Новый Мир ( № 5 2006) - Новый Мир Новый Мир

— Я постараюсь, чтобы остались, — говорю я.

— Ты нас, это... не закапывай уж совсем, в фильме-то своем. Ты же местная, кап-ярская... Оставь людям надежду, — говорит он, заглядывая мне в глаза. И добавляет с уже совершенно другой интонацией, почти со стоном: — Эх, застареть бы быстрее, Светка, чтобы уже не видеть этот бардак...

Я выхожу и иду. Я иду по мертвому городу. Я иду по мертвой земле. Я иду по мертвой стране.

Мы возвращаемся в том же “газике”, и шофер у нас тот же румяный солдатик. Я сижу рядом с ним. За мной киногруппа, весело переговариваясь, чокается солдатскими кружками со спиртом. Я не пью. Заболела. У меня высокая температура.

Мы подъезжаем к памятнику Золотой Орде. Киногруппа хочет выйти и сфотографироваться на память. Я остаюсь в машине. Осенняя степь вокруг памятника распахана трактором. Чтобы подойти к нему, киногруппе приходится на каждом шагу проваливаться в свежевспаханную землю.

У остановки стоит мужик и продает сушеную воблу. Киногруппа возвращается. Режиссер покупает у мужика воблу. Жалуется мужику:

— Не дойдешь до памятника... Озимые, что ли, сеют?

— Какие, на х..., в степи озимые? — откликается мужик.

— А зачем же распахали?

— Так золотого коня ищут. Хан Батый где-то тут закопал, — словно несмышленышу, отвечает мужик режиссеру — без объяснений, как само собой разумеющееся. Будто это было вчера.

Verdi prati

Парин Алексей Васильевич родился в 1944 году. Поэт, переводчик, театровед, музыкальный критик, либреттист. Автор более чем 600 статей по проблемам музыкального театра, книг “Хождение в невидимый град. Парадигмы русской оперы” (1999), “О пении, об опере, о славе. Интервью, портреты, рецензии” (2003). Поэтические переводы Парина собраны в антологии “Влюбленный путник” (2004).

С 2000 года — главный редактор издательства “Аграф”. Стихи Парина выходили отдельными книгами (М., 1991, 1998; Фрайбург, 1992), переводились на немецкий и французский языки и печатались в отечественной и зарубежной прессе.

1

Луг зеленый, лес приветный,

вы утратите красу.

Красный цвет, ручей журчащий,

весь ваш блеск, вся ваша прелесть

скоро канет в пустоту.

Луг зеленый, лес приветный,

вы утратите красу.

Все прекрасное увянет,

древний мрак обезобразит

вашу всякую черту.

Луг зеленый, лес приветный,

вы утратите красу.

2

Здесь, на старой этой даче,

где разор угрюмый древний

рушит медленно и верно

всякий росчерк красоты,

я впадаю в беспокойство,

в омут топкий погружаюсь,

где втыкают в кожу мухи

хоботки немоготы.

И не возраст тут виною,

не сквозящее старенье,

самочувствия причуды

или ужас пустоты.

С юных лет я упадаю

в промежуток между явью

и поземкой небытийной,

и попытки жить пусты.

3

Воздух не движется.

Ни дуновения.

Жилок ветвление

в мякоти лиственной

словно чертеж.

Вычурным веером

плеть виноградная

траурно свесилась

вниз над террасою,

виснет ничком.

В этом безмолвии,

в дреме растительной,

в праздности длящейся

слышно, как трудится

тихоня тлен.

В шатких балясинах

глазу не видная

дрожь древесинная

в слух мне врезается

бабьим вытьем.

4

Все, что оставил отлив, эту пестро-песчаную массу,

          Роет людская рука, дабы живину добыть.

Рвенье умерь свое, люд! Живое засохнет и канет

           В Лету сухую тоски, дрожь океана отдав.

Спутанный мокрый парик на макушке осклизлого камня

           Виснет густою копной, влагой морскою сочась,

Ждет не дождется, когда прилив благодатный накроет

           Весь зеленеющий луг и от людей утаит.

День изо дня совершен ритуал океанской охоты,

           День изо дня человек роется в иле морском,

День изо дня избегают и краб и рыбешка поимки,

           День изо дня на песок тащат и мидий и рыб.

Этим подводным лугам, этим пестрым встревоженным рощам

           Чужд архаический страх: им не утратить красу.

Нагло нутро обнажив, на прибрежном песке распластались,

           Хвастают похотью вслух, дразнят ухмылкой людей.

Горестно спину согнув, по прибрежью слоняются люди,

           Как по приказу верша злой океанский обряд.

5

Гигантские купы гортензий

поражают уравновешенной пестротой:

в разное время цветенья

цветочная гроздь окрашена в свой цвет,

вот и возникают шевелящиеся на ветру холмики

розового, алого, голубого, пурпурного, лилового,

чернильно-синего оттенка.

И вересковая пустошь

раскидывает громадный лоскутный ковер,

и лоскуты в нем сплетены не как попало,

а по хитрому плану:

розовый, сиреневый, пурпурный, лиловый и гранатовый

переплетены в причудливый узор,

в котором, наверное, даже можно распознать

какие-то тайные знаки.

Я совсем не хочу их распознать,

они во мне отпечатываются

без распознавания,

и я теперь буду чувствовать их всегда.

Утешай меня и дальше,

лоскутная вересковая пустошь.

6

К чему пустая пестрядь фотографий?

Милее мне угрюмство эпитафий.

На блекнущих картинках лоск деталей

соскальзывает в темень смрадных далей,

а стершиеся письмена надгробья

на злобу дней взирают исподлобья.

Зеленый луг и вешний лес приветный

красой пленяют, вечной, одноцветной,

их письмена, как берег океана,

нас погружают в сизый шум тумана,

в котором память без распознаванья

кичится праздным даром обладанья.

20 июля, Мозжинка — 22 августа, Росканвель (Бретань), 2005.

* Название взято из арии рыцаря Руджеро в опере Георга Фридриха Генделя “Альцина”. Первое стихотворение цикла — перевод этой арии.

Место для жизни

Юлия Винер родилась в Москве, закончила сценарное отделение ВГИКа. Прозаик, поэт. С 1971 года живет в Израиле. В “Новом мире” были опубликованы ее повести “Снег в Гефсиманском саду” (2004, № 6) и “Собака и ее хозяйка” (2005, № 1).

ЖОЖО И БОЖИЙ ПРОМЫСЕЛ

Жожо не любил окружающих, а окружающие не любили Жожо. Тем не менее к сорока годам он обзавелся и женой, и тремя детьми и сумел выстроить процветающее дело — булочную-кондитерскую с выпечкой на месте. Дело окупало себя и давало сносный доход. Хрустящие булочки и влажные, пропитанные сахарным сиропом пирожки и пирожные, выпекаемые у Жожо, нравились прохожим, они не могли удержаться, надкусывали мягкое жирное тесто, не отходя от прилавка, и уходили, жуя и облизываясь. И у Жожо была мечта. Если бы расширить помещение метров на пять вглубь дома, пекарню можно было бы задвинуть туда, а с фронта очистилось бы место, чтобы устроить стойку и несколько столиков, подавать кофе с булочками, вложения невелики, а дело приняло бы совсем иной оборот. Прохожие очень любили стойки с кофе-эспрессо и булочек покупали бы больше — и на месте съесть, и с собой взять.

Но углубиться внутрь никак было нельзя — там, за стеной пекарни, в безоконном темном углу, образовавшемся неясно как при строительстве дома, жила упрямая одинокая старуха. Угол этот разрешил бы все проблемы Жожо, в нем были даже кран и унитаз, значит, имелись водопровод и канализация. Но старуха, жившая там незаконно, но очень давно, предъявляла Жожо за свой угол совершенно непомерные требования. Тысячу долларов — новыми стодолларовыми бумажками! — она оттолкнула не глядя. Либо однокомнатную квартиру, либо место в хорошем доме для престарелых! Смешно.