Мир Полудня (сборник) - Аркадий и Борис Стругацкие

Сильный жар опалил лицо. Сидоров зажмурился и соскользнул вниз мимо докрасна раскаленного края новорожденного купола. Внизу он огляделся. Он увидел оплавленные бетонные своды, ржавые почерневшие прутья арматуры, широкий темный проход, который вел куда-то в глубину сопки. Под ногами что-то тяжело повернулось. Сидоров нагнулся. Он не сразу понял, что это за серый металлический обрубок, а когда понял, то понял все. Это был артиллерийский снаряд.

В сопке была пустота. Какие-то мерзавцы двести лет назад устроили в ней залитое бетоном темное помещение. Они набили это помещение артиллерийскими снарядами. Механизм, устанавливая опорные сваи, пробил своды насквозь. Сгнивший бетон не выдержал тяжести купола. Сваи провалились в него, как в трясину. Тогда машина принялась заливать бетон расплавленным литопластом. Она не могла знать, что здесь склад снарядов. Она не могла знать, что это такое  –  артиллерийские снаряды, потому что люди, которые дали ей программу жизни, забыли о том, что такое артиллерийский снаряд. Кажется, снаряды заряжались тротилом. Тротил испортился за двести лет, но не совсем. Не во всех снарядах. Все, что могло взрываться, начало взрываться. И механизм превратился в кучу хлама…

Сверху посыпались камешки. Сидоров поглядел вверх и увидел, что к нему спускается Гальцев. По противоположной стене спускался Сорочинский.

– Куда вы лезете?  –  спросил Сидоров.

Сорочинский ответил тонким голосом:

– Мы хотим помочь, Михаил Альбертович.

– Вы мне не нужны.

– Мы только…  –  начал Сорочинский и запнулся.

По стене позади Сидорова побежала трещина.

– Осторожно!  –  заорал Сорочинский.

Сидоров шагнул в сторону, споткнулся о снаряд и упал. Он упал лицом вниз и сейчас же перевернулся на спину. Купол качнулся и тяжело рухнул, глубоко уйдя раскаленным краем в черную землю. Земля вздрогнула. Горячий воздух хлестнул Сидорова по лицу.

Над сопкой, где тускло поблескивал торчащий из воронки купол, висел белый дымок. Там еще что-то тлело и время от времени глухо потрескивало. Гальцев с красными глазами сидел, обхватив колени руками, и тоже смотрел на сопку. Руки его были обмотаны бинтами, и вся левая половина лица стала черной от грязи и копоти,  –  он так и не умывался, хотя солнце взошло уже давно. У костра спал Сорочинский, накрыв голову замшевой курткой.

Сидоров лег на спину и заложил руки под голову. Не хотелось смотреть на сопку, на белый дымок, на свирепое лицо Гальцева. И было очень хорошо лежать и смотреть в синее-синее небо. В это небо можно смотреть часами. Он знал это, когда был Десантником, когда прыгал на северный полюс Владиславы, когда штурмовал Белинду, когда сидел один в разбитом боте на Трансплутоне. Там вообще не было неба, были черная звездная пустота и ослепительная звезда  –  Солнце. Тогда казалось, что он отдал бы последние минуты жизни, лишь бы еще раз увидеть синее небо. На Земле это чувство забывается быстро. Так бывало и раньше, когда он годами не видел синего неба, и каждая секунда этих лет могла стать его последней секундой. Но Десантнику не пристало думать о смерти. Зато надо много думать о возможном поражении, хотя Горбовский однажды сказал, что смерть хуже любого, самого сокрушительного поражения. Поражение  –  это всегда только случайность, через которую можно перешагнуть. Нужно перешагнуть. Только мертвые не могут бороться. Впрочем, нет. Мертвые тоже могут бороться и даже наносить поражение.

Сидоров приподнялся и посмотрел на Гальцева, и ему захотелось спросить, что он обо всем этом думает. Ведь Гальцев тоже был Десантником. Правда, он был плохим Десантником. И наверное, думал, что нет ничего на свете хуже поражения.

Гальцев медленно повернул голову, пошевелил губами и вдруг сказал:

– У вас глаза красные, Михаил Альбертович.

– У вас тоже,  –  сказал Сидоров.

Надо было связаться с Фишером и рассказать все, что случилось. Он встал и, тяжело ступая по траве, направился к птерокару. Он шел, запрокинув голову, и смотрел в небо. Можно было часами смотреть в небо, такое оно синее и удивительно хорошее. Небо, под которое возвращаются.

Свидание

Александр Григорьевич Костылин стоял перед своим огромным письменным столом и разглядывал глянцевые фотографии.

– Здравствуй, Лин,  –  сказал Охотник.

Костылин поднял лобастую лысую голову и закричал:

– А! Home is the sailor, home from sea!

– And the hunter home from the hill,[Домой вернулся моряк, // домой вернулся он с моря. // И охотник вернулся с холмов. // Стивенсон. «Реквием»]  –  сказал Охотник. Они обнялись.

– Чем ты меня порадуешь на этот раз?  –  деловито спросил Костылин.  –  Ты ведь с Яйлы?..

– Да, прямо с Тысячи Болот.  –  Охотник сел в кресло и вытянул ноги.  –  А ты все толстеешь и лысеешь, Лин. Сидячая жизнь тебя доконает. В следующий раз я возьму тебя с собой.

Костылин озабоченно взялся за свой толстый живот.

– Да,  –  сказал он.  –  Ужасно. Бароны стареют, бароны жиреют… Так ты привез что-нибудь интересное?

– Нет, Лин. Одни пустяки. Десяток двухордовых змей, несколько новых видов многостворчатых моллюсков… А это у тебя что?  –  Он протянул руку и взял со стола пачку фотографий.

– Это привез один новичок… Знаешь его?

– Нет.  –  Охотник разглядывал фотографии.  –  Недурно. Это, конечно, Пандора.

– Правильно. Пандора. Гигантский ракопаук. Очень крупный экземпляр.

– Да,  –  сказал Охотник, разглядывая ультразвуковой карабин, прислоненный для масштаба к желтому голому брюху ракопаука.  –  Неплохой экземпляр для новичка. Но я-то видел крупнее. Сколько раз он стрелял?

– Он говорит  –  два раза. И оба раза  –  в главный нервный узел.

– Надо было стрелять анестезирующей иглой. Мальчик немножко растерялся.  –  Охотник с улыбкой рассматривал фотографию, где возбужденный новичок горделиво попирал мертвое чудовище.  –  Ну ладно, а что у тебя дома?

Костылин махнул рукой.

– Сплошная матримония. Все выходят замуж. Марта вышла за гидролога.

– Это которая Марта?  –  спросил Охотник.  –  Внучка?

– Правнучка, Поль! Правнучка!

– Да, бароны стареют…  –  Охотник положил на стол фотографии и поднялся.  –  Ну что ж, я пойду.

– Опять?  –  с досадой сказал Костылин.  –  Может быть, хватит?

– Нет, Лин. Надо. Встретимся где всегда.

Охотник кивнул и вышел. Он спустился в парк и направился к павильонам. Как всегда, в Музее было очень много народа. Люди шли по аллеям, обсаженным оранжевыми венерианскими пальмами, толпились вокруг террариев и над бассейнами с прозрачной водой; в высокой траве между деревьями возились детишки  –  они играли в «марсианские прятки». Охотник остановился посмотреть. Это была очень увлекательная игра. Давным-давно с Марса на Землю были привезены мимикродоны  –  крупные, меланхоличного нрава ящеры, отлично приспособленные к резким сменам условий существования. Они обладали необычайно развитой способностью к мимикрии. В парке Музея они пользовались полной свободой. Детишки развлекались тем, что разыскивали их  –  это требовало немалой зоркости и ловкости  –  и затем таскали их с места на место, чтобы посмотреть, как мимикродоны меняют окраску. Ящеры были большие, тяжелые; ребятишки тащили их волоком за отставшую кожу на загривке. Мимикродоны не сопротивлялись. Кажется, им это нравилось.