Луна доктора Фауста - Франсиско Луке

- А вот это - ваш соотечественник, нам не выговорить его имя, и потому мы окрестили его просто Хуан Немец.

Иоганн Сайссен-Ноффер обратился к Спире на родном языке:

- Вам ли не знать, ваша милость, каковы эти испанцы: Ритца они упорно называют Руисом, а Хогенбергена - Сьерральтой. Когда же они узнали, что Гульден означает то же, что флорин...

Спира, не дослушав, уже повернулся к следующему.

- Вот еще один ваш земляк,- не выказывая по этому поводу особенной радости, сообщил Вильегас.

Человек средних лет, сопровождаемый юношей, низко поклонился губернатору:

- Я - Мельхиор Грубель, алькальд Коро, а это - мой сын, Мельхиор-младший, из него вырастет славный воин.

Спира не промолвил ни слова, бровью не повел при виде своих земляков. Он вперил взор в высокого, сухопарого седобородого старика.

- И наконец, рад представить вам нашего выдающегося хирурга Диего Монтеса де Оку. Вот именитые горожане, которых город Коро выслал засвидетельствовать вашей милости свое почтение.- Вильегас помолчал.- Мы можем тронуться в путь немедля, но, если вам благоугодно послушаться доброго совета, лучше бы подождать, пока не спадет жара: до пяти часов вечера здесь как на раскаленной жаровне.

- Я - солдат, сеньор Вильегас, и привык сносить любые тяготы,неприязненно отвечал Спира.- Мы отправимся в Коро тотчас же.

- Воля ваша, однако позвольте мне с Санчо Брисеньо поехать вперед и приготовить вам достойную встречу. Здесь я оставлю Педро де Лимпиаса - в свое время он был помощником Николауса Федермана.

- Федермана? - воскликнул Спира.- Известна ли вам его горестная судьба?

Выслушав печальное известие, Лимпиас прослезился.

- Какой был человек,- повторял он,- какой человек!.. Верный друг, любящий брат, отважный рыцарь... Какая потеря для Испании и для всего мира!

Спира отчужденно глядел на него, не проронив ни звука.

И вот под палящим и слепящим солнцем они двинулись в путь: впереди Эстебан Мартин, за ним губернатор рядом с Филиппом. По обе стороны колонны солдат бежали туземцы.

Навстречу им провели человек пятьсот индейцев с колодками на шее.

- Они будут проданы на невольничьем рынке в Санто-Доминго,- объяснил Эстебан Мартин.- Они из племени хирахаров, которое не признает ни истинной веры, ни коронной власти.

При виде индейцев Спира впервые выказал некое подобие интереса:

- Что ж, не хотели добром покориться, пусть подчинятся силе!

Эстебан, обрадованный тем, что в этом сплошном монолите появилась щелка, добавил:

- Они стоят недешево - по шести золотых за голову.

- Да неужели? - спросил Спира, кривя губы в подобии улыбки.- В таком случае отберите мне сотню этих дикарей - я должен расплатиться с адмиралом.

- Это непростое дело, ваша милость,- заметил переводчик.- В окрестностях индейцев уже не осталось: те, кого не убили или не обратили в рабство, бежали в горы.

- А это разве не индейцы? - Спира показал на тех, кто сопровождал колонну.- Чем они плохи?

- Это индейцы племени какетио, ваша милость...

- Ну и что с того? Не все ли равно?

- Индейцы индейцам рознь. Они верноподданные императора и добрые католики. Живут с нами в мире и помогают отбивать набеги хирахаров. Его величество особым указом запретил их трогать.

Шли уже целый час, и зной становился все удушливей. По лбу Спиры из-под кожаного шлема, который он, казалось, не снимал никогда, ручьями стекал пот. Мартин снял плащ, прочие испанцы последовали его примеру, и капитан-генерал недовольно поморщился, увидев убожество и ветхость их платья.

- Что же это за оборванцы? - спросил он Филиппа по-немецки.

- Они принадлежат к благородному сословию, хотя по одежде этого не скажешь. Мельхиор Грубель успел рассказать мне, как сильно они тут нуждаются.

- Да откуда же такая нищета? Разве не в этом краю находится Дом Солнца? Разве не в Коро самый крупный невольничий рынок?

Коро вконец разочаровал губернатора. Он ожидал увидеть город - пусть даже небогатый, а увидел скопление глинобитных домиков под соломенными крышами. Двести пятьдесят проживавших там испанцев больше напоминали свинопасов, переживших мор и глад, чем гордых завоевателей: у всех были изможденные, искаженные отчаянием лица, потухшие взоры, вялые движения, рваная одежда. Когда оркестр грянул марш, ему отозвался лай бесчисленных собак и на единственную пыльную улочку Коро высыпала толпа людей в лохмотьях. Это были христиане, туземцы же и вовсе ходили нагишом: ничем не прикрытые груди индейских женщин немедленно вызвали плотоядные восторги Веласко.

- Здешние женщины - самые изящные, веселые и покладистые на всем побережье Карибского моря,- объяснил ему хирург.- Оттого мы и торчим в этом богом забытом захолустье, которое, кажется, и вам пришлось по вкусу.

Спира и Гуттен разместились в двух просторных хижинах, крытых пальмовыми листьями.

Вечером Филипп решил прогуляться по Коро. Участники экспедиции шумно праздновали прибытие, сопровождая пиршество обильными возлияниями: слышался пронзительный голос Переса де ла Муэлы и хохот Себальоса; хмур и молчалив был один только Лопе де Монтальво.

- Ну, как вам понравился город, капитан? - решился спросить его Филипп.

- Дыра! Знать бы раньше, я бы последовал примеру того дворянина из Тенерифе...

- А он как поступил?

- Вместе с охотниками за рабами уплыл в Санто-Доминго. Здесь толку не будет.

Осмотревшись в Коро повнимательней, Филипп увидел, что городок со всех сторон окружен песками пустыни; что у церкви растут четыре раскидистые сейбы, а кроме этого, растительности нет вовсе; что церковь представляет собой грубо сколоченный помост на восьми сваях без крыши и стен. Индейцы, молча сидевшие на корточках и вдыхавшие ароматный дым каких-то листьев, называвшихся "табак", не обращали на него никакого внимания.

Он вернулся в свою хижину около полуночи. Удушающая жара не спадала, и Филипп вспомнил, что со времени своего путешествия по Альпам ни разу не мерз и позабыл, что такое холод. В Севилье он постоянно обливался потом. На Канарских островах думал, что задохнется, хотя с моря задувал легонький бриз. Здесь, в Венесуэле, ему казалось, что от зноя расплавится земля. На улице еще чувствовалось какое-то дуновение, но в эту лачугу оно не проникало. "Господи боже, я не выдержу! - изнывая, думал Филипп и вспоминал Кёнигсхофен.- Кёнигсхофен в феврале! Заснеженные поля! Снежные бабы! Толстые шерстяные рукавицы! Потрескивание поленьев в очаге! Матушка вяжет, отец играет в карты. За окном мороз, а в комнатах - приятное тепло. Милый, далекий Кёнигсхофен!"

Его разбудил горн, игравший утреннюю зорю. Филипп поспешно оделся и отправился было к губернатору, но его тотчас окружили Перес де ла Муэла, Себальос и Веласко.

- Знаете, дон Филипп, ваших земляков здесь все ненавидят,- сказал Себальос.

- Да, по всему видать, этот Амвросий Альфингер был зверь зверем, он опустошил весь край, перебил тысячи индейцев, да и христианам от него досталось.

- А мне сказали,- вмешался Веласко,- что никакого Дома Солнца нет в природе, все это - чистейшая брехня.

- Но до чего же дружно все ненавидят немцев! - твердил свое Себальос.

Филиппу стало невмоготу слушать их. По счастью, в эту минуту губернатор вышел из своей хижины и зашагал по направлению к церкви, выстроенной попечением епископа Родриго де Бастидаса, который, по словам Вильегаса, терпеть не мог Коро и большую часть времени проводил в Санто-Доминго.

Прежде чем начать мессу, пришлось согнать развалившуюся перед алтарем свинью и пяток кур. Полуобнаженные индеанки - головы их были повязаны красными платками,- опустившись на колени, молились со всем жаром новообращенных.

- Не церковь, а самое настоящее языческое капище! - воскликнул, поглядев на это, Спира.

- Не забывайте, ваша милость, вы в Венесуэле,- заметил Вильегас.

- Почему вы не можете их заставить прикрыть свою наготу?

- Потому что тогда они перестанут ходить к мессе. Епископ считает, что отправление литургии важнее, чем одеяние прихожан.

- Он еретик, этот ваш епископ. Я немедля уведомлю об этом Святейшую Инквизицию.

- Конечно, у дона Родриго есть свои причуды и странности,- сказал алькальд,- но зато он единственный человек, с которым считаются жители Коро.

- Давно он уехал?

- За месяц до вашего прибытия.

Спира обвел дощатые своды церкви злобным взором:

- Это не божий храм, а загон для скотины. Один только алтарь хорош.

- Спасибо, ваша милость,- произнес у него за спиной Эстебан Мартин.

- Наш Мартин не только толмач и воин, но и искусный резчик-краснодеревец. Все статуи святых в Коро - его произведения. Не желаете ли взглянуть, ваша милость?

Спира все с тем же злобно-брюзгливым видом приблизился к алтарю и стал пристально разглядывать резьбу.

- Издали мне показалось, что это вполне пристойно, но теперь вижу это поношение. Образ Пречистой Девы - жалкая поделка, агнец - просто ублюдок какой-то.