Множество жизней Элоизы Старчайлд - Джон Айронмонгер

с тем, что говоришь отцу Филиппу, – предупредила настоятельница. – У него слишком богатое воображение. Ты когда-нибудь встречала этого мужчину?

Это легкий вопрос.

– Нет, матушка. Я никогда его не видела.

– Ты знаешь, где его искать?

– Нет, матушка.

– Тогда помолись Святой Медрине и Святому Иуде. – Настоятельница обняла лицо Марианны ладонями и поцеловала ее в виски. – Ты светлое, доброе дитя. Я знаю тебя. Это не твои мысли.

– Не мои, – согласилась Марианна.

– Ты знаешь имя этого демона? Того, кого ты хочешь убить?

Эгльфин. Его звали Родерик Эгльфин. У него был узкий череп и брови вразлет, а верхние зубы отсутствовали. Его взгляд вселял ненависть и страх. У него был шрам на щеке, оставшийся после дуэли, черные волосы на теле и бородавка на подбородке. При каждом удобном случае он вытаскивал из полосатых штанов свой вонючий фаллос и бил им по лицу Элоизу, как плеткой. Она его видела. Слышала. Чуяла. Помнила его маслянистый пот и липкие выделения. Его имя подступило к горлу Марианны, но девушка поперхнулась и не смогла выдавить его из себя.

– Нет, матушка. Я не знаю его имени.

Ложь осталась во рту неприятным привкусом. Эгльфин. Его звали Родерик Эгльфин.

– Ты узнаешь его в лицо?

– Нет, матушка. – Прищуренные глаза, кривые губы, щель между зубами. – Нет.

Женщина опустила руки, державшие лицо Марианны.

– Тогда ты ни для кого не опасна, – решила она.

– Могу я идти, матушка?

Настоятельница вздохнула так тихо и глубоко в груди, что Марианна даже не заметила этого.

– Да, дитя мое, можешь идти. Твое время пришло. Можешь делать все, что заблагорассудится. – Монахиня задула пламя единственной свечи, освещавшей их встречу. Сало стоило дорого. А разговаривать можно и в темноте. – Быть может, ты захочешь уйти дальше часовни? – спросила она, и темнота словно усилила ее слова.

– Дальше?

Настоятельница взяла Марианну за плечо. Слабый отблеск лунного света, сочившегося через окно монастыря, коснулся ее лица.

– Ты не выбирала эту жизнь, дитя мое. Ты появилась здесь в младенчестве. Мы не будем тебя задерживать, если ты захочешь уйти.

– Если я захочу уйти?

– Не решай сразу. Спроси у Святой Медрины.

Спроси у Святой Медрины. Если Марианна что-то и усвоила за годы, проведенные в Монастыре дождей, так это то, что Святая Медрина никогда не дает ответа. Марианна знала это доподлинно, знала и мать-настоятельница. Та, кто обращалась со своими проблемами к Святой Медрине, могла приписать ей любой ответ по своему усмотрению. Спроси у Святой Медрины. Другими словами: спроси свое сердце. Чего бы хотела лично ты?

Действительно, чего бы она хотела?

И вот она оказалась здесь, на виноградниках поместья Монбельяров, где высоко над южными холмами стояло грузное круглое солнце. Виноград еще не созрел. Если бы здесь был Жан Себастьен, которого Марианна знала только из своих снов, он бы гладил широкими ладонями листья и посасывал зеленые ягоды. Она знала, что выше по тропе стоят сушильные сараи, куда виноград свозили на телегах, запряженных мулами. Она не видела их, но так было в воспоминаниях, а Марианна начинала верить в их реальность. В конце этой же тропы стояли прессы, где горожане давили виноград. Элоиза обычно задирала юбки и присоединялась к ним. Марианна помнила это. Люди смеялись и прекрасно проводили время. Два цыганенка, которые появлялись на время сбора урожая и помогали собирать виноград, играли веселые мотивы на скрипке и свирели, и топтание винограда становилось танцем. Люди обнимались – мужчины, женщины и дети, богатые и бедные, – и все переступали в такт музыке красными от сока ногами. День клонился к вечеру, мальчишки дурачились, катаясь по ягодам в виноградном прессе. Гийом ругался на них, но Жан Себастьен говорил:

– Оставь их в покое. Все пойдет на пользу аромату.

Откуда у нее эти воспоминания? Откуда они взялись? Были ли они отголосками реально случившегося прошлого? Стоит ли ей подняться по тропе, чтобы своими глазами увидеть прессы? Чтобы окончательно удостовериться? И если они окажутся там, точно так же, как и в ее снах, у нее не останется никаких сомнений.

Но сомнений уже не оставалось.

И если не было сомнений насчет виноградников, поместья и часовни, то не могло их быть и насчет Родерика Эгльфина – человека, которого ей предстояло убить, – и насчет клада с несметными богатствами, закопанного так близко, что при одной мысли об этом ее сердце начинало бешено стучать в груди.

Она пришла сюда пешком. Она была одета в единственное платье, которое у нее когда-либо имелось: подарок от матери-настоятельницы – грубая, некрашеная льняная сорочка с деревянными пуговицами, шитая по очереди всеми сестрами монастыря и поцелованная в подол отцом Филиппом. На ногах у нее были сапоги, снятые с мертвой женщины на площади Моримон. На шее – крест розового дерева из монастырской часовни; на голове – шерстяной платок, кем-то пожертвованный монастырю в качестве покаяния.

Вот и все. Все ее имущество. Больше у нее за душой не было ничего.

Только воспоминания.

Она думала о том, какая все-таки любопытная штука – память. Где живут воспоминания? В голове? В сердце? Куда они пропадают, когда ими не пользуются? Как их найти? Как понять, что это они? Как отличить истинное от ложного? Даже ее собственные воспоминания – воспоминания о Марианне Мюзе и монастыре в Кетиньи – даже они иногда подводили Марианну. Как она могла доверять воспоминаниям женщины, которую никогда не знала?

Стоя на обочине дороги и обводя взглядом виноградники Монбельяров, Марианна Мюзе почувствовала себя старше своих восемнадцати лет. Она почувствовала себя выше своего скромного роста. Она почувствовала себя красивее, чем позволяло зеркало. Она почувствовала себя увереннее, чем чувствовала бы себя любая другая девушка, отвергнутая своим монастырем.

– Достоин агнец, – прошептала она себе под нос. Dignus est agnus. Достоин агнец. Она знала тайный смысл этих слов. Она была агнцем. Она была достойна.

И она должна была кое-что сделать.

Пятьдесят рядов виноградной лозы от ручья. Она отсчитала их. Поставила отметку на земле и снова пересчитала. Пятьдесят рядов.

Пятьдесят кустов от начала пятидесятого ряда.

Она медленно вышагивала вдоль них.

Сгущались сумерки. Небо было лилово-желтым. Ее тень становилась длиннее. Раз. Два. Три.

Пятьдесят кустов.

Она услышала голоса вдалеке. Приникла к земле и подождала, пока люди пройдут мимо. Высокие голоса. Фермерские девушки.

Когда они ушли, Марианна начала копать. Она рыла землю голыми руками. Почва в ее пальцах была каменистой и твердой. Как глупо. Следовало взять с собой инструмент. Что-нибудь, пригодное для рытья. Марианна огляделась, но не увидела ничего подходящего. Она отломила от куста короткую ветку, но помогло это мало. Не страшно. Времени хватит. Она лежала на дорожке