Нелепая привычка жить - Олег Рой

— И где же ты находишь на это время? — он тоже перешел на «ты», решив не церемониться с этой женщиной, кто бы она ни была. — Нас ведь на земле шесть с лишком миллиардов. И каждую минуту, я думаю, умирают тысячи, если не миллионы. Как ты умудряешься поговорить с каждым?

— Знаешь, — она все время смотрела ему прямо в глаза, — этого ты все равно не сумеешь понять. Как и всякий человек, ты мыслишь ограниченными, трехмерными категориями, так уж устроено ваше сознание. Время, пространство и прочие глупости — это все только ваша система измерений, которая была создана лишь для того, чтобы вы с вашим куцым людским умишком могли хоть как-то объяснить себе мироздание. Вы ведь как дети — ничего не понимаете, да и понять не можете, но при этом все хотите знать, все требуете объяснить. «А как?» «А почему?» «А зачем?»

Он вдруг почувствовал сильнейшую усталость. Ноги стали точно ватными и отказывались его держать. С чего бы это? А вдруг это… уже?

— Не волнуйся, пока еще ничего не началось, — хрипло рассмеялась она. — Да сядь ты, в ногах правды нет! Что ты боишься хоть на миг от меня взгляд отвести?

— Я не боюсь… — он осторожно опустился на лавку.

— Да не ври мне! Боишься. Вы все боитесь. Всего — и жизни, и смерти. Живете с закрытыми глазами — и так же хотите умереть. Люди боятся смотреть на смерть, так же как боятся, например, смотреть на солнце. Только противосолнечные очки видимы, а противосмертные — нет, потому что их носит каждый. Придумали сами себе байку, что час их ухода неизвестен, чтобы тешить себя иллюзией, будто впереди у них еще уйма времени, и откладывать все на потом. Вы вечно отодвигаете то, для чего пришли в этот мир, на какое-то неизвестное далекое будущее. Занимаете себя суетой, мелкими дрязгами. А потом хлоп — и нет тебя. И вроде никому и ничего ты не должен, потому что «неожиданно нас покинул» и «ушел в расцвете лет». Старики честнее, они знают, этот фокус им не удастся, с каждым десятком лет все труднее себя обманывать. Каждому дано ровно столько времени, сколько нужно для его предназначения и для уплаты его долгов.

— Значит, умереть с закрытыми глазами у меня не получится? — попытался сыронизировать он.

— Не только у тебя. Я не убиваю из-за угла, это ваши выдумки. Потому и прихожу поговорить… Не всех же я забираю сразу. Кому-то могу показаться — и оставить в покое на долгие годы.

— А я? Как ты поступишь со мной? — Этот вопрос вырвался у него против воли. Он ведь не верил ей, не хотел верить, но…

Она снова засмеялась:

— Не хочется умирать сию минуту, да? А что так? Тебе место не нравится? А вроде бы оно очень удобное… Вдали от городской суеты, лес кругом, красота. Даже пустая могилка невдалеке есть, как специально приготовленная, сыроватая, правда… И дата самая что ни на есть подходящая — пятница, тринадцатое.

И она улыбнулась такой улыбкой, что он по-настоящему испугался. Вот оно как бывает! Нет никаких туннелей-воронок, никакого света впереди от фонарика ангела-хранителя, никакой реки и никакой черной радуги. Просто приходит к тебе похожая на черно-белую фотографию женщина и говорит: «Пора! Пятница, тринадцатое».

— Ты заберешь меня прямо сейчас? — глухо спросил он. Она не торопилась с ответом, и он повысил голос: — Скажи мне! Ответь на мой вопрос!

Она снова поменяла позу и села прямо.

— Да отвечу, отвечу, не беспокойся! Только чуть позже. Когда ты поверишь мне окончательно.

И он понял, что верит ей. Никакой это не розыгрыш, не бредни умалишенной. Перед ним действительно Смерть.

— Я не думал, что ты будешь такой, — пробормотал он.

— Вот как? — хохотнула она в ответ. — А какой ты меня себе представлял? Но вообще ты прав — я очень разная. И в последний раз я к каждому прихожу именно в том образе, в каком он подсознательно желает меня видеть. Или о котором мечтает. Или которого боится… Мне нравится менять облик. Я могу быть и женщиной и мужчиной, молодой и старой, красивой и безобразной… Могу быть даже каким-нибудь страшным чудищем. Все зависит от моего настроения — и от фантазии моего клиента. Не исключено, что к нашему с тобой общему знакомому Россихину, когда придет его время, я именно так и явлюсь — в образе костлявой старухи с косой.

— Когда придет его время? — Малахов уцепился за эти слова. — Он не умрет?

Она пожала плечами:

— Все вы умрете рано или поздно…

— А писатель? Сколько ему осталось?

— Можно подумать, что тебя это волнует, — съязвила дама. — Сам сказал Аркадию, своему псу цепному, чтобы он добивался согласия продать дом любой ценой. Добился? Получил, что хотел? Ну, а теперь пришла пора расплачиваться. Не мне тебе рассказывать, что за все надо платить.

— Я должен буду заплатить своей смертью за то, чтобы этот старик остался жить? — глухо спросил Виталий.

Кажется, впервые за все время их разговора она удивилась. Недоуменно посмотрела на него, отвела взгляд, чуть отвернула голову и снова посмотрела, уже искоса:

— Что это ты вдруг выдумал? Нет, конечно, в этом смысле у вас разные пути. Хотя, ты знаешь, в этих твоих словах что-то есть…

Дама словно бы задумалась на некоторое время, затем вдруг улыбнулась, видимо, своим мыслям.

— А что? Мне нравится эта идея! Жизнь за жизнь! И выбор придется сделать тебе.

— Я тебя не понимаю… — нахмурился он.

— А что тут не понимать? Все крайне просто. Ты сам решишь, кого мне забрать с собой — тебя или кого-то другого.

— Другого? Кого?

— А что, у тебя нет подходящей кандидатуры? Да брось, никогда не поверю. Каждый из вас кому-то да желает смерти. И каждому кто-то желает. Все вы конкуренты на этой земле, все друг другу мешаете, постоянно боретесь — за пищу, за жилье, за любовь, за деньги, за власть, за успех… Нет такого человека, который ни разу в жизни не поддавался искушению позвать меня к ближнему своему. Хотя бы в мыслях. А иногда к самому-самому близкому. Я знаю. Я много повидала. Бывает, человек совершенно искренне уверен, что любит своих близких и не мыслит жизни без них, а нет-нет да и проскользнет подлая мыслишка: «А вот если бы…» Чаще всего я их, конечно, не слушаю. Но иногда могу и откликнуться на столь горячую просьбу — а почему бы и нет? Иногда мне нравится зацепиться за какую-нибудь вашу случайную фразу. А вы потом удивляетесь и сокрушаетесь: «Но я же не хотел! Я ведь просто так!»

— Я никому не желаю смерти, — торопливо возразил он.

— Правда? Ты так считаешь? Ну что же, тем интереснее. Я предлагаю тебе такую игру.

— Игру? — недоверчиво переспросил он. — Странно как-то звучит: игра со смертью. Словно название второсортного боевика.

— Ну назови это не игрой, а обменом, — охотно согласилась она. — И давай договоримся, что я не буду забирать тебя еще какое-то время — при условии, что ты предложишь мне достойную замену.

— Как я могу предложить тебе кого-то?

— Да легко! — Она наклонилась и подняла с земли коротенькую веточку, длиной не более карандаша. — Мы сделаем очень просто — ты возьмешь вот это и переломишь пополам. И тот, кого ты назовешь, просто исчезнет с лица земли.

— О боже! Кого я должен назвать?

— Да кого угодно! Любого человека, который тебе не нравится. Или не одного человека, а нескольких. Пару своих врагов. Всех конкурентов, полный список. Или даже целый народ. А что? Например, цыгане, ты же их терпеть не можешь! Грязные, шумные, наглые, вороватые… Вот переломишь палочку — и устранишь всех разом, вместе с их цыганками и цыганятами! Ну что? Не хочешь попробовать?

Она протянула веточку Малахову, тот содрогнулся всем телом и отпрянул, будто это был не сухой сучок, а ядовитая змея. Дама расхохоталась, а потом вдруг вмиг стала серьезной.

— Ну ладно, пошутили, и хватит, — заявила она и будто в подтверждение своих слов отшвырнула палочку, которая упала на землю и тут же затерялась среди лесного мусора. — Конечно, абы на кого я тебя менять не буду… Пусть это будет один человек. Один, но вполне конкретный.

— Но кто? Кто это будет?

— А об этом мы поговорим в следующий раз. Я уже и так сказала тебе слишком много для первой встречи… А ты устал, и у тебя болит голова.

Он хотел было возразить, но она остановила его движением руки.

— Ты слышал? На сегодня хватит. Приезжай послезавтра утром, хоть сюда же. Мне тут понравилось. Тихо, спокойно. Тогда и продолжим.

Он и правда чувствовал, что очень устал. Голова кружилась и болела уже почти нестерпимо, тело ломило, руки и ноги были тяжелыми и отказывались повиноваться, а веки и вовсе налились свинцом. Его неудержимо клонило в сон, и он уже готов был отключиться, когда услышал:

— Да, и еще одно. Будь осторожнее в своих словах! Помни все, о чем мы с тобой говорили.

Открыв глаза, Малахов не сразу понял, что с ним произошло. Он сидел на скамейке перед сторожкой, вокруг не было ни души. В голове катался тяжелый шар, словно с бодуна. Тучи совсем сгустились, небо сделалось свинцово-серым, поднялся холодный ветер. Не иначе собирался дождь, а возможно, и гроза.