Город лестниц - Роберт Беннетт

– Выходит, мораль мы оставляем за порогом допросной камеры.

– У государств нет морали, – говорит Шара, по памяти цитируя тетушку Винью. – Только интересы.

– А хоть бы и так. Но все равно… вы – и это все… как-то не вяжется.

– Почему?

– Ну… Меня не было в Галадеше, когда разразился тот скандал с Национальной партией. Впрочем, новость и так повсюду разлетелась. Все, абсолютно все обсуждали эту историю. У всех на глазах блестящая карьера кандидата в премьер-министры рассыпалась в труху… Плюс еще эта попытка самоубийства партийного казначея – нет ничего постыднее, чем попытаться благородно уйти из жизни и потерпеть неудачу… Но больше всего обсуждали девушку, из-за которой все и случилось. Девушку, которая слишком сильно раскачала лодку.

Шара медленно смаргивает. Дальше по коридору стоят трое полицейских и разговаривают на повышенных тонах, причем все злее и злее.

– Все говорили: она не виновата, – продолжает Мулагеш. – Просто слишком молоденькая, вот и не разобралась. Сколько ей было – двадцать? Запальчивая, неопытная – не понимала еще, что некоторых коррупционеров трогать нельзя. Что в змеиное гнездо голыми руками не лезут.

Из кабинета выскакивает разъяренная секретарша и сердито призывает полицейских к порядку. Обменявшись злющими взглядами, те расходятся.

– Она следовала велениям сердца, – говорит Мулагеш, – а не разума. Ну и наворотила лишнего.

Шара смотрит на парнишку в камере: тот ерзает, готовясь то ли заплакать, то ли рассмеяться.

– Я всегда считала, – продолжает Мулагеш, – что та девушка – хороший человек, которому досталась поганая работа. Вот и все.

Мальчик откидывается на стуле и упирается затылком в стену. Глаза у него остекленелые, невидящие. Шара захлопывает смотровую щель.

Так, хватит.

– Простите, но мне пора, – говорит она, открывает дверь, проскальзывает внутрь и запирает ее за собой.

В жизни не была она так счастлива, заходя в тюремную камеру.

Парнишка пытается сфокусироваться:

– Кто здесь?

Шара успокаивает его:

– Тихо, тихо. Не волнуйся. Это я. Все хорошо.

– Кто? Кто это? – Он облизывает губы. Одежда его мокра от пота.

– Тебе нужно успокоиться и расслабиться. Ты выздоравливаешь.

– Правда?

– Да. Ты упал и стукнулся головой. Не помнишь?

Он напряженно щурится, силясь разобраться:

– Может быть… Мне кажется… я упал… на той вечеринке…

– Да. И мы поместили тебя в прохладное темное место. Чтобы ты успокоился. Ты перевозбудился немного, но теперь все будет хорошо.

– Правда? Со мной правда все будет хорошо?

– Конечно. Ты же в больнице. Просто полежишь здесь еще немного, на всякий случай.

– Нет! Нельзя, мне нужно идти! Я должен… – И он возится на стуле, пытаясь встать.

– Что ты должен сделать?

– Я должен вернуться к остальным.

– К кому? К твоим друзьям?

Он сглатывает и кивает. Дыхание становится частым и тяжелым. Перед глазами у него сейчас мелькают дрыгающиеся тени, взрываются кислотные цвета, проносятся холодные огни…

– Ну полно, куда ты пойдешь в таком состоянии? – повторяет она.

Он пытается ответить на вопрос:

– Н-нет… мне нужно… идти…

– Боюсь, ничего из этого не получится, – успокаивающе говорит она. – Ты нуждаешься в уходе и лечении. Но мы можем предупредить твоих друзей. Где их найти?

– Где? – растерянно переспрашивает он.

– Да. Где живут твои друзья?

– Они… они в другом месте. Это место из другого места. Мне… мне так кажется.

– Хорошо. А где находится это место?

Он трет глаза. А когда поднимает взгляд, Шара видит, что там лопнуло несколько сосудов.

– Где? – повторяет она.

– Это… это не такое место, как здесь. Оно… древнее. Где все так, как должно быть.

– Как должно быть?

– Да, как должно быть. Все должно быть так, как там.

– А как ты попадаешь в то место, где тебя ждут друзья?

– Трудно объяснить.

И он смотрит на лампу под потолком. Потом в сторону, словно ему больно смотреть на свет. А потом мямлит:

– Мир… он стертый. То есть истертый.

– В смысле?

– Он неполон. Город неполон. Есть места, где что-то стояло, а теперь пусто. Его забрали. Соединительная… – тут он мучительно морщит лоб, – …ткань. Но все это можно увидеть. Попасть туда. В то место. Если ты оттуда. Золото… закоптилось. Но все равно блестит. Жемчужина раскололась. Но город… все равно стоит. Он здесь… – и он стучит по груди… – он такой, как здесь.

– Значит, вот так люди исчезают?

Парнишка смеется:

– Исчезают? Какая… чушь…

Он находит саму эту идею настолько комичной, что едва не падает со стула.

Шара пытается зайти с другой стороны:

– Зачем ты пришел сегодня вечером на вечеринку?

– Сегодня вечером?

– Да.

– А… – и он обхватывает руками голову. – А вы уверены, что это было сегодня вечером? Это было так давно…

– Нет. Не давно. Всего-то несколько часов назад.

– Но я чувствовал, как сквозь пальцы утекали годы, – шепчет он. – Утекали, как ветер.

Тут он задумывается.

– Мы приходили за… металлом.

– За металлом?

– Да. Мы хотели купить, но получалось слишком медленно. Нам он не нравится. Мы его ненавидим. Но он был нам нужен.

– Вотров?

– Да. Он.

Шара кивает.

– А женщина имела к этому какое-то отношение?

– Кто?

– Ну… – тут она колеблется с мгновение… – ну эта… шалотница.

– Ах, она! – И парнишка снова хохочет. – Ой, представляете, мы понятия не имели, что она там окажется!

– Понятно, – тихо говорит Шара. – А для чего вам нужен металл?

– Мы не можем летать на кораблях из дерева, – говорит мальчик. – Нам так сказали. Они развалятся. Дерево слишком хрупкое.

Его глаза провожают в воздухе какой-то невидимый предмет.

– Ух ты… Красота какая…

Похоже, она перестаралась с дозой…

– Это вы с друзьями убили доктора Панъюя?

– Кого?

– Того шалотника-профессора.

– У шалотников не может быть профессоров. Умишком недотягивают.

– Я про того мелкого иностранного профессора, который святотатствовал.

– Все иностранцы – святотатцы. Само их существование – оскорбление веры! Есть только мы! Мы – дети богов. Остальные – они из праха и глины. Они живут и не платят нам дань! Вот где святотатство!

Он вдруг хмурится и скрючивается, словно от боли в животе:

– Ох…

– Сюда приехал человек, он занимался исследованиями в университете, – Шара говорит медленно и очень разборчиво. – Вы не хотели, чтобы он тут работал. Весь город не хотел, в смысле. Люди протестовали.

Парнишка трет глаза:

– Ох… Моя голова… В моей голове… там что-то есть…

– Он умер несколько дней назад. Припоминаешь?

Мальчишка скулит:

– В голове… у меня там внутри что-то есть…

И бьет костяшками пальцев по черепу – да так сильно, что слышен стук.

– Пожалуйста… помогите мне убрать его оттуда!

– Кто-то напал на него в университете. Его забили до смерти.

– Пожалуйста! Умоляю!

– Расскажи мне все, что знаешь о профессоре.

– Он у меня в голове! – визжит парень. – Внутри! Он там! Он так долго пребывал в заточении! Я хочу видеть свет, дайте мне увидеть свет!

– Проклятие, – бормочет Шара. Подходит к двери камеры и кладет руку на смотровую щель. – Ты хочешь увидеть свет?

– Да! – верещит парень. – Во имя всех богов, да!

– Отлично.

И Шара открывает щель. Внутрь просачивается свет.

– Ну вот, – говорит она. И разворачивается к арестанту: – Теперь ты расскажешь мне о…

Но парнишки больше нет.

И не только парнишки – половины комнаты тоже. Словно бы полкамеры залило черной водой, а в центре этой черной стены – маленькое отверстие. Оттуда бьет желтый свет. Желтый, как небо перед грозой.

– Ох ты ж… – выдыхает Шара.

Отверстие с желтым светом расширяется. В голову Шары кто-то лезет, безжалостно распахивая дверку громадными ручищами…

В голове напоследок мелькает: странно, ведь это я давала ему наркотик, а не он мне…

А потом Шара начинает видеть… кучу всего.

Перед ней – дерево, старое и перекрученное.

Дерево растет на вершине одинокого холма. Его ветки – как темный купол на фоне желтого неба.

Под деревом лежит камень. Темный и до блеска отполированный. Он такой гладкий, что кажется мокрым.

А в середине камня вырезано лицо. Шара с трудом различает его черты…

И тут раздается подобный грому голос:

КТО ТЫ?

И тут все исчезает – и холм, и дерево, и камень. Картинка меняется.

Солнце. Яркое, яростное, слепящее. Не привычный шар света над головой – нет. Солнце такое, словно бы небо – из тонкой желтой бумаги, а за ним стоит кто-то с горящим факелом.

Этот край освещает древний огонь. Но кто возжег его?

Под солнцем высится одинокая гора. Странная – похожа на болезненно выпрямленную колонну. Вершина ее гладкая и круглая – прямо как тот камень под деревом. А склоны отвесные и морщинистые. Что-то в этой горе есть неприятно… живое. Хотя, наверное, это все из-за ее неестественной гладкости. Наверху ярится солнце.