АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА - Евгений Городецкий

Вдвоем они жили четвертые сутки. Пролежали все бока, пересказали все истории, наигрались в «морской бой» и «крестики-нолики». Матусевич показал Лобанову, как играть в «балду», но тому не понравилось.

На пятые сутки Матусевич проснулся очень рано, долго лежал с открытыми глазами, потом растолкал своего напарника.

– Коля, – попросил он, смущенно помаргивая, – понимаешь, не могу больше. Вставай, пожалуйста, позавтракаем, и я пойду, хоть квадрата два сделаю, а ты дровец заготовь, посушиться…

– Тю, – сказал Лобанов и заругался. – Ты вроде почти инженер, а считать не можешь. На пару-то мы вдвое больше наработаем!

Вышли через час. Дождь то слабел, то усиливался, но главной помехой был кустарник. Полы плащей сразу намокли, путались в ногах, цеплялись за каждый сучок, пришлось подвернуть их. Мокрые брюки липли к коленям, вода стекала в сапоги. Вначале как-то береглись, обходили кусты, отворачивались от насыщенных влагой ветвей, потом махнули рукой и пошли напролом. Сухих мест на них не осталось, спички, курево на груди – все вымокло. Матусевич боялся за компас, но нехитрый прибор не подвел, стрелка бегала, хоть стекло и запотело изнутри. А руки сделались необычно чистыми и набухли, как после стирки.

Вернулись засветло. Зуб на зуб не попадал, руки озябли – топорища не сожмешь. Кое-как завалили сухую листвягу, из второй палатки устроили навес и обняли зародыш костра. Чуть согрелись, стянули одежду, стали сушиться. Лобанов, свесив мокрый чуб, выкручивал исподнее, могучее тело его покрылось мурашками, а Матусевич кутался в телогрейку и поджимал синие исхлестанные колени.

– Спиртянского бы, – сказал Лобанов. – Граммиков по десять на каждый зуб… Ну, что на сегодня? Сколько крестиков прибавилось?

– Шесть, Коля, целых шесть!

– Вот и лады, – пробормотал Лобанов. От него парило, как от лошади.

Вечером они, сблизив головы, лежали над картой и считали крестики.

– Семьдесят четыре, – подвел итог Матусевич. – А теперь смотри. – Карандашом он обвел поле с крестиками. – Что получилось?

Лобанов, наморщив лоб, взглянул на него и неуверенно сказал:

– Что-то вроде трапеции…

– Правильно! – обрадовался Матусевич. – Смотри еще. – Он продлил боковые стороны до пересечения. – А теперь что?

– Вроде треугольника.

– Да, Коля, треугольник! – торжественно сказал Матусевич. Он сел, тонкими руками придерживая на груди спальник, глаза его светились детским восторгом.

– Ты понимаешь, – воскликнул он, – о чем это свидетельствует? Треугольник показывает рассеивание рудных валунов, а вершина треугольника – место коренного залегания руд!

– Так он же у тебя в болотину уперся.

– Коля, но ведь это приблизительно! Важно, что где-то на этом участке.

Лобанов тоже сел, с недоумением уставился на своего ведущего.

– Так какого же ты? Знаешь где, а все вокруг да около!

Матусевич счастливо засмеялся:

– До сегодняшнего дня я только догадывался. Эти шесть крестиков так удачно легли, по краю… Я этот треугольник мысленно столько раз рисовал, но получалось очень приблизительно, мало данных было.

– Не зря, выходит, мокли?

– Что ты, конечно!

Матусевичу не спалось. Вот так же он переживал накануне экзаменов, счастливая уверенность, что все будет хорошо, сменялась тревогой, он знал предмет и вместе с тем боялся, что попадется несчастливый билет. Но завтра другой экзамен, трудней и значимей.

Утром дождя не было, и они восприняли это как добрую примету. Лобанов нес на плече кайло. Матусевич шел впереди и сбивал рукояткой молотка росу с ветвей. Плащи они не надели, с собой взяли только банку консервов и несколько сухарей. Редкая малосильная тайга недобро помалкивала, пьяным разнобоем торчали наклоненные деревья. Бурелом, трухлявый колодник, высокие шаткие кочки наполовину в воде. Безнадежно унылое, гиблое царство сырости и тишины. И где-то на глубине, под темной водой, под раскисшим мхом, ниже валунных глин, намертво схваченных вековечной мерзлотой, – золотисто-бронзовая руда.

У болота разделились, условились встретиться на той стороне, в устье ручья. Лобанов поглядел, как Матусевич, вихляя щуплым телом, прыгает по кочкам, вздохнул и захлюпал в противоположную сторону. Кайло мешало ему, черенок скользил в руках, он засунул его за пояс, но тут же вытащил. Так запросто можно завалиться и проткнуть брюхо. Еще он подумал, что кайло взял зря, давно известно, что когда в маршруте без ружья, то обязательно дичь встретишь, а если с ружьем – ничего не попадется. Надо бы молоток, как обычно. А пришлось бы – он ту руду зубами бы расчистил…

Двигался Лобанов зигзагами, от болота в тайгу и обратно к болоту. Шарил глазами, тыкал кайлом во все бугорки – пусто. Не только рудных валунов, простого камня не встретил. Все, что здесь было или могло быть, – все ушло в трясину, скрылось под мхами. Он принял левее, подальше от болота, в надежде наткнуться на какую-нибудь терраску, гривку, кидался к каждому торфяному бугру, к каждому холмику.

Дождь начал накрапывать, все сильнее и чаще, сразу туманно сделалось, тайга наполнилась тихим мерным шелестом. «Ну, хана», – подумал Лобанов, и ему стало все безразлично. Загадал он: если до дождя не успеет к ручью – удачи не будет.

Он сел на пружинистую валежину и долго курил, покачиваясь и поминутно сплевывая под ноги. Торопиться некуда, ручей где-то неподалеку. Володьку порадовать нечем.

Ручей был не широк, но и не узок, илист, черен и почти недвижим. Берег под ногой прогибался – близко не подойдешь, не прыгнешь. Лобанов долго поднимался вверх, пока не нашел переправу – поваленную тонкую лиственницу. Он с опаской ступил на нее, покачал – надежно ли? – и, цепляясь за ветки, перебрался на другой берег. Выбрал место посуше и стал ждать Володьку.

Желудок подсказывал, что время обедать. Лобанов посасывал потухшую папироску и с тоской думал, что бы он сейчас съел. Хотелось ему наваристых щей с мясом, розоватого деревенского сала, а пуще всего – жареной с луком картошки и малосольных огурцов, что пахнут чесноком и укропом и хрустят на зубах…

Время шло, а Володьки не было. Лобанов подождал еще немного и пошел навстречу, срезая от ручья к болоту. Болотина размахнулась перед ним километра на три, берега таяли в редком неподвижном тумане. Он влез на бугорок, зычно крикнул, прислушался. Крик запутался в тумане, сник неподалеку. Он крикнул еще раз, долго и протяжно. Отвернул ворот куртки, наставил ухо. И вдруг откуда-то издалека, из-за спины, донеслось, а может, почудилось:

– …мо-ги-и-ите-е-е!..

– Э-э-эй! – заорал он, надрывая связки. – Держись! – и помчался, не помня себя, выставив вперед руки, спотыкаясь и скользя, прикрываясь локтями от хлестких ветвей. «…Так твою налево… полез вброд… топь… затягивает…» Перед глазами прыгало: стоячая ряска, запрокинутое посиневшее Володькино лицо, залепленный тиной рот…

Ручей разверзся у ног, как пропасть. Лобанов едва успел ухватиться рукой за березку, крутнулся вокруг ствола.

– Во-ло-о-дь!!!

Рябая от дождя черная вода медленно кружила редкие листья.

Хрипло дыша, оскалив зубы, Лобанов побежал к устью. Гнилостой редел, показалась побуревшая равнина болота. Он замедлил шаги, остановился. Беспомощно повел глазами. «Куда теперь? Где искать?»

Сбоку что-то ворохнулось. Лобанов резко повернулся. Володька сидел к нему спиной, склоненная шея с длинными косицами торчала из широкого воротника. Задохнувшись от радости, Лобанов схватил его за плечи. Плечи вздрагивали. Матусевич наклонял голову и отворачивал мокрое лицо.

– Ну чего, чего там, – Лобанов неумело гладил своего дружка по спине, по плечам. – Так ты не кричал? – спросил он погодя. Матусевич, шмыгая носом, покачал головой. – Померещилось… – озадаченно пробормотал Лобанов.

Домой возвращались тайгой, далеко обходя несчастливое место. Матусевич вяло переставлял ноги, голова не держалась на тонкой шее. Все попусту, здесь совершенно закрытый район, за многие маршруты ни одного коренного. Надо ставить гравиразведку, вертикальное электрозондирование и буровые работы. Так и придется доложить… Князев недобро посмотрит на него, нахмурится.

«Это я и сам знаю. А что твои работы дали?»

Ничего, кроме крестиков.

«Я думал, ты геолог», – только и скажет Князев, и это будет страшней всего.

– Шурфы бить надо, – пробурчал сзади Лобанов. – Наскоком оно не получается.

Перед глазами Матусевича встала карта. Где, где еще маршрутить, где бить шурфы? Кругом болота непролазные, все гривки исхожены вдоль и поперек, где? Есть, правда, водораздельный участок, между тем болотом, где они были сегодня, и следующим, огромным, на всю ширину долины. Прочесать и его? Слишком далеко от вершины треугольника, но больше негде. Последняя надежда на этот клочок суши.

Водораздел был шириной в километр только по карте. Границы болота отмечались кромкой леса, но что это в действительности был за лес! Больные от избытка влаги деревья, трижды проклятый кочкарник, прелые валежины. Лишь посредине вдоль водораздельной полосы тянулась едва заметная цепочка плоских бугорков. Эту гривку и надо было прочесать.