Графиня Де Шарни - Александр Дюма

Глава 3

КРЕСЛО ТЕТУШКИ АНЖЕЛИКИ

Питу, может быть, и задумался бы над словами доктора Рейналя, если бы в эту минуту не увидел издалека Катрин, бежавшую с сыном на руках.

Как только стало известно, что тетушка Анжелика, по всей вероятности, скончалась от холода и голода, интерес соседей к происходящему поостыл, как и их готовность отдать ей последний долг.

Вот почему Катрин пришла как нельзя более кстати. Она объявила, что, считая себя женой Питу, она должна приготовить тетушку Анжелику в последний путь, что бедняжка и совершила с тою же почтительностью, с какой полутора годами раньше она сделала это для своей матери.

Питу тем временем собирался пойти заказать все необходимое для погребения, назначенного через день, потому что по случаю внезапной смерти тетушка Анжелика не могла быть погребена раньше, чем истекут сорок восемь часов.

Оставалось лишь договориться с мэром, столяром и могильщиком, потому что отпевание, как и венчание, было упразднено.

— Друг мой! — обратилась Катрин к Питу в ту самую минуту, как тот взялся за шляпу, чтобы отправиться к г-ну де Лонпре. — После случившегося несчастья нам, верно, следовало бы отложить свадьбу на день-другой?

— Как вам будет угодно, мадмуазель Катрин, — отвечал Питу.

— Не осудят ли нас, если в тот самый день, как вы предадите тело тетушки земле, в нашей жизни состоится столь значительное событие, каковым является бракосочетание?

— Тем более для меня значительное, — прибавил Питу, — что речь идет о моем счастье!

— Так посоветуйтесь, друг мой, с господином де Лонпре: кар, он скажет, так и поступите.

— Хорошо, мадмуазель Катрин.

— И потом, это плохая примета, если мы поженимся, когда еще не остыла могила…

— О, с той минуты, как я стану вашим мужем, мне никакие беды не страшны.

— Дорогой Питу! — протягивая ему руку, молвила Катрин. — Давайте отложим свадьбу на понедельник… Вы же видите, я стараюсь примирить, насколько это возможно, ваше желание с условностями.

— Ах, мадмуазель Катрин, целых два дня!.. Как это долго!

— Ну, раз уж вы ждали пять лет… — заметила Катрин.

— За сорок восемь часов многое может произойти, — возразил Питу.

— Я не стану любить вас меньше, дорогой мой Питу, и так как вы утверждаете, что это единственное, чего вы боитесь…

— Единственное! О, да! Единственное, мадмуазель Катрин.

— В таком случае… Изидор!

— Что, мамочка? — отозвался малыш.

— Скажи папе Питу: «Не бойся, папочка, мама тебя любит и всегда будет любить!»

Мальчик тоненьким голоском повторил:

— Не бойся, папа Питу, мамочка тебя любит, мамочка всегда будет тебя любить!

После этого Питу осталось лишь отправиться к г-ну де Лонпре.

Он вернулся час спустя; Питу все уладил и заранее заплатил за погребение и за свадьбу.

На оставшиеся деньги он купил немного дров и еды на два дня.

Дрова подоспели вовремя; в этой бедной лачуге в Пле, где ветер гулял и задувал со всех сторон, можно было и в самом деле умереть от холода.

Вернувшись, Питу застал Катрин совсем озябшей.

Свадьба, как того и хотела Катрин, была перенесена на понедельник.

Два дня и две ночи пролетели незаметно: Питу и Катрин не разлучались ни на мгновение. Обе ночи они просидели у гроба.

Несмотря на то, что Питу постоянно поддерживал в камине огонь, ледяной пронизывающий ветер так и гулял по всему дому, и Питу говорил себе, что если тетушка Анжелика скончалась не от голода, то уж несомненно умерла бы от холода.

Наступило время выносить тело; препровождение его на кладбище не должно было занять много времени: дом тетушки Анжелики почти вплотную прилегал к кладбищенской ограде.

Все жители местечка Пле, а также часть жителей Вил-лер-Котре пришли проводить усопшую в последний путь. В провинции женщины принимают участие в траурной процессии; Питу и Катрин пошли за гробом впереди всех.

После похорон Питу поблагодарил всех за участие в церемонии от имени покойной и от себя лично; покропив святой водой могилу старой девы, все, как водится, прошли перед Питу.

Оставшись с Катрин наедине, Питу повернулся к ней и не сразу понял, куда она пропала: она стояла на коленях вместе с маленьким Изидором на могиле, по углам которой росли четыре кипариса.

Это была могила мамаши Бийо.

Кипарисы нашел в лесу Питу и посадил на ее могиле.

Он не хотел мешать Катрин; Питу подумал, что когда Катрин кончит молитву, ей станет холодно: он со всех ног бросился к тетушкиному дому, чтобы пожарче его натопить.

К несчастью, доброе его намерение было невозможно осуществить: утром запас дров истощился.

Питу почесал за ухом. Как помнят читатели, все оставшиеся деньги он уже истратил на дрова и хлеб.

Питу огляделся, выбирая что-нибудь из мебели, чем можно было бы пожертвовать ради удовлетворения насущной потребности.

В доме были кровать, хлебный ларь и кресло тетушки Анжелики.

Ларь и кровать хоть большой ценности и не имели, все-таки могли еще пригодиться; а вот в кресло давно уже никто, кроме тетушки Анжелики, садиться не осмеливался, такое оно было ветхое.

Так кресло было обречено.

Питу действовал, как революционный трибунал: не успев осудить, он принялся за приведение приговора в исполнение.

Питу наступил коленом на почерневший от старости сафьян, схватился обеими руками за одну из планок и изо всех сил рванул на себя.

С третьего раза планка поддалась. — Кресло, словно почувствовав боль, издало жалобный стон. Если бы Питу был суеверным, он мог бы подумать, что душа тетушки Анжелики была заключена в этом кресле.

Но Питу верил в единственную на свете вещь: в свою любовь к Катрин. Кресло должно было обогреть Катрин, и даже если бы оно при этом обливалось кровью и жалобно завывало, как деревья в заколдованном лесу, описанном Тассо[61], то даже это обстоятельство не помешало бы Питу разнести кресло в щепки.

Питу схватился за вторую планку и мощным рывком вырвал ее из расшатанного каркаса.

Кресло снова издало какой-то странный, необычный металлический звук.

Питу оставался глух к жалобам старого кресла; он взял искалеченное кресло за ножку и поднял его над головой, собираясь довершить начатое, и изо всех сил грохнул его об пол.

Кресло развалилось пополам, и, к величайшему изумлению Питу, из разверстой раны хлынула не кровь, а золотой поток.

Читатели, несомненно, помнят, что, едва накопив двадцать четыре ливра серебром, тетушка Анжелика спешила обменять их на луидор, который и засовывала потом в кресло.

Питу не мог прийти в себя, пошатываясь от удивления и обезумев от неожиданности.

Первым его движением было побежать за Катрин и маленьким Изидором, поскорее привести их в дом и показать им обнаруженное сокровище.

Однако его удержало вот какое соображение;

Не откажется ли Катрин выйти за него замуж, когда узнает, как он богат?

Он покачал головой.

— Нет, — молвил он, — нет, она мне откажет.

И он замер на некоторое время, погрузившись в глубокие раздумья.

Вдруг его лицо осветила улыбка.

Несомненно, он придумал, как выйти из затруднительного положения, в котором он очутился по вине нежданно свалившегося богатства.

Он собрал рассыпавшиеся по полу луидоры, при помощи ножа окончательно распотрошил кресло и ощупал каждый волосок подкладки.

Кресло было набито золотыми.

Его хватило, чтобы доверху наполнить чугунок, в котором тетушка Анжелика сварила когда-то того самого петуха, из-за которого и произошла уже описанная нами в свое время ужасная сцена между тетушкой и племянником.

Питу пересчитал луидоры.

Всего оказалось тысяча пятьсот пятьдесят золотых монет!

Итак, у Питу была в руках тысяча пятьсот пятьдесят луидоров, иными словами — тридцать семь тысяч двести ливров.

Так как луидор стоил по тем временам около ста восьмидесяти франков ассигнациями, Питу, стало быть, оказался обладателем наследства в миллион триста двадцать шесть тысяч ливров!

И в какую же минуту это колоссальное состояние пришло к нему в руки? В ту самую минуту, когда он был вынужден, за неимением денег на дрова, расколоть старое кресло тетушки Анжелики, чтобы обогреть Катрин.

Какое счастье, что Питу оказался таким бедным, что на улице стоял мороз и что кресло было таким ветхим!

Кто знает, что сталось бы с драгоценным креслом, если бы роковая случайность не свела все эти обстоятельства воедино?

Прежде всего Питу рассовал золото по карманам; затем, с остервенением перетряхнув все части кресла, он бросил его в камин; потом чиркнул кресалом по камню, угодив по пальцам, и в конце концов с большим трудом поджег трут, который дрожащей рукой поднес к дровам.