В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг. - Ольга Игоревна Агансон

Вместе с тем было бы преувеличением говорить о том, что Турция спешила связать себя особыми обязательствами по отношению к Германии или гарантировать ей исключительные преимущества в военно-политической сфере, в частности предоставление доступа к стратегически значимым территориям. В секретной внутриведомственной переписке министерства иностранных дел Османской империи, стекавшейся в российское посольство в Константинополе в результате подкупа одного из турецких чиновников, угадывался тонкий витиеватый узор восточной дипломатии. Субъектность Османской империи проявилась в ее мастерском балансировании на геополитических притязаниях великих держав, устремленных в зону Красного моря и Персидского залива. Так, Берлин безуспешно добивался от Порты разрешения на размещение германской угольной станции на одном из островов Персидского залива[456]. Не вызвало восторгов у турецких сановников и предложение Маршалля фон Биберштейна учредить германо-турецкое мореходное общество для организации пароходного сообщения между портами Красного моря: Ходейдой, Джеддой, Акабой. В свойственной турецкой дипломатии манере Тевфик-паша, министр иностранных дел Османской империи, аргументировал неспособность Порты удовлетворить запрос немецких партнеров ссылками на британскую позицию, фактически раскрыв Лондону информацию о конфиденциальных германо-турецких переговорах: по заявлению О’Конора, «английское правительство может обещать Порте не создавать ей затруднения по вопросу Красного моря лишь до той поры, пока оно в политическом отношении будет сохранять характер англо-турецкого озера»[457]. Не возымели должного эффекта и попытки германских дипломатов запугать турок наметившимся англо-русским сближением; попутно Берлин предложил Стамбулу сплотить свои ряды: по словам германского статс-секретаря по иностранным делам барона Г. фон Чиршки, «Германия и Турция будут иметь возможность войти в соглашение относительно мер, которые могут быть приняты ввиду такого оборота дел (если эти переговоры как-то отразятся на интересах Турции)»[458].

Возникает закономерный вопрос: почему же Порта вместо того, чтобы сделать военный и дипломатический реверанс в сторону своего потенциального союзника, проявила столько неуступчивости? С одной стороны, Константинополь действительно опасался контрмер со стороны Великобритании, сильнейшей морской державы, в акваториях Персидского залива и Красного моря. С другой стороны, думается, турки, и прежде всего султан Абдул-Хамид, боялись повторения недавней истории, когда великая держава, т. е. Великобритания, жестко и последовательно поддерживавшая Османскую империю на международной арене, потребовала за свою помощь право оккупировать стратегически важную территорию. Иными словами, у Турции было свое представление о политическом равновесии: наличие пространства для дипломатического маневрирования между великими державами, но без «заковывания» себя в какие-либо «договорные» отношения. Порта прекрасно отдавала себе отчет в том, что в таком случае Османская империя становилась бы в положение не просто младшего, но соподчиненного союзника, тем самым приобретая черты объектности.

Показательно, что параллельно с немцами переговоры с османской стороной об аренде одного из островов в Красном море (о. Фарасан) вели англичане, которые заявляли о своем намерении передать его в распоряжение Японии, нуждавшейся в морской станции. Причем Грей уверял турок в том, что Англия воспользуется станцией лишь в случае наступления casus foederis в соответствии с англ о-японским союзным трактатом[459]. Как стало известно российскому послу в Константинополе П.А. Зиновьеву, Порта увязывала учреждение морской станции в Красном море с отказом англичан от их настойчивости в вопросе подчинения судебных структур Македонии иностранному контролю. Султан, что примечательно, рассчитывал на посредничество в этом деле японцев, которые должны были склонить Грея «к более умеренному образу действий» в Македонии. Но глава Форин Оффис решительно отверг какую-либо связь между македонскими реформами и арендой острова Фарасан, ибо Англия, по его утверждению, была ответственна за сохранение мира на Балканах[460].

Пожалуй, наиболее острые разногласия между великими державами обнаружились в 1907 г. во время обсуждения именно судебной реформы, когда стал очевиден раскол в русско-австрийском «согласии» на Балканах. В ее первоначальном проекте (январь 1907 г.) в значительной мере отразились взгляды русского посла в Константинополе П.А. Зиновьева. Суть его плана сводилась к установлению контроля над османской правовой системой посредством института судебных инспекторов, которые в соответствии с законом 1879 г. назначались в каждый из вилайетов для надзора за военными судами и поведением судебных чиновников. Предполагалось, что судебный инспектор будет совместно с инспектором-христианином контролировать судопроизводство и делать доклады судебной комиссии, состоящей из представителей великих держав. Первым шагом в осуществлении данной реформы должно было стать принятие финансовой комиссией функций будущей судебной комиссии[461]. Специфика проекта Зиновьева состояла в том, что он фактически предполагал введение европейского контроля над турецкой судебной системой в македонских вилайетах.

Но реализация судебной реформы, как и двух предыдущих, зависела от готовности великих держав, прежде всего России и Австро-Венгрии, ее санкционировать. Однако Вена, один из творцов Мюрцштегской программы, постепенно смещала акценты в этом вопросе: теперь она подчеркивала важность взаимодействия с султаном в процессе проведения преобразований[462].

В русле нового подхода к македонским реформам А. Эренталь, сменивший в октябре 1906 г. А. Голуховского на посту министра иностранных дел Австро-Венгрии, заявил о том, что прежняя турецкая судебная система была в большей степени адаптирована к местным условиям, чем абстрактные схемы великих держав[463]. Более того, Эренталь рассматривал выдвинутый Портой в марте 1907 г. проект судебной реформы как основу для обсуждения[464]. Турецкое правительство было энергично поддержано и германской стороной. Маршалль подверг резкой критике схему Зиновьева, основные положения которой, на его взгляд, противоречили правам султана как верховного халифа и напрямую задевали не только авторитет Абдул-Хамида, но и посягали на его суверенную власть[465].

В этот период проявилась дальнейшая поляризация взглядов Великобритании и Центральных держав на проблему реорганизаций македонских вилайетов. В марте 1908 г. Форин Оффис был озвучен проект реформ, который далеко выходил за рамки Мюрцштегской программы. Британский план включал в себя такие радикальные положения, как (1) увеличение численности жандармерии и наделение ее более широкими полномочиями, (2) назначение генерал-губернатора, которой мог быть устранен с занимаемой должности только с согласия держав и которому выплачивалось содержание из македонского бюджета; (3) сокращение турецких войск в провинции при одновременной гарантии султану территориальной целостности его европейских владений; (4) зачисление на турецкую службу гражданских агентов и членов финансовой комиссии[466].

Британский план македонских реформ поставил Петербург в определенное замешательство. Новый министр иностранных дел России А.П. Извольский был активным проводником политики англо-русского сближения, но он также ввиду внутри– и внешнеполитических осложнений, с которыми столкнулась Россия, не спешил отказываться от сотрудничества с Австро-Венгрией на Балканах. Соглашаясь в общем с английским проектом, он высказывался против назначения генерал-губернатора, наделения жандармерии исполнительной властью, а также отвергал обязательства предоставить султану гарантии неприкосновенности его европейских владений[467].

Лондон прибегал к разным «методам воздействия», чтобы разрешить сомнения Петербурга. Весьма показательным явился эпизод с опубликованием английского плана реформ. Российский министр