Елизавета I - Эвелин Энтони

Дарнли поклонился; недомогание было настолько сильным, что сделало его чувствительным, и Летингтон увидел на его глазах слёзы.

   — С той минуты, когда вы вручили мне медальон с её портретом, — медленно проговорил он, — я в неё влюблён. Передайте, что я приеду в Шотландию; передайте — если она не выйдет за меня замуж, я останусь там, чтобы служить ей в любом качестве по её усмотрению, пусть даже самом скромном.

   — Я передам ей это, — сказал Летингтон. Облик милого юноши его тронул, а искренность и благородная простота его слов произвели самое благоприятное впечатление. Он представил его рядом с Марией — оба чрезвычайно высокие и стройные, одинаково породистой наружности, в первом цвете всепобеждающей юности...

   — Если вам удастся жениться на моей королеве, заботьтесь о ней, — сказал он. — Вы ей будете очень нужны, милорд Дарнли. Во всей Европе нет государыни благороднее.

   — Знаю, — ответил Дарнли, — И желаю только одного: быть достойным её...

Летингтон вышел из дома с чёрного хода, предназначенного для слуг, и поехал в простом экипаже в свой особняк, стоявший вдалеке от фешенебельных кварталов, располагавшихся вдоль реки. Он и представить себе не мог, что среди домашней челяди Леноксов были соглядатаи Сесила и о каждом его визите туда становилось известно английскому правительству. Шотландский посол испытывал глубокое удовлетворение: по его мнению, если Мария Стюарт сочетается браком с Генри Дарнли, это будет лучший выбор среди всех владетельных особ Европы.

Новоиспечённый граф Лестер занял своё обычное место в приёмной королевы. Он стоял немного в стороне от толпы людей, собравшихся в надежде привлечь к себе внимание государыни, когда она к ним выйдет. За эти несколько месяцев он очень переменился; казалось, графский титул прибавил ему лет. Он стал ещё красивее, чем раньше, благодаря непрерывным упражнениям его тело состояло из одних костей и мускулов, а одет он был богаче и в то же время с большим вкусом, чем в те времена, когда он только вошёл в милость к Елизавете и впервые смог тратить на себя деньги без счета. Теперь его камзол был из серебряной парчи с пуговицами из речных жемчужин, окаймлённых бриллиантами; на рукоятке и ножнах шпаги также сверкали бриллианты. Крахмальный гофрированный воротник подчёркивал черноту его глаз и смуглость лица. То было уже не лицо вульгарного авантюриста, который явно ищет возможности выдвинуться. Теперь на нём лежал отпечаток уверенности в себе и гордости; его глаза надменно глядели в упор. Граф Лестер, невообразимо богатый, всё более влиятельный, член Тайного совета, рыцарь ордена Подвязки, владелец поместий по всей стране и дорогих земель под Лондоном, человек, которого сватают королеве Шотландии и наследнице английского престола — вот кто пришёл на смену выскочке Роберту Дадли — это была высшая точка его жизни, посвящённой воплощению честолюбивых замыслов и возвращению утраченных в прошлое царствование богатств.

Однако существовал он лишь благодаря Елизавете; Елизавета стояла и за его титулом, и за его богатством, и за всей его важностью. Без неё он был бы отправлен в небытие в несколько дней. Он ласкал её, затем воспротивился её воле и совершил смертельную ошибку — попытался обращаться с нею, как с прочими женщинами; но когда всё это осталось позади и он внёс в своё поведение необходимые изменения, то оказалось, что его положение не только прочно, но и вполне достойно мужчины. Оказывается, можно жить, как он, постоянно подчиняясь воле женщины, но только если только эта женщина — Елизавета, которая стоит настолько выше своего пола и всех его слабостей, что подчиняться ей — всё равно что служить великому королю.

Правда, теперь интимная сторона их отношений стала натянутой и неестественной; он инстинктивно чувствовал, что неуместно обнимать ту, перед кем испытываешь безотчётный страх. Он спрашивал себя, чувствует ли она такую же неловкость, по любовные игры явно разочаровывали не только его, но и её, потому что становились всё реже.

Зато гораздо больше тепла и близости они находили в чисто платонических действиях, выражавших взаимное расположение. Он ощущал подлинную любовь к Елизавете, когда держал в своих руках и целовал её руку или помогал ей сесть на лошадь; он стал фанатически гордиться её свершениями, как если бы она была его вторым «я». Вдвоём они составили заговор, цель которого — перехитрить пошлый мир и сделать Елизавету единственной в своём роде не только среди королев, но и среди женщин, и она твёрдо решила, что их отношения и дальше будут строиться на той же необычной основе, на тех же условиях, которые они выработали совместно. Он действительно входил в её покои, когда она одевалась — не для того, чтобы предаваться пороку, как считали его враги, а для того, чтобы помочь ей выбрать наряд на предстоящий день. У него был намётанный глаз, и он умел выбрать то, что было величественно и в то же время к лицу. Он выбирал украшения помассивнее, предлагал ей надеть юбки и воротники пошире — словом, делал всё возможное, чтобы она выделялась в любой толпе. Она — королева; это должно быть ясно всем с первого взгляда, независимо от того, чем она сейчас занимается.

Она не только была главным предметом его интересов, но и поглощала всё его внимание. Вся его жизнь до последней минуты была посвящена удовлетворению её личных потребностей и участию в исполнении её государственных замыслов; он сидел рядом с ней в Зале совета, сопровождал на прогулках, охотился вместе с ней и не пропускал ни одного вечернего бала. Ещё до того, как он получил графский титул и был посватан к шотландской королеве, считалось общеизвестным, что аудиенции у английской королевы можно добиться только через посредничество Дадли. Сесил никогда не оказывал никому протекции.

Исполняя приказ королевы, Роберт добросовестно играл свою роль в фарсе сватовства к Марии Стюарт, хотя временами он нуждался в повторном подтверждении Елизаветы, что это не более чем фарс — настолько достоверно вела она свою игру. В ответ она всегда смеялась, гладила его волосы и шептала, что собственноручно заклепает у него на ноге толстую цепь, чтобы быть уверенной в том, что он никогда её не покинет.

Сейчас у него было больше врагов, чем когда-либо в прошлом; графский титул подчеркнул то, что он теперь не просто постельная утеха, но человек, политическое значение которого всё более возрастает и чей голос имеет определённый вес в управлении страной. Его ненавидели и в то же время искали его расположения; все, кто попадались ему на глаза в приёмной, приветствовали его, включая самых родовитых и самых надменных дворян. Единственным, кто ни разу не взглянул на Роберта и не заговорил с ним, если этого можно было избежать, был герцог Норфолкский. Сейчас он тоже находился в приёмной и всем своим видом показывал, что не замечает фаворита королевы, хотя тот стоял от него в пяти футах.

Он был высок и худ, с характерными для рода Говардов резкими чертами лица и одарён недюжинным умом. Ему удалось достичь более высокого положения благодаря близкому кровному родству с королевой, поскольку предыдущий герцог приходился Анне Болейн дядей. Это было любопытное семейство, неразборчивое в средствах и сохранившее в неприкосновенности средневековый образ мышления; дядя без колебаний согласился председательствовать на суде над своей племянницей и вынес ей смертный приговор. Нынешний герцог был не столь хитёр, как его кровожадный предок; как-то раз он снизошёл до Дадли и заявил ему, что если тот не удалится от двора и не перестанет мешать сватовству иностранных государей к Елизавете, те, кто знатнее его, устранят его при помощи своих шпаг.

В ответ Дадли вызвал герцога на дуэль, но Елизавета запретила им драться и приказала принести друг другу извинения; тем не менее они остались смертельными врагами.

Дверь в покои королевы отворилась, и паж королевской опочивальни выкрикнул:

   — Графа Лестера к её королевскому величеству!

Все повернулись и посмотрели вслед проходящему в дверь графу; только Норфолк не шевельнулся, а его взгляд по-прежнему был устремлён куда-то в противоположную стену.

Елизавета была одета для вечернего приёма; раз в день она публично ужинала, а затем смотрела спектакль в Большом зале дворца или танцевала вместе с придворными — это она любила больше всего.

На королеве было платье яркого изумрудно-зелёного цвета с подбоем из белого атласа, расшитое изумрудами и жемчужинами; такие же драгоценные камни сверкали в ожерелье вокруг её шеи и в волосах.

Она протянула Роберту обе руки, и он их поцеловал.

   — Говорят, что Венера вышла из моря, — сказал он, — и, глядя сегодня на тебя, госпожа, я готов этому верить. Отныне тебе следует носить одни только изумруды.

Елизавета рассмеялась; про себя он отметил, что сегодня она в хорошем настроении — её бледное лицо разрумянилось, и она отступила назад, чтобы он мог полюбоваться её нарядом.