Гарнизон в тайге - Александр Шмаков

— Почему вы спотыкаетесь?

Он быстро опустил голову. Люда звонко рассмеялась и неожиданно убежала. Он только видел, как мелькнула в изумрудной листве белая блузка девушки, взвилась сзади красная косынка.

— Какая девчина! — вздохнул он и направился по тропинке к штабу.

Вдали напевно шумела тайга. Вблизи он слышал, как обрывались сосновые шишки и, прежде чем долететь до земли, застревали в ветвях, а потом уже мягко падали на траву. И, хотя было тихое утро, у сосен вздрагивали лапки веток, залитые горящими лучами солнца. На тропинку, по которой он шел, с куста рябины сорвалась полосатая трясогузка-франтиха. Вспорхнула и опять спряталась в зелени куста. Там было ее гнездо. Шехмана охватило необычное чувство полноты жизни, красивее и богаче показалось окружающее.

Тем временем Люда выбежала из тайги. На площадке командиры в трусиках проводили физзарядку. У подъезда стояли женщины. Люда увидела среди них Тину. Подбежала. Подруга обеспокоенно спросила, где она была. Люда указала на тайгу.

Издали донеслась песня. Это первая очередь красноармейцев шла на завтрак.

— Как тут хорошо, Тинка! Я должна рассказать тебе много интересного, — задыхаясь от волнения, проговорила Люда и, обняв подругу, прижалась к ней.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Прошла неделя со дня приезда жен, жизнь вошла в обыденную колею. Командиры были снова поглощены стройкой, боевой подготовкой подразделений. Уходя ранним часом из дома, они возвращались к семьям лишь под вечер.

— Сережа, ты собрал бы женщин, поговорил, — подсказала Клавдия Ивановна. — День-то кажется нам длиннущим. Тяжело сидеть дома в ожидании мужей, скучно без дела.

— Верно, верно, Клашенька, — и благодарно поцеловал жену в мягкие волосы.

Жены были собраны.

— Немножко отдохнули с дороги, пригляделись к нашей жизни. Все разворочено здесь, неуютно еще. Стройка-а! Ждали вас. Приехали, и живым теплом запахло, — Шаев улыбнулся широко и открыто. — Запищали ребятишки, забрякали ведра, кастрюли, появились куры. Сегодня меня впервые разбудил петух…

Женщины сразу оживились. Кто-то сказал, что кур привезли Крюкова и Полохова, а петуха достал им сердобольный Шехман.

— Попросите его получше, — громко смеялся помполит, — он коз и коров привезет…

Тогда поднялась полная, пышногрудая Крюкова.

— И надо бы, — сказала она, — дети молочка просят.

— Будет, — уже серьезно заверил Шаев, — дали задание военкопу с Амура завозить молоко. Завезем и кур, поросят. Обзаводитесь личным хозяйством. Это важно.

Помполит заметил, как одна из женщин, равнодушная ко всему, о чем здесь говорилось, передернула круглыми плечами и брезгливо поморщилась. Потом она красиво вскинула маленькую голову и независимо взглянула на Шаева глазами, поблескивающими в густых черных ресницах. Это была Зарецкая. Сергею Ивановичу стало как-то не по себе.

Женщины заговорили о непорядках в военкопе, которые успели подметить, о создании уюта в столовой начсостава, о работе кружков художественной самодеятельности, о сборе ягод, о предстоящей учебе детей в школе, которой еще не было, и о многом другом, оказавшемся очень важным, но упущенным.

— Правильно, правильно! — подтверждал Шаев. — Вас только расшевели! Давайте условимтесь: активнее включайтесь в работу, подпирайте нас…

Создали женские бригады, оформили свою организацию, которая возглавляла бы всю работу с женами начсостава. И тут же избрали женорганизатором Анну Семеновну и ее заместителем — Клавдию Ивановну.

— С чем и поздравляю тебя, — шутил Шаев, когда они были дома. — Теперь скучно не будет в ожидании мужа.

— Хлопот-то тебе добавим, берегись, комиссар! — погрозила Клавдия Ивановна. Счастливая и довольная, она долго смеялась, положив руку на смуглую шею мужа и заглядывая в его ясные и большие глаза.

— Не понравилась мне Зарецкая, — сказал он.

Клавдия Ивановна сняла руку, отстранилась.

— Ты несправедлив к ней, Сергей, — сказала жена.

— Может быть, — и Шаев, присев к столу, в ожидании обеда углубился в чтение газет.

…Тину с Людой определили к Шафрановичу. УНР нуждалось в чертежницах. Они с головой ушли в работу и, не разгибаясь, днями просиживали за чертежными досками, за копировкой планов, схем, за цифровыми подсчетами.

Иногда, отрываясь от дела на несколько минут, девушки вынимали зеркальца из сумочек, быстро одергивали прилипшие к телу от жары ситцевые платья одинаковой яркой расцветки и, закинув руки за голову, прогуливались между столами, чтобы немножко размять уставшие колени.

Помещение УНР было небольшое, а комнатка, в которой находились чертежницы, — узенькая с одним окном, выходившим в сторону тайги, не открывавшимся и зарешеченным. Исполняемая ими работа считалась секретной.

— И что тут секретного, не понимаю, — пожимала плечами Люда.

— Такой порядок. А потом — ты в гарнизоне, а тут все является секретным, — замечала подруга.

Говорили они об этом так, между прочим, а чаще перебрасывались о сокровенном.

— Знаешь, Шехман этот такой забавный и неуклюжий. Говорят, петуха с Амура привез для женщин, — рассказывала Люда, остановив глаза на одной точке, как будто там видела этого Шехмана.

— Ты не влюбилась ли? — взглянула исподлобья на нее подруга. — Все о нем да о нем.

— Что ты, Тинка! — испугалась Неженец, — я просто так…

Они молчаливо работали, пока вновь не начинала разговор Неженец.

— Тина, тебе хочется кому-нибудь нравиться, а? — тихо спрашивала Люда.

— Отстань ты, дуреха, — и, чуть зардевшись, охваченная испуганно-радостным возбуждением, не сразу отвечала: — Конечно, хочется.

У Неженец счастливо загорались глаза.

— И мне хочется! Что мы — у бога теленка съели?..

Они заразительно и беззаботно смеялись.

Изредка в чертежную заходил Шафранович, с вечно нахмуренными бровями и чем-то недовольный. Он торопил их сделать то одно, то другое и украдкой взглядывал на девушек, будто прощупывая их жадными глазами. Им становилось неприятно под его колючим, молчаливым и продолжительным взглядом. Они робели, торопливо поправляли платья.

— Назавтра скопировать вот это, — он указывал вытянутым пальцем с длинным ногтем на план.

— Будет сделано, Давид Соломонович.

Шафранович уходил, и девушки облегченно вздыхали.

— Прямо сыч какой-то! Ох, Тинка, хлебнем мы слез от такого начальника…

ГЛАВА ШЕСТАЯ

По приказу ОКДВА младший начсостав отозвали на краткосрочные сборы. Поэтому все занятия с курсантами учебных подразделений и с бойцами проводили командиры взводов.

Командование гарнизоном спешно готовило, новые кадры. Занятия часто навещал то заместитель командира полка по строевой части, то начальник штаба. Появляясь на плацу, старшие командиры проверяли быстроту построения, обращали особое внимание на четкость, шага, равнение по рядам и в затылок, заставляя отрабатывать повороты колонн. Особенно требователен был Гейнаров. Правилом его было: не помучишься — не научишься. Он приказывал свести подразделения в колонну.

— Слушай мою команду!

Колонна замирала, курсанты подавались вперед, чтобы сразу с полной ноги шагнуть, когда раздастся исполнительная команда начальника штаба.

— Отставить! Нет равнения в затылок и по рядам…

Десятки глаз косились на правофлангового, стоявшего с вытянутым лицом, смотревшего перед собой, и одновременно следили за Гейнаровым.

— Ша-агом…

Еще секунда промедления, и передний ряд курсантов потерял бы равновесие.

— Марш!

Левые ноги отрывались и делали самый трудный первый шаг. Дальше двигаться было легче: Гейнаров подавал счет, определяя ритм движения. Задние ряды дробили. Кто-то запинался в строю.

— На месте-е!

Выравнивался топот курсантских сапог.

— Прямо!

И, вслушиваясь, как курсанты чеканят шаг, Гейнаров на ходу осложнял команду. Ему нужна была тщательная выверка того, как четко и быстро исполняется строевая перегруппировка.

— Дистанция между подразделениями 30 шагов; первая рота — первой, за ней — вторая, третья, в колонны по во-осемь стройся!.!

В начальнике штаба пробуждался строевик-командир. Гейнаров невольно вспоминал свои первые годы службы в царской армии. Семь лет он добросовестно отслужил в строю и три года пробыл на фронте империалистической войны. Прежде чем стать штабистом, был хорошим строевиком, любил чеканный шаг солдата, достававшийся тяжелым трудом и потом.

Гейнарову не нравился шаг курсантов — будущих командиров, которые прежде всего должны были сами чувствовать «музыку строя». Начальник штаба объявлял перекур, собирал командиров и замечал: