Сполохи детства - Степан Калита

— У-у-у, — выдавил я, — ты мне челюсть сломал…

— Ни хера, — сказал Рыжий, — Цыганок-то крут. С одного удара уложил этого…

— Да он мелкий, — Цыганок сплюнул. — Хули с ним связываться? За языком не следит, конечно…

— Может, его порезать все же, — возразил Сани. — Шобы все поняли, что не надо языком трепать.

— Тебе лишь бы порезать, — сказал Рыжий, — ему и так уже хреново, вон как стонет. — Он склонился ко мне: — Ладно, пацан, не вздумай никому сказать, что это мы тебя. И поменьше пизди впредь. Особенно, с ментами. Дольше проживешь…

Они, посмеиваясь, зашагали прочь. Я не торопился подниматься. Лежал и думал, как мне повезло, что я такой маленький и щупленький. Только поэтому они не приняли меня всерьез… Иначе, знай они наперед, как будут развиваться события, убили бы меня еще тогда, возле футбольного поля. И мне не удалось бы покончить с ними — уничтожить одного за другим, потому что жить таким скотам ни к чему. Им было невдомек, что мой характер не позволит забыть унижение. Что я буду помнить обиду долгие годы, дожидаясь момента, когда смогу с ними поквитаться. И поквитаюсь. И за себя (за то, что мне пришлось хитрить, чтобы выжить) и за Володю Камышина (чей хребет нельзя было согнуть, но можно было перебить), и за всех изнасилованных ими девчонок и убитых ребят… Моя уникальная память позволяет не только блуждать по закоулкам прошлого, но и дает способность всегда помнить врагов.

У них напротив — память была короткой. Через несколько лет они совсем забыли, что собирались меня убить. Я для них стал просто еще одним пареньком из района. Живет такой по соседству, ну и бог с ним. Никто из Банды и подумать не мог — что я бережно храню воспоминания, и могу быть для них опасен.

Через много лет я и Сани летом вдвоем сидели на берегу Москва-реки. Случайно встретились на местном пляже.

— А что, Сани, — спросил я, улыбаясь, — слабо тебе подплыть к кораблю, вон он плывет, дотронуться до него? С меня пятьсот рублей, если сможешь.

— Ты серьезно? — он явно обрадовался.

Я достал деньги из кармана, продемонстрировал ему.

— Зуб даю, отдам сразу, как обратно приплывешь. Забьемся?

— Забьемся.

Он тут же сиганул в воду и торопливо поплыл к речному кораблику. Не доплыл совсем немного. Уже возле борта развернулся и погреб обратно. Было видно, с каким трудом ему дается возвращение. На берег он буквально выполз, едва дыша.

— Бля-а-а, — выдавил он, — там такое течение, меня чуть под него не затянуло…

— Значит, не будет тебе пятисотки, — я помахал деньгами и сунул их обратно в карман.

— Ну и хер с ней, — буркнул он, — что ж там рядом с кораблем такое течение, а?

«Досадно, — думал я». Я надеялся, что этого идиота затянет под корабельные винты. Но он умудрился выплыть. «Ничего, — сказал я себе, — придется придумать что-то еще».

Зимой у старика Лукошкина сгорела голубятня. Горе это, для него имевшее масштаб вселенской катастрофы, Лукошкин не пережил. Инфаркт настиг его там же, на голубятне. Свидетели рассказывали, старик посерел лицом, прошел несколько шагов, и, рванув воротник рубашки, повалился назад. Скорая до больницы Лукошкина не довезла. Реанимационные действия, предпринятые медиками по дороге, эффекта не возымели. И старика-ветерана отвезли прямиком в морг. Там он лежал до тех пор, пока государство не позаботилось о похоронах — родных у Лукошкина не было. Единственными родственниками, и самыми любимыми существами, для Лукошкина были почтовые голуби. Они же служили источником малого дохода — какой-никакой прибыток к нищенской пенсии. Почтарей он разводил и возил почти каждую субботу продавать на птичий рынок.

Мы с Серегой тоже катались туда по выходным электричке. Продавали найденных в подвалах котят (местные кошки рожали их регулярно, «сибирская» порода была в ходу), рыбок-гупий (в одном местном прудике их можно было наловить), монеты, нарытые возле плотины на Москва-реке. Место там было уникальное, рядом с монастырем, превращенным советской властью в завод по производству удочек. Мы всячески охраняли тайну этого места, опасаясь, что другие копатели тоже начнут ковыряться в земле, промывая ее в ситечке. И тогда не мы, а они станут обладателями несметных сокровищ: старинных монет, крестиков, заколок — и прочей мелочи, которую можно выгодно толкнуть на Птичке. Редко попадалось что-нибудь стоящее, но несколько раз я откапывал серебряные кресты и трижды медные пятаки — крупные, тяжелые. Их хорошо было прикладывать к синякам и шишкам. Даже в жару они холодили кожу, вытягивали боль от ушиба, лечили тело. Очищенные от земли, пятаки зеленели особой медной плесенью. Я натирал их до блеска, шлифовал щеткой с зубным порошком. И вез на рынок. Можно было бы собрать отличную коллекцию. Но денег все время не хватало — даже на еду. А одежду я донашивал за двоюродным братом и дедом… Приходилось как-то крутиться. И потом, когда ехали с рынка с деньгами, покупали рогалики, сосиски, мороженое и молоко. Пили его прямо из пакетов. Сосиски поедали сырыми. Набив пузо, я чувствовал, что жизнь прекрасна. Я вообще был довольно жизнерадостным парнем. Несмотря на некоторые жизненные обстоятельства. Порой мы с Серегой так объедались, сорвав куш, что еле шли.

Во втором классе меня очень беспокоило, что я самый маленький среди соучеников. Меня переросли все. Даже девчонки. Я подозревал — это из-за того, что я мало ем, и старался всеми возможными способами раздобыть пищу. На физкультуре весь класс выстраивали по росту — сначала мальчики, потом девочки. Из середины строя я постепенно переместился в самый его конец. За мной стояла высоченная (как мне казалось) девочка-дылда. То, что я не вырос, многим моим одноклассникам казалось очень забавным. Дети лишены жалости. Впрочем, им также показалось забавным потом то, что за одно лето я вымахал на тридцать сантиметров — и разом всех нагнал. Но это было гораздо позже, в седьмом классе. Пока же я с тоской думал, что, наверное, я — карлик. Поделился этими соображениями с родителями. Мама ответила, что это, конечно же, ерунда.

— Хотя, — сказала она назидательно, — карлики тоже люди. Главное, — она постучала указательным пальцем мне по лбу, — чтобы здесь все в порядке было.

Но и перспектива быть умным лилипутом меня тоже не сильно радовала. В одной книжке я вычитал, что вырасти можно, если есть морковку и висеть на турнике — и принялся проделывать это ежедневно. Морковь я поначалу беззастенчиво воровал в овощном магазине, решив, что от них не убудет — я же краду не килограммы, а всего одну морковку. Но через пару недель меня поймали.

— Ты что это делаешь?! — свирепо поинтересовалась продавщица, крепко держа меня за плечо.

— Всего одну морковку, — испуганно пролепетал я. — Чтобы вырасти.

— Чтобы — что? — удивилась она.

— Вырасти, — повторил я, и подивился непонятливости этой женщины. После чего принялся ей объяснять, для чего мне нужны турник и морковка.

— А родители мне не могут купить, — завершил я свое скорбное повествование. — У них денег нет. Так что… Так что я, наверное, останусь карликом.

Она вдруг смягчилась, отпустила плечо.

— Как тебя зовут? — спросила она.

Я испугался, решил, что имя ей нужно, чтобы разыскать меня в школе — и пожаловаться директору, или того хуже — сдать в милицию. Поэтому немедленно соврал, назвавшись главным отличником класса из хорошей школы, который был редким занудой и ябедой.

— Алексей Владимирский, — отчеканил я…

— Значит, Алеша, — она улыбнулась очень по-доброму. — Вот что Алеша. Я в этом магазине заведующая. Ты после уроков приходи ко мне. Я буду давать тебе морковку. Но только одну. Договорились?

— Ой, спасибо… — пораженный ее великодушием, я схватил ее за руку и принялся трясти.

— Да ничего, — мягко высвобождая ладонь, проговорила она.

С тех пор каждый день я приходил за морковкой. Иногда, правда, пропускал визиты. Эта добрая женщина всегда звала меня Алешей…

Однажды мы пришли в овощной с мамой. Я залился краской, когда заведующая сунула мне морковку: «На, Алеша!», а потом сердито поглядела на маму. Как еще можно смотреть на человека, который не может обеспечить потенциального карлика даже такой простой вещью, как морковь. Хотя, на самом деле, я, зная, какое тяжелое финансовое положение в семье, никогда и ни о чем не просил своих родителей.

Когда мы вышли из магазина, мама выглядела озадаченной.

— Что это было? — спросила она.

— Не знаю, — ответил я быстро. Глазки бегали. — Наверное, она меня с кем-то спутала.

— Я же вижу, когда ты врешь, — сказала мама. — Почему она называет тебя Алешей?

— Ну ладно, расскажу… Она говорит, у нее был сын, Алеша… — Печально проговорил я. — Очень на меня похож. Умер!

— Ужас какой!

— Сильно морковку любил, — добавил я.