Королевская канарейка (СИ) - Анна Кокарева

Краем сознания отметила нездоровое оживление свиты. Ну конечно, про близнецов-то, скорее всего, никто не знает. Я же только что спонтанно выбрала пятого консорта из числа присутствующих. Логично предположить, что…

Отрицательно помотала головой, испытав нутряной непонятный ужас — и по тому, как Трандуил слегка дёрнул углом рта, поняла, что было, чего бояться. Согласись я, чёрт его знает, как бы всё пошло. Он, похоже, колебался до последнего.

Я же отказалась не от подозрительности или страха — да, песни близнецов мне нравились до того, что сердце замирало, да и сами они… но какой же человечке они б не нравились! — но куда мне… а помирать они не собирались. Что радовало. Вот и не стоило их тянуть туда, где умереть легче лёгкого. Пусть будут счастливы в любви и плодовиты, пусть их внуки станут великими королями… а мне бы с настоящими королями разобраться.

Ещё тяжело помолчав и почти раздавив молчанием, владыка, наконец, с наигранным удивлением спросил:

— Эру Норранис, чего же вы ждёте? Записывайте, желание богини выражено ясно. Вы нерасторопны.

И, дождавшись внесения нужной записи, с эдакой ледяной улыбочкой:

— Полагаю, сто лет службы при посольстве в Линдоне позволят вам приобрести необходимые качества: быстроту мысли и умение смолчать вовремя. Верительные грамоты выпишут сейчас; сейчас же и отправляйтесь.

Эру Норранис, похоже, уже вовсю начал овладевать высоким искусством смолчать вовремя, потому что почтительно поклонился и ни слова не ответил.

И я тут только поняла, что сделала и осознала все возможные перспективы. Обошлось, а могло и не обойтись. Ноги обмякли, захотелось посидеть, а лучше полежать. Но было негде, и не в этой обстановке.

Оглянулась, думая, нельзя ли уйти. Король, было отвлёкшийся, полыхнул глазами:

— Valie, ты бьёшь без промаха, в малейшую щель, и чувствуешь единственный миг, когда возможно это сделать, — и, холодновато улыбнувшись, — а потом сразу ноги трясутся, и вся ты становишься сама нежность и беспомощность.

И, вдруг расцветая, словно помимо воли, с мечтательностью:

— Нежная и жестокая, как апрель, и ни в чём ты не виновата… — и вздохнул, помягчев.

Остаток дня я провела в зале переговоров. Место Глоренлина занял Мелиор, шаман помоложе, и процесс шёл своим чередом. Сначала наблюдала с этнографическим интересом, как чеканно клянутся, как запястья режут, как кровь стекает в священное пламя. Но это всё было небыстро и местами нудновато, клятвы были составлены наподобие длинных юридических договоров, да на староэльфийском. Давя зевоту, задумалась, как так вышло, что у меня гарем. Эльфийский. Два ослепительных блондина, отец и сын (охохонюшки, житие мое…), жгучий брюнет, рыжик и русоволосый. Стрит. В этом месте засмеялась, забывшись.

Ганконер, только что поклявшийся и смотревший в пламя, в которое ещё лилась его кровь — там, с той стороны зеркала, вскинул глаза.

Вздохнула, смутившись. «Ликом черен и прекрасен» — так в Библии про сатану писалось. Не выдержала и сказала, что думала:

— Скучала. Рада, что вы договорились.

Он только криво улыбнулся и прижал левую руку к зеркалу, замазав его кровью. Не думая, потянулась своей рукой к его. Шаманы по бокам зеркала нервно двинулись и были остановлены Трандуилом:

— Клятва уже действует. Не мешайте, — с сухостью, но и с оттенком сочувствия.

Хотела ещё что-нибудь сказать, но Ганконер прижал палец к губам. Не хотелось ему, видно, говорить при всех. Постоял молча. Кровь тёмной струйкой стекала по зеркалу. Шепнул:

— Я буду ждать четвёртой недели июня, — и убрал руку.

* * *

В трапезной царил дух веселья. Похоже, свалив с плеч договора и клятвы, высокородные собирались начать праздновать.

Я-то про себя думала, что доволокусь до кровати и усну, но неожиданно прониклась и, когда была объявлена Хорошая Ночь, приняла участие и проплясала до утра. Ночь и правда была хороша, и с каждой минутой приходило осознание, что печали мои закончились. Я как-то не понимала, а тут поняла: хоть и поделено моё время (и прочее, что уж там) между теми и этими, но именно сейчас я обретаю внутреннюю целостность, а до того разрывалась.

До того дошло, что король восхищённо высказался в том смысле, что я начинаю любить и чувствовать танцы, как истинная сидхе. Вздохнула, подумав, что это просто приступ счастья, а до понимания музыки и танцев, свойственных сидам, мне бесконечно далеко.

* * *

От усталости и облегчения проспала почти сутки, проснувшись как раз к трапезе. Трандуил по этому поводу высказался, что боялся, что я и Бельтайн просплю, но уж чем-чем, а едой меня всегда завлечь можно. Заулыбалась счастливо на его шутку и была огорошена вопросом, кого я хочу выбрать консортом на ночь Бельтайна.

Немного удивилась: мне почему-то казалось, что король и спрашивать не будет. Я хорошо помнила, что единственный Бельтайн, который король собирался провести со мной, был, скажем так, отобран у него сыном. Мне-то что Бельтайн, что не Бельтайн — всё равно. А королю, наверное, приятно будет. С сомнением косясь на него и придвигая миску с какими-то тушёными ярко-жёлтыми зёрнами, осторожно ответила:

— Вас, ваше величество, — а вдруг он не хочет, мало ли, какие у него могут быть соображения?

Судя по тому, как король рассиялся и подобрел, он хотел. Почти с ужасом заметила его короткий торжествующий взгляд — сначала на аранена, потом в конец стола, на Лисефиэля (жив, жив — и здоров!). Порадовалась за него и поразилась до глубины души. Я ж видела, что жить эру Лисефиэль хочет и всегда хотел. Хоть и готов был принять смерть с достоинством, но за подаренную жизнь и за милость королевскую благодарен был и ценил их. Пусть клятвы и сдерживали обоих, но я ведь не сошла с ума, чтобы относительно уязвимого рыжика подставить под королевский гнев такой сомнительной честью.

А про Леголаса — знала, что он не об алтаре мечтает и предпочитает близость безо всяких обрядов. Смутилась от его взгляда и улыбки (всегда, как в первый раз!) и наконец уловила, что место Глоренлина пустует. Забеспокоилась, завозилась, не зная, как спросить. Трандуил буркнул:

— Жив. От счастья отойти всё никак не может, — и взгоготнул, вызвав у меня короткий приступ гнева.

Это не помешало королю посмеяться, сколько хотел, и, утерев слезу смеха, сообщить, что смешнее отроду ничего не видел. И что я самое страшное чудовище. Игнорируя укоризненное молчание, щёлкнул пальцами, и из воздуха возник розовый лепесток:

— Письмо пришло, пока ты спала. Эру Глоренлин в своём духе желает в качестве свадебного дара осчастливить тебя незабываемым путешествием в другой