно тлели пахучие коренья нарда.

Под окнами в водоемах цвели розовые лотосы, пахучая жимолость и белые «цветы смеха», иначе называемые кетаки, и канадали, и удивительные манго с цветками красными, как кровь, и ласкающая взгляд карникара.

Некоторые из этих ароматов и благовоний Настуся видела в покоях своей прежней госпожи, но далеко не все. Поэтому многим из того, что стояло перед ней, она просто не умела пользоваться, хоть недавно сама помогала своей госпоже. Поэтому служанки делали с ней все, что хотели, и на все их вопросы она отвечала утвердительно.

И лишь когда пришел черед одеваться, она сама выбрала наряды тех цветов, что были ей по душе.

Не успела Настуся перевести дух, как настало время идти в трапезную, где для нее уже был накрыт столик с различными закусками, сладостями и фруктами. Там она велела служанкам, чтобы те оставили ее в одиночестве.

Убедившись, что она действительно одна в просторной, пышно убранной столовой, Настуся упала на колени и долго молилась. Искренняя, идущая от сердца молитва успокоила ее и придала мужества. Она присела к столу и осторожно отведала блюд с султанской кухни, непрерывно думая при этом о Сулеймане…

Молодой султан проснулся с мыслью о невольнице-чужеземке. Никогда еще он не испытывал ничего подобного. Был словно во хмелю, каждая жилка в теле дрожала.

Ему, господину трех частей света, оказала сопротивление принадлежащая ему невольница… И к тому же, ссылаясь на свою веру!.. Вещь, неслыханная в его роду!..

Мысли его беспорядочно метались. И все они были связаны с той невольницей, которую он увидел впервые не далее как вчера. Попытался отвлечься – ничего не вышло. Образ молодой чужеземки снова и снова возникал перед ним.

Вот она, как живая: золотистые волосы, синие очи… Лицо… Белое как снег, с таким нежным румянцем, какой бывает только на внешних лепестках нераскрывшегося бутона розы… И такое же ласковое, как у его матери, которая все еще волнуется за него… И при этом энергичное и полное внутренней силы!..

Глаза Сулеймана покраснели за эту ночь еще больше, чем вчера.

Дрожь пронизала все его тело. Да, он еще никогда не встречал женщины, которая так напоминала бы его мать, как эта невольница из далекого Лехистана. И он был уверен, что она и только она способна возразить ему так же ласково и твердо, как мать – единственная женщина в мире, которая до сих пор могла говорить ему правду в глаза, когда он возносился в гордыне или совершал ошибки.

Среди вечной лести и восхвалений острое слово матери было ему так же необходимо, как кусок хлеба голодному. А теперь в его сердце поселилась уверенность, что и эта невольница скажет слова истины, если только станет его женой…

Поднявшись с ложа, султан подошел к окну.

Дворцовый парк был охвачен цветением. И в душе султана расцветала вторая любовь. Он чувствовал это с невероятной остротой, но, не веря себе, снова и снова пытался понять, чем же, собственно, пленила его сердце эта девушка из далекой страны. Снова и снова воображение рисовало ему ее образ: белое, как цветок жасмина, лицо, исполненное глубокого покоя, большие бездонные глаза… Она говорила так спокойно и рассудительно, словно принадлежала к числу самых прославленных улемов ислама. По крайней мере, так ему казалось…