Я была рядом - Николя Фарг

Мне на ум приходит одна простая, но гениальная фраза, услышанная в каком-то фильме братьев Коэн: «С ней я чувствую себя самим собой».

Теперь об умиротворении. Я ощущаю его, потому что вновь удовлетворен в плане секса и полон надежд на будущее. Я стал замечать, что в последнее время вся моя жизнь делится на дни, когда все хорошо и все нехорошо. А если быть точным, то дни, когда все хорошо, — это те, в которые мне удается забыть, что все нехорошо. Думаю, мне стоит наконец взять себя в руки и начать действовать. Надо в принудительном порядке заставлять себя смеяться, ходить в гости, читать, играть с детьми, слушать радостную, энергичную музыку, добавить в свою жизнь ритм танца, а еще отмечать разные веселые праздники, наводить порядок в квартире, что-нибудь мастерить, готовить, заниматься спортом и, как можно больше отвлекая себя, постараться забыть, что все нехорошо. Когда я размышляю о своих отношениях с Алекс, мне на ум приходит такой образ: две деревянные доски, приклеенные друг к дружке суперклеем. Клей застывает медленно, но в конце концов из двух кусков дерева получается один, доски словно срослись. Потом внезапно приходит плотник и своими сильными руками отрывает одну доску от другой. На дереве остаются неаккуратные, колючие, как небритая щетина, кусочки клея. Клей разочарован — его работа была напрасной. Доски несчастны — им больно. Разумеется, со временем клей прибьется к деревянной поверхности, сгладится, но доски уже никогда не будут прежними. А порой я представляю себе такую сцену: я стреляю в Алекс из револьвера, она, шатаясь, делает ответный выстрел из базуки, и я, лежа на земле с кровавой раной в груди, поднимаю руку и кидаю в Алекс атомную бомбу. Еще я часто воображаю себя вдребезги разбитым кувшином. А иногда — машиной, едва успевшей скрыться после кражи со взломом. Или горой мертвых клеток, небольшое количество которых чудесным образом регенерируется. Несколько дней назад мне приснился ужасный сон: мы с Алекс в порту де Фарона на скользкой набережной, дует сильный ветер и небо совсем серое. Алекс небрежно-элегантно одета и беспечна, она сидит в надувной лодке. Я же ползу прямо по набережной на животе, двумя руками удерживая лодку, ибо порыв ветра в любой момент может столкнуть ее на воду. Я держу изо всех сил, я знаю, что Алекс не умеет плавать. И мы скользим, скользим, ветер все быстрее увлекает нас вперед, кружит, кидает. Мы испуганы, но нам интересно, что будет дальше. И мы опять скользим, скользим, набираем скорость, мне все труднее удерживать в руках канат, я делаю знаки Алекс, но она меня не слышит, она совершенно беззаботна, ей все равно, а ветер усиливается, новый шквал — и канат вырывается из моих рук. Я в панике устремляюсь к лодке, ползу очень быстро, пытаясь догнать ее; обдираю живот о неровную бетонную поверхность набережной, но лодка скользит гораздо быстрее меня, ветер несет ее, она летит по залитой дождем земле, и я вижу, как близко Алекс от края, еще чуть-чуть — и она упадет в воду; впрочем, она этого не замечает, она по-прежнему беззаботна — сидит в лодке прямо и величественно, как королева, даже не догадываясь о том, что я отпустил канат. Я кричу во весь голос, я ерзаю, пытаясь ползти быстрее, живот в крови, я ору, надрывая глотку, но напрасно: она меня не слышит. Я бессильно наблюдаю за тем, как лодка соскальзывает на воду и оказывается между набережной и пришвартованным парусником. В последний момент Алекс хватается руками за выступающую часть парусника, однако ее тело уже наполовину в воде. Я приближаюсь к ней, задыхаясь от страха, и протягиваю руку, чтобы помочь подняться на баркас. Она смотрит мне в глаза с ненавистью и удивлением, отталкивает мою руку и сама выбирается на набережную. Ее одежда испорчена. Она мокрая с головы до ног. От нее дурно пахнет грязной портовой водой. Как толковать этот сон? Мне нужно было крепче держаться за канат? Громче кричать? Заслуживал ли я слепого доверия Алекс? А может, просто ветер был слишком сильным или лодка неустойчивой и потому все мои усилия напрасными? Думаю, я слишком впечатлительный. И слишком гордый. Думаю, именно впечатлительность и гордыня сделали из меня кретина. Думаю, сколько бы мы ни рассуждали, вся проблема в том, что я не смог перенести ее измены. И не следует забывать о том, что именно я нанес первый удар. Однако я считаю, что все случившееся — к лучшему. Думаю, я спас себе жизнь. Вспоминая Алекс, я всегда начинаю убеждать себя: нет, ты не обязан отвечать за нее. На самом деле логика и здравый смысл тут совершенно излишни: долгие серьезные супружеские отношения выше минутной слабости, пусть даже оправданной, — поэтому я виновен. Я не имел права так поступать. По крайней мере, после стольких лет взаимной любви. Мы с Алекс давали друг другу столько обещаний, наше единение было таким очевидным, что мой поступок — преступление, предательство. Я убил доверие. Больше всего меня мучит мысль о том, что я бросил женщину, которую столько лет любил. Я с тревогой спрашиваю себя, люблю ли я ее сейчас. Думаю, итог нашей истории может быть таков: я не смог вынести Алекс с ее требованиями и с ее характером. Видимо, кишка тонка. Я был не тем, кто ей нужен, хотя изо всех сил старался им быть. Я все время терпел неудачу и в конце концов сдался. Точка. Нельзя продолжать жить с женщиной, которой боишься даже в постели. Так жить нельзя. Думаю, мы поженились в слишком юном возрасте и оба поплатились за свою неопытность. Мне вспоминается забавная формулировка из письма одного друга: «Ваш брак был союзом рыжего коня с львицей, красивый союз! Но легкомысленный и непредсказуемый». Я думаю, это ошибка выбора сексуального партнера. Ведь наши отношения можно свести к банальному неудовлетворению в плане секса. И точка. Я никогда не прощу Алекс того, как грубо она обращалась со мной все эти годы в постели. Думаю, нельзя так подло поступать с тем, кого любишь. Порой я начинаю себя жалеть: как я несчастен, она думала только о себе. А иногда я жалею Алекс, впрочем, себя я все равно никогда не считаю полностью виноватым. Разумеется, я не прекрасный принц. Но я пережил то, что мало кому довелось испытать. Раньше мне казалось, что кошмары случаются только с другими людьми. Хотя, возможно, я кое-что преувеличиваю в этой, по сути, банальной истории. Я немного волнуюсь: сумею ли я вновь обрести спокойствие, мир, радость жизни? Мужчины, которые пережили подобные ужасы, утверждают обратное. Интересно, время действительно лечит? Интересно, однажды я проснусь счастливым? Я вспоминаю слова Ницше: «Все, что нас не убивает, делает нас сильнее».

Я еду в направлении Милана по автотрассе, которую ремонтируют. Я еду и еду. Время идет. Машин становится все меньше, и поэтому светящиеся линии на дороге видны все лучше. Огоньки треугольной формы, светящиеся перила, которые разделяют магистраль, мелькание фар, флуоресцентные металлические полосы на дороге, семафоры. Через восемьдесят километров я оказываюсь один-одинешенек в мире на автотрассе, которая заметно сузилась, превратившись в бесконечное воронкообразное шоссе с односторонним движением. По бокам дорога обнесена сеткой, натянутой на специальные пластмассовые столбы. От усталости мне мерещится, будто я нахожусь в огромном лесу монстров-автоматов, которые жестикулируют, мерцают огнями и делают мне угрожающие знаки. Знаешь, как в детективных английских сериалах шестидесятых годов. Мне даже становится страшно, клянусь тебе. У меня потеют ладони, я еду слишком быстро, я совсем один на дороге, я замедляю ход, чтобы не сбиться с пути, я ищу взглядом хоть какое-нибудь доказательство человеческого присутствия, мне кажется, я вечно буду вот так ехать на север и никогда не приеду, мне кажется, я умру. Но внезапно монстры исчезают, дорога вновь расширяется — я проехал зону ремонтных работ. Я вижу табличку: Alessandria-Genova possima uscita. Мне становится легче. Я снова еду в направлении юга, моря, я спасен. Отныне темные дороги итальянского севера в ночь на 1 января ассоциируются у меня с меланхоличной песней Карлиньоша Брауна, которую я опять и опять слушал в машине. Называется «Глина». Я не знаю, о чем эта песня, ибо не понимаю португальского. И вообще, Карлиньош Браун родом из Салвадора-де-Баия и не имеет ничего общего с Северной Италией. Но мне нравится думать о том, что гибкая, мягкая, податливая глина в один прекрасный день может затвердеть и найти свое равновесие. Я мысленно сравниваю глину с самим собой. Она живая, она меняется, она способна быть одновременно изменчивой и устойчивой, как языки разных стран. Ты заметил, что из слова «глина» можно составить «лингва», прибавив «в»? Забавно, учитывая мои языковые приключения последних месяцев.

Ровно в полночь я пересек границу и снова сбавил скорость. Я начинаю привыкать и даже входить во вкус полного одиночества на пустой автотрассе. Вдали, слева от меня, ближе к морю, видны фейерверки, которыми жители французских деревушек встречают Новый год. Там, далеко-далеко, люди празднуют и радуются, а я еду и еду и совершенно не чувствую себя причастным к всеобщему веселью. Но мне хорошо. Все, что со мной происходит сегодня ночью, довольно забавно, чуть-чуть странно, но в целом неплохо. Внезапно огни пропадают, меня заглатывает ночь: машина едет вверх по склону, оставляя поселения где-то далеко внизу. Так и в жизни — порой кажется, будто ты совсем близко, и хоп! — все исчезает. Думаю, я никогда раньше не видел фейерверка 31 декабря с такого огромного расстояния.