Безутешная плоть - Цици Дангарембга

идешь по коридору, за которым, как тебе станет известно позже, отделение геронтологии, его обитатели делят с твоим крылом холл и столовую. Пальцы света обвивают решетки, схватившие высокие узкие окна. Пыль пляшет в колоннах водянистого света. Железные двери зияют в белых оштукатуренных стенах, как ни на что не годные глаза.

– Изолятор, – весело говорит овал. – Там вы были. Разве вы не рады, что вас выпустили?

Ты подходишь к двери.

– Доктор Уинтон, – объявляет твой поводырь, постучав в нее, – ваша пациентка.

Она опять берет тебя за плечо, чтобы провести вперед.

Ты садишься. Стул – жесткая доска на металлической раме, как в классе. Ты не хочешь на нем сидеть. Доктор Уинтон смотрит на то, как ты отказываешься. Что-то подсказывает тебе, что, когда на тебя смотрит белая женщина, нельзя отказываться, и ты садишься.

Доктор наклоняется над фанерным столом и отковыривает кусочек лакового покрытия. Она теребит его указательным и большим пальцами, потом бросает на стол и протягивает тебе руку.

Ты не принимаешь ее.

Она опять садится и задает тебе вопросы. Где ты родилась? В Умтали, отвечаешь ты ей.

– Умтали? – переспрашивает она.

Мутаре, поправляешься ты после паузы. Ты сбита с толку. Какая разница между Мутаре и Умтали? Ты знаешь, что разница есть, но не знаешь, какая и что она означает.

Где ты училась в школе? Разум скользит, вяло соображая, что сказать. Ты слишком устала и обдолбана, чтобы не услышать слова, которые произносишь, поэтому сказать ей значит признаться самой себе, а этого тебе не хочется.

Родилась в бедной семье, рассказываешь ты. С трудом получила образование, выращивала зеленую кукурузу и продавала ее, чтобы остаться в школе, поскольку мать отказалась торговать на рынке для тебя, как делала для брата. Ты ничего такого не произносишь, потому что как можно плохо говорить о матери? Только отягчающее обстоятельство того преступления, что ты родилась тем, кем родилась, и там, где родилась, узаконивающее все обрушившиеся на тебя бедствия. Лучше сосредоточиться на плюсах. Дядя, Бабамукуру, старший брат отца и глава клана, вернулся из Англии и занял должность директора школы недалеко от дома. После смерти брата он отправляет тебя в миссию для дальнейшего обучения.

– Ага. – Доктор ничего не понимает. – Чувство вины. После события, которое воспринимается как жертва. Вы испытываете чувство вины в связи со смертью вашего брата.

Ты перенаправляешь ее зондаж на историю кузины Ньяши, дочери дяди.

– Друг, сестра, – подсказывает доктор.

– Человек, на которого я могла бы равняться, – продолжаешь ты. – Который мог бы мне объяснить многие вещи. Пока она не заболела. Тогда я поняла, что она ничего не знает. Мне не нужна была сестра. У меня их была куча.

– Как она выздоровела? – спрашивает доктор после того, как ты рассказываешь ей о попытке суицида сестры из-за нарушения пищевого поведения.

Ты пожимаешь плечами. Ты не знаешь, как выздоровела кузина, ведь шансов у нее практически не было. В любом случае ты чувствуешь, что доктор пошла не туда. Она должна думать о твоем выздоровлении, а не кузины.

– Ньяша всегда выкрутится, – объясняешь ты. – Она всегда в выигрыше, у нее все лучшее. Даже рождение.

– Вы так думаете? – спрашивает доктор, приподнимая бровь. – Даже после того как она с таким трудом справилась с последствиями собственного рождения?

Ты еще отвлекаешь доктора Уинтон, сообщая ей, что недолго была с кузиной, пока она болела, так как, получив стипендию, уехала из миссии дяди в Умтали и поступила в престижный женский колледж Святого Сердца, где учились представительницы разных рас.

Когда ты рассказываешь, как хорошо там училась, даже имея лучшие по школе результаты в средних классах, доктор Уинтон хмурится и не может этого скрыть.

– И что случилось? – спокойно спрашивает она, когда ты опять замолкаешь.

Ты не можешь сказать ей, что все повторяется, что и тут получилось, как с матерью; тебя отвергли, поскольку нужно было выдвинуть другую, белую, одноклассницу. Зато ты начинаешь про войну, про то, как она сгубила у всех нервы, а у многих и тела, о том, что близнецы из твоей школы потеряли родителей, сестра – ногу, а Бабамукуру – способность ходить. Ты клянешься себе, что не будешь плакать, и не плачешь.

Доктор осторожно продолжает расспросы, она хочет знать, что было потом, что могло привести тебя в ее кабинет. Ты рассказываешь кое-что о работе в агентстве «Стирс и другие». Хочешь объяснить, что там пережила. Слова медленно заползают тебе в горло, поскольку обиды взрослой жизни причиняют не такую сильную боль, как детские. Но и менее сильная боль оказывается непереносимой, ты не можешь говорить о Трейси Стивенсон, всеобщей любимице в школе, которая стала твоей начальницей в рекламном агентстве, что повергло тебя в состояние тупой покорности.

– На дискотеке я увидела женщину, похожую на Трейси. Понимаете, Трейси, ту девочку в школе. – Ты решаешь, что рассказала уже достаточно и напустила пыль в докторские глаза. Ты невозмутимо продолжаешь, желая посмотреть, что будет делать врач. – Мне хотелось ее избить.

– Кажется, вы не любите белых людей.

– Конечно, не люблю. – Ты опять по своему обыкновению пожимаешь плечами. – Да все равно, что тут, что там. Меня нигде не замечают. Без разницы кто. Никто не замечает.

Ты встаешь. Оказавшись у двери, ты вспоминаешь, что за ней коридор.

– Мне интересно, что бы было, если бы вы перестали запирать дверь в мир и прятаться за ней. – Доктор Уинтон внимательно на тебя смотрит. – Если бы вы вышли. Чтобы попробовать действительность?

– Нет.

Она молчит.

– Я не прячусь.

– Может быть, вы сама себя пугаете, Тамбудзай? Замурованная за дверью со всеми страхами?

Гиена устала. Она не смеется. Не прыгает. Просто лежит. Доктор смотрит на наручные часы и информирует, что у тебя еще пятнадцать минут.

– Люди, испытывающие сильные страхи, иногда подменяют собой то, чего боятся. – Доктор Уинтон смотрит на тебя так,