Терракотовые дни - Андрей Марченко

Чайник кипел на плите. Бойко заваривал чай в жестяной кружке, делал бутерброды — на черный хлеб мазал маргарин. Бросал в чай маленькую таблетку приторно-сладкого немецкого сахарина.

На ящике тикали часы, снятые с часовой мины. Они отставали на десять минут в сутки, были без звонка, и в установленный момент только выбрасывали маленький рычажок. Рядом с часами Бойко ставил на край кружку. Срабатывая, часы сбрасывали ее на пол, и от грохота Бойко просыпался.

В пригороде было замечательно тихо — автомобиль здесь был в диковинку. Иногда, бывало, иной собаке снился кошмар, она просыпалась и пыталась прогнать дурной сон лаем. Ей тут же начинали помогать соседские собаки, гоняя лай с одного края поселка в другой.

Но шум успокаивался быстро: собаки были не особо брехливые — от иных либо избавлялись хозяева, либо помогали соседи.

Соседи свыклись с Бойко, он свыкся с соседями. Будто неведомо куда уехавший агроном, Бойко каждый день ходил на службу, кивал соседям. Те кивали в ответ.

Мальчишки пытались показывать ему языки, но Бойко как бы невзначай распахнул пиджак, обнажив рукоять пистолета.

Поднять авторитет помог случай — румынские солдаты забрали две доски икон с окладом деревянным, но покрытым сусальным золотом. Бабушка пожаловалась Бойко, тот рассказал это Ланге. Последний сделал пару звонков.

Уже к полудню незадачливые мародеры скучали на гауптвахте, а их фельдфебель с извинениями вернул иконы хозяйке. Оклад был чуть поцарапан — румыны думали, что там чистое золото, по крайней мере, фольга. Но оказалось…

День шел своей чередой. Сидел ли он в комендатуре или в управе, гонял ли карманников по базару — все было привычно ему и знакомо. Удостоверение, полученное от Ланге, несколько облегчало жизнь — он легко проходил через патрули. Документ был написан на русском и немецком, но, скажем, румынские солдаты прочесть написанное обыкновенно не могли, и довольно часто подвозили Бойко на своих подводах.

После работы Владимиру было куда возвращаться — а это ли не счастье.

Готовил себе простенький ужин, опять пил чай. Ходил по воду, но не потому что ему это было нужно. Просто, чтоб прогуляться, подышать воздухом, послушать бабьи разговоры. В пустом доме было скучновато — в общежитии НКВД Бойко плохо уживался с соседями, но, оказавшись один, тосковал.

Возвращался в сумерках, жег лучину недолго и с наступлением темноты, как правило, вовсе спал…

Одной ночью Бойко проснулся от грома.

Открыл глаза — стояла глубокая ночь. Уцелевшие петухи, вероятно, смотрели вторые сны.

Прислушался. В вышине шумели деревья, но дождя не было.

Тогда отчего гром?

Бойко нащупал за матрацем пистолет и тут же услышал шаги. Ступали осторожно, но обувь была тяжелой.

Еще один шаг. Кто-то переступил с ноги на ногу, под сапогом заскрипела половица.

В дверном проеме мелькнула тень. Бойко выстрелил не целясь. Гильза вылетела из пистолета, больно обожгла руку. С той стороны тоже два раза пальнули — прямо через стену.

Рукой Бойко нащупал кусок угля, схватил его и бросил в соседнюю комнату.

— Уходи! — крикнул кто-то. — Граната!

Застучали сапоги по полу. Бойко скатился с кровати, метнулся к подоконнику, прыгнул в окно. Был готов стрелять, быть убитым, но странно — за окном никого не было. Рухнул под куст крыжовника, ободрался об колючки, изготовился к стрельбе, к перестрелке жестокой, готовый стрелять во все, что движется. Но нет, никто не появился из-за угла хаты.

Вокруг была тишина.

Может быть, он бы и дождался утра, лежа в кустах, заснул бы ближе к утру. Но лежать на земле было холодно.

Бойко поднялся. В дом возвращаться не хотелось. И он как был, в кальсонах и с пистолетом в руках отправился через весь город.

Его никто не остановил, никто не окликнул. Вообще никто не встретился, кроме какой-то бабульки, которая перешла мост навстречу ему. Но зачем и куда спешила карга в такую рань, никто не знал. Может, даже и сама бабушка.

Шаг за шагом ноги принесли его к бывшему общежитию НКВД, в котором он когда-то жил.

Часть его была разрушена, но остаток дома немцы подчистили, залатали дыры, вставили окна. Бомба смела левое крыло, но в правом оставалась лестница. На трех первых этажах немцы заложили дыры камнем и кирпичами, на двух последних этажах коридоры заканчивались пустотой. Идеальное место для людей, которые думают, что умеют летать.

Вместо консьержки разбудил дежурного. Тот пристыженный, что его захватили во сне, хотел, чтоб не позориться, пристрелить Бойко. Но раздумал будить господ офицеров.

— Ланге… Отто Ланге, — попросил Бойко.

Дежурный кивнул и метнулся по лестнице, почти сразу вернулся. Очень скоро по лестнице спустился, протирая глаза Отто.

— Что-то случилось?

— Случилось, — ответил Бойко, — в меня стреляли.

— А вы?.. — спросил Ланге, зевая.

— Ну и я стрелял.

— Ну и правильно. В кого-то попали?

— Не знаю… Наверное, нет.

— Вероятно, желаете сатисфакции?.. — спросил Отто и зевнул. Было видно, что выходить из здания ему не хочется.

Бойко огляделся, подумал, что поймать все равно никого не получится. Выходило, что он зря шел через весь город, разбудил человека.

Но Ланге пришел ему на помощь:

— Где вы так лицо расцарапали?..

— Упал в куст крыжовника.

— Нашли куда падать. Давайте, ко мне в комнату, у меня там есть всякая дрянь от подобного.

Поднялись на третий этаж:

— Я вас, вероятно, разбудил?.. — спросил Бойко.

— Я не спал. Бессонница.

Пока Отто искал в ящиках йод и вату, Бойко осмотрелся: комната была размером с ту, которую некогда в этом здании занимал он. Ну и что с того — все комнаты были одинаковы: три метра в ширину, шесть в длину, окно напротив двери. Только Бойко делил свою комнату с разными временными людьми, а Ланге жил один. Вторая кровать осталась неубранной, на нее Отто навалил книги, папки. От старых хозяев остался стол, два стула, платяной шкаф…

На подоконнике стояли горшки с цветами. Это удивило Владимира больше всего. Пока Ланге ходил для него за водой, Бойко подошел к окну. Обыкновенный набор: герань, фиалки… Но будто одного цветка он никогда не встречал. Он наклонился, пытаясь рассмотреть его лучше, и тут вернулся Ланге.

— Что это? — спросил Бойко, указав на горшок.

— Это… Мистле. Боевой цветок. Вид паразитирующего растения вроде омелы. Единственная разновидность, которая паразитирует на живых организмах. Если вдохнуть семена, они прорастают на слизистой, пускают корни по всему организму и за пару лет убивают носителя.

Бойко отпрянул назад.

— Что, страшно? — спросил Ланге.

— Ну да. Это правда?

— Конечно, нет. Только что придумал. И что вы за раса — что вам не скажешь с серьезным лицом — во все верите… Впрочем, это не важно. Что там у вас?

— Стреляли… В меня стреляли…

Невыспавшийся Ланге успокаивал своим безразличием и то, что пару минут назад казалось кошмаром, сейчас было не так уж и важно. Ну стреляли — что с того, в первый раз что ли?..

— А кто? — спросил Ланге зевая, — не уточняли? Как вообще это получилось.

Пока Ланге обрабатывал ему лицо, Бойко стал рассказывать. Хоть и описывал подробно, повествование не затянулось — все же событие не заняло много времени.

— И вы по-прежнему будете утверждать, что на вас покушались ваши боевые товарищи? Братья? Вот завтра расскажу Штапенбенеку, он за это человек пять вздернет. Вы же его знаете — дай только повод…

— Ай…

— Что, жжет? — угадал Ланге. — Вы у нас теперь настоящий нацист.

— Это почему?

— Потому что коричневый…

— Лучше терракотовый…

— Ну это как вам удобно будет… Пожалуй, готово…

Затем пили чай из больших стаканов.

— А в вас стреляли?

— Конечно, стреляли. За последние три года пять раз. В Варшаве полоснули из механического пистолета[27], когда я выходил из комендатуры. В Шербуре пальнули прямо через дверь моей квартиры — ранили в руку. Через месяц попал в засаду под Парижем. Затем в Будапеште глупейшая история случилась… Нет, не пять, а четыре. А в вас?

— А я не считал. В Хацапетовке как-то попал в перестрелку с бандой Быка… Быковского… В Юзовке, во время облавы ногу продырявили. Здесь, в этом городе раза четыре стреляли… Ну и на войне на этой… Впрочем, это не считается. На войне все стреляют во всех.

— Bellum omnium conta omnes…

— Французский?

— Латынь. "Война всех против всех".

Замолчали. Стрелки будильника рубили время как нож колбасу.

— Владимир… Откуда вы? Кто вы?

Ланге открыл портсигар, угостился сам, протянул его хозяину. Но Бойко отмахнулся:

— Если бы я сам знал… А, может, оно и хорошо, что не знаю. Я ведь когда родился, не знаю. Гражданская война, разруха, беспризорщина. Говорят, когда меня подобрали, мне было лет семь-восемь. Имя свое знал четко, фамилию и отчество будто бы тоже сам назвал. Беспризорниками заведовало НКВД… Тогда еще шутили, мол, из беспризорников кадры себе готовит. Ну а потом все по накатанной дорожке — учеба, армия. Еще когда служил, пришла разнарядка — нужны кадры для милиции. А я стрелял хорошо, вроде не дурак… На завод идти не хотелось… В армии оставаться тоже было не с руки — маршировать не люблю, муштровать других — тем более…