Невидимая сторона Луны (сборник) - Милорад Павич

Петар Коич окинул их взглядом и вернулся в гостиницу, на сей раз – на первый этаж, в кинозал. Там уже, как было условлено, убирали сиденья и готовили белую и красную краску, чтобы красить пол. Коич с удовлетворением посмотрел на происходящее и вновь поднялся в свой номер. Он ел пищу, приготовленную только на птичьем жиру, и до сих пор, как когда-то, держался во сне за подушку своей матери, как за спасательный плот. Он переоделся, засунул платок под воротник, так как знал, что придется потеть, взял кожаный футляр с выкройками и посмотрел в окно. Нанятый помощник портного уже был на улице и прохаживался так, будто перескакивает через годы. Коич проверил адреса, по которым послал письма из Вены, и записал их на ногтях левой руки. Он не любил, когда при нем упоминали много имен, потому что на имена у него была плохая память. Из коробочки табачного цвета он достал визитку и отправил гостиничного посыльного предупредить о посещении. Начинался более сложный этап дела, отмеченный второй трубкой.

Помощник закройщика Коста Сарич из Верхнего переулка шел впереди и звонил в дверь или стучал дверным кольцом, а Коич стоял в задумчивости и ждал, когда откроют ворота. На небе было много облаков, в голове у него – много мыслей, и все это перемешивалось. Звонок слышался где-то в глубине дома, скорее на другой улице, потом кто-нибудь выходил по мощеному двору или бросал парню ключ из окна.

«Мудрость – это то же кровообращение. Она помещается не в мозгу, а в сердце, это – ее истинный орган, здесь она очищается, как кровь, но при помощи иного дыхания… Но если дыхание претворить в мысль, освободится такая энергия, которая сможет поменять глаза местами…»

Перед ними была изогнутая кочергой улица, и на ней – ворота братьев Николич. Дома был только младший, Алекса. Он стоял у окна, и в тот момент, когда вошел Коич, схватил, как хватают муху, воробья, слетевшего на подоконник поклевать крошек. Алекса победно обернулся к Коичу, протянул птицу в ладони, сжав ее так, что она запищала.

– Дай десятку, тогда отпущу! – сказал он гостю и своей огромной ручищей стиснул пичуге лапку, готовый ее сломать.

Коич смотрел на Алексу и едва узнавал его руки, широкие, как лопаты, затвердевшие на полях сражений, – руки, на которые самому Алексе, как он рассказывал, за восемь военных лет ни разу не удалось поглядеть. А потом, вернувшись в свой дом в Панчево, он сел за стол, увидел их, не узнал и жутко испугался.

Лапка хрустела, птица отчаянно пищала, Коич вытащил десятку и протянул один ее край Алексе. Другой край он держал до тех пор, пока хозяин не освободил воробья; наконец они сели.

– Вы не изменились, господин Алекса, – сказал гость, передернув плечами так, что они коснулись ушей.

– Конечно нет, – согласился хозяин. – Меня каждый раз, только икнуть вздумаю, задница за горло хватает. Так что ты, Коич, предлагаешь?

– Естественно, тот же чин, что у вас был в армии, – успокаивал Коич собеседника, продлевая свой взгляд настолько, чтобы он достиг помощника закройщика. – И оружие, как в армии. Полевые пушки на колесах. С сиденьем, разумеется!

Тогда была подана голубиная печенка, тушенная в кислом молоке с перцем, и Алекса Николич задал решающий вопрос, вопрос о цвете.

– Знаешь, неудобно как-то, – говорил он, засунув палец в ухо, – я недавно из Галиции. На зубах еще грязь скрипит, я и сейчас от страха согласные забываю, а по пятницам мне снится, что кто-то замахивается на меня саблей. Там до сих пор рубятся русские – белые и красные, хотя война закончилась, в газетах полно об этом, так что мне не все равно, какой цвет я выберу.

– Выбирайте сами! – ехидно ответил Коич, глядя, как артиллерийский капитан Николич подкладывает ему на тарелку голубиной печенки.

«Сапоги и те умнее его!» – подумал Коич и вздрогнул, ибо вспомнил, что так ругала его собственная мать. «Ботинки и те умнее тебя!» – говорила она Коичу, который сейчас разглядывал свои новые, только что купленные в Вене ботинки.

– Белый! – решил за себя и за брата Алекса Николич и отлил немного вина из своего бокала Коичу.

– Превосходный выбор, господин Алекса, – пробормотал Коич и развернул выкройку белого мундира артиллерийского капитана.

– Однако здесь есть один щекотливый момент. Как и на настоящей войне, один из вас двоих может быть устранен с поля боя.

– Как это? Разве заранее известно?

Коич закусил губу и быстро ответил:

– Конечно нет, и не может быть известно. Но все может случиться и следует ко всему быть готовым.

– Год запаздывает, дорогой Коич, господин октябрь вооружился до зубов, если пережили казаков, переживем и ангину! Снимайте мерку, господин Коич, снимайте!

Помощник закройщика Коста Сарич устремился к господину Алексе, засунул ему портновский сантиметр между ног, где всегда тепло, и дело двинулось.

Снаружи пошел снег, и Коич вспомнил, что его ботинки, сделанные по новейшей моде, оставляют за собой след в виде монограммы владельца. Он оглянулся и к своему изумлению вместо своих инициалов «ПК» увидел на снегу совершенно незнакомые «ММ». Они виднелись совершенно отчетливо как доказательство того, что ему упаковали не ту пару ботинок.

– Кто знает, может, это и к лучшему! – пробормотал Коич и направился к доктору Читинскому.

В гостиной дома д-ра Читинского было одно окно, состоящее из пяти частей: передняя смотрела на Тамиш, две боковых – вдоль улицы, верхняя – на снег и дождь и пятая, на уровне локтя, – вниз, чтобы видеть, кто звонит. В этом пятом окошке и возник д-р Читинский в шляпе, надвинутой на глаза, будто он боялся, что дьявол заметит крест у него на лбу. Про д-ра Читинского говорили, что он моет голову мочой, чтобы лучше росли волосы. И впрямь, между его редких прядей, облепивших голову, как паутина, вдруг в тридцать с чем-то лет проросла короткая и жесткая, словно чужая, щетина, и теперь у него было две разновидности волос. Пробор, проходивший между ними, делил жизнь д-ра Читинского на две части. Известной всем тайной было то, что он давно и безнадежно заглядывался на Ленку, дочь вдового торговца Шварца, которая сходила с ума по какому-то офицеру – кусала губы, чтобы покраснели, и щипала, чтобы зарумянились, щеки всякий раз, когда слышала под окном стук лошадиных копыт. Вообще говоря, Читинский стал врачом следующим образом.

Разразилась война, был 1914 год, его вызвали на комиссию, мобилизовали в австрийскую армию и отправили в Галицию. Там в одно прекрасное утро он сдался красным казакам и пошел к ним добровольцем. Когда война закончилась, товарищи, чистя ружья лимоном и сплевывая жеваный табак на раны, сказали ему:

– Не иди ни в Россию, ни во Францию – ты слишком молодой. Там следующие сорок лет у власти будут те, кто вел и выиграл войну, то есть сверстники твоего отца. А тем, чьи отцы победили, тяжело – никогда мир не будет принадлежать им! Поезжай в Германию, она войну проиграла, там понадобятся молодые, те, кто не виноват в поражении, а отцы там уже не поднимутся. Не везде мир остается молодым…

Читинский послушался их, уехал в Германию и закончил медицинский факультет. Где-то в Вене на лотерее он получил главный выигрыш – одну молодую немку. С ней и медицинским дипломом Читинский вернулся в Панчево. Он открыл врачебный кабинет, а Ковачка, как звали пришелицу, – ателье. Д-р Читинский был уже в возрасте, когда выросла Ленка Шварц, и он из-за нее принялся растить описанным способом новые волосы.

«Двумя зубьями хочет землю боронить», – злословили о его поздней любви, а он повязывал галстук под рубашку на голую шею и каждый полдень сидел у окна и смотрел, как аисты перелетают Тамиш и их тени затмевают их яркие отражения в воде.

– Вы выглядите так, словно вас жирным паром кормят, дорогой Коич, – говорил он своему старому знакомому. – Какого черта с вами происходит?

Перед ним на столе стоял графин с вином, красным, как глаза ангорского кролика, и лежала доска с шахматными фигурами. Коич отставил ладьи[24] и пешки и сказал, что их он обеспечил.

– Остались еще офицеры[25] и конница. Причем красная конница! Никто не соглашается. Слишком напоминает, черт бы их побрал, газетные сообщения. Если бы костюмы уже не были заказаны, я бы сменил цвет! А теперь ничего не поделаешь…

И Коич осторожно посмотрел на складки домашнего халата хозяина. Ему казалось порой, что в складках одежды можно увидеть скрытые буквы, и поэтому он по складкам читал надписи, которые движения тела оставили на пальто или рубашке, обнаруживая сокровенную мысль того, на кого они были надеты.

– А какие у вас конники? – спросил д-р Читинский.

– Треуголка, красный или белый доломан, косица до шеи, галстук, на галстуке – часы; жилет посыпан пряностями, светлый. Сапоги и книга за обшлагом.

– Книга? – удивленно спросил д-р Читинский.

– Да, у каждого участника будет книга по его выбору. Это предложение одного переплетчика, который сам будет офицером. Не знаю, правда, каким, потому что никто еще не решился на красное.