Сила ведлов - Александр Абердин

Митяй решил, что не тронется с места ровно до тех пор, пока камни не примут свою настоящую, рабочую ведловскую форму и он не начнёт с ними ведловать по-взрослому. Что подсказывало ему, что раньше этого времени ему с ними к остальным ведлам лучше не подходить. Поэтому он ближе к вечеру проехал вверх по течению и остановился там, где лес заканчивался. Ночью не только ударил мороз градусов в десять, но и выпал первый снег, но это его нисколько не волновало, ведь у него оба бака Пахома были почти доверху заполнены солярой, её у него оставалось ещё целая тонна в бочках, да, и помимо рыбы съестных припасов вполне хватало. За остальных членов экспедиции он тоже не волновался. Всерьёз навредить им мог только взвод эсесовцев, а они и в войну до этих краёв так и не дошли и повидали их только в качестве военнопленных. Как съестных припасов, так и соляры вкупе с тёплой одеждой, у них хватало с запасом, да, и не те они были люди, чтобы сидеть в машинах. Наверное давно уже сладили пару домов, баньку и только что чеснок и топинамбур под зиму не посадили, а так у них всё было в полном порядке, это ведь не какие-то там туристы, а настоящие первобытные люди, асы в области выживания в условиях дикой природы, да, к тому же все могущественные ведлы с говорящими камнями. С мыслью о говорящих камнях, Митяй и уснул.

Спать он лёг не раздеваясь, лишь скинув с ног ботинки, помыв ноги и выстирав носки. Ну, а через какое-то время он проснулся от того, что его босые ступни упёрлись в металл двери и чуть не заорал от ужаса. Он парил в воздухе на высоте полутора метров над полом и какая-то сила влекла его наружу. Правда, сила эта была довольно бестолковой и потому направилась к той двери, которая вела сначала в тамбур, а затем в кабину «Пахома» и потому фиг бы у неё получилось выставить Митяя на мороз вот так, босиком. Как только Митяя проснулся и заорал, неведомая ему сила куда-то слиняла, а его оставила висеть в воздухе, но висел он недолго и в следующее мгновение с грохотом брякнулся на пол. Хорошо, что пол был застелен волчьей шкурой, но он всё равно заорал во второй раз потому, что больно треснулся затылком об пол. Вот с этого самого момента два изумруда, явно чумовой породы, словно сбесились, и в будке Пахома открылся форменный дурдом. В ней, как будто поселилась целая орда барабашек и Митяй забыл о том, что такое спокойный сон. О спокойных днях, пусть даже и наполненных тяжелой физической работой, он также надолго забыл. Их попросту не стало и его жизнь превратилась в какой-то постоянный кошмар.

Говорящие камни издавали звуки. Они то выли, словно волки, то рычали, как махайроды, фыркали по-носорожьи и только что не матерились. Это они отдали на откуп Митяю. Более того, всякого рода подножки, подсечки, резкие кувырки и перевороты сделались для него делом вполне обыденным и дня не проходило, чтобы у него не появилось на теле парочка новых синяков, ссадин и царапин. О таких вещах, как бритьё, умывание и приготовление себе завтраков, обедов и ужинов, Митяй забыл сразу же. Он даже выбросил из будки все ножи и прочие острые предметы, питался исключительно одной только тушенкой, да, ещё солёной рыбой, а пил холодную воду из реки, но при этом несколько раз в ней искупался, а ведь между прочим в этой части Урала уже началась хотя и ранняя, но зато очень холодная зима. Зажигать соляровые горелки он боялся и если бы не полные баки «Пахома», то он точно дрожал бы от холода, а так ему ещё удавалось заводить двигатель, и, открыв и заклинив двери в будку, прогревать её потоками горячего воздуха из мощной печки. Правда, когда говорящие камни совсем уж начинали его доставать, он пару раз разжигал паяльную лампу и, истошно матерясь от злости, держа в руке Лариску или Зинку, направлял на изумруды пламя.

Да, незадача, говорящие камни, эти два больших изумруда, вели себя так, словно они были живыми, разумными существами, но при этом жуткими, скандальными стервами. Одна беда, никакие меры воздействия не помогали. Хуже того, временами Митяю то ли снилось, то ли грезилось то самое видение, которое он узрел после того, как от его мощного, точного и расчётливого удара раскололся и обвалился целый пласт камня. Так вот, это видение во всей своей красе, наглядности и бесстыдстве, хохотало и выкрикивало в его адрес всяческие угрозы и оскорбления, явно доводя то ли до безумия, то ли пытаясь заставить отказаться от говорящих камней, добытых такими тяжкими трудами. Митяй терпел все эти безобразия из последних сил и частенько поглядывал на календарь, вырезанный им из дубовой доски и приделанный к спинке широкой и удобной кровати. Их с Татьяной походной кровати. Времени до заветного дня оставалось всё меньше и меньше, но вместе с этим кончалось и терпение Митяя, а совершенно материальные, хотя в общем-то сугубо энергетические атаки говорящих камней, а они явно могли генерировать мощные энергетические поля и даже электрические разряды, становились всё более изощрёнными и его так и подмывало вернуться к той горе, из похабной дыры которой он их достал и зашвырнуть в неё, лишь бы всё это безумие закончилось.

Увы, но такие мысли к Митяю приходили почему-то очень часто и это точно были не его мысли. Ещё тогда, когда он, словно играя в старинную русскую игру – экскурсовод Иван Сусанин ведёт по маршруту группу польских туристов, прокладывал путь через совершенно непроходимый лес, стараясь не причинять ему вреда и пуская под пилу только уже совсем мёртвые деревья и распиливая стволы поваленных, чтобы продвинуться на каких-то полкилометра, километр вперёд, когда размывал гидропушкой берег, прокладывая дорогу, он относился ко всему, как к испытанию, но всё же не оказался готов к таким сумасшедшим выходкам говорящих камней. Вот уж стервы, так стервы. Форменные, отпетые, совершенно ни о чём не думающие, стихийные, можно сказать, и совершенно бесбашенные, но при этом ещё и жутко могущественные, обладающие колоссальной энергией. Но, безмозглые дуры, так как никакого существенного вреда, кроме синяков, да, ссадин, ну, и ещё нервотрёпки, причинить они ни ему, ни тем более Пахому так и не смогли. А может быть наоборот, эти стервы были очень умны и понимали, если Митяй пройдёт это испытание их Матери Земли, то тогда обязательно исполнит все свои обещания и народы каменного века создадут на её прекрасном теле такую цивилизацию, что та придёт в неописуемый восторг от неё. Вообще-то только мысли об этом и заставляли Митяя терпеть все издевательства и если не считать того, что он уже сорвал себе горло, матерясь то всё шло путём.

Ровно в двенадцать часов в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое октября говорящие камни перестали беситься и Митяй, затопив печку, лёг и спокойно уснул. Утром он сходил к реке, пропилил Макитой прорубь, натаскал в машину воды, согрел её, искупался под горячим душем, а потом ещё и постирался, после чего переоделся во всё чистое, прибрался в будке, занёс в неё ножи, вилки и прочую посуду, а также мелкий инструмент, приготовил себе сытный завтрак, напёк толстых оладий вместо лепёшек, позавтракал, убрал со стола и только после этого надел на себя сбрую с говорящими камнями, которую он, для надёжности, ещё и привязывал к телу прочными ремнями. Лариска и Зинка тут же принялись согревать его своим пульсирующим, мягким и обволакивающим теплом, да, ещё и нежно мурлыкать при этом. Вот же стервы. Спрашивается, чего было выёживаться? Митяй надел меховую куртку, пошитую из шкуры махайрода, такую же шапку, вышел из машины и принялся готовиться в обратный путь. Его говорящие камни заёрзали, и принялись издавать жалобные, протяжные звуки. Он не выдержал и воскликнул:

– Да, ладно вам, разнылись! Потерпите немного!

Однако, так и не начав ничего делать, он быстро вернулся в машину, снял куртку, подсел к столу, снял с левой руки и отложил в сторону часы с браслетом из нержавейки, закатал рукава тёплой, замшевой рубахи, достал оба изумруда и положил их к себе на широкие, мозолистые ладони настоящего русского работяги. Чтобы поместиться полностью, они даже легли на его предплечья. Своими крепкими руками Митяй мог не только ковать сталь и тесать камень, строгать дерево и штукатурить стены, он умел ими ещё и нежно ласкать женщину и ребёнка, а при необходимости его руки не дрогнул бы, случись ему свернуть шею лютому врагу. Прошло несколько секунд и оба изумруда засветились нежным, золотисто-зелёным светом, осветив будку с двумя большими окошками и сделав её интерьер совершенно фантастическим, в смысле прекрасным, таинственным и чуть ли не волшебным. Раздался мелодичный перезвон и от обоих говорящих камней отвалилась пластинками. Обхватив их концы пальцами, Митяй стряхнул сероватые, потускневшие пластинки на стол и, наконец, принялся рассматривать во что же превратились его говорящие камни Лариска и Зинуля-зеленуля.

Лариска сделалась похожа на шестигранное веретено, заострённое с двух сторон, только один кончик у неё был овальным, словно яйцо куропатки, а второй острым, как игла. Митяй не выдержал, положил Зинулю на край стола, протянул руку за кастрюлей из нержавейки и провёл кончиком по стали. Изумрудная Лариска легко царапала сталь, что и не удивительно, ведь изумруд второй камень по твёрдости после алмаза. Он сразу же понял, что с помощью своего правого говорящего камня сможет творить самые настоящие чудеса, ведь Лариска способна генерировать целую прорву излучений. Он с улыбкой поцеловал её и вложил в новенький цилиндрический футляр второй кожаной кобуры, которую надел на себя вместо старой, остриём кверху и взял в руки Зинулю. Та превратилась в идеально ровную изумрудную призму из более тёмного изумруда длиной тридцать три сантиметра и шести сантиметров в поперечнике, с параллельными, идеально отполированными торцами. Митяй не выдержал и посмотрел в окно сквозь призму. Он ожидал, что сейчас увидит мир окрашенным в зелёный цвет, а вместо этого противоположный берег реки Чусовой бросился к нему навстречу. Призма работала, как мощный панорамный бинокль, а когда он посмотрел сквозь неё глянув в торец, то понял, что она является ещё и микроскопом, а также телескопом. Всё зависело от того, через какую линзу смотреть. Он положил Зинулю в замшевый футляр и облегчённо вздохнул. Вот теперь он был ведлом с говорящими камнями, причём ведлом очень знающим и могущественным.