Боль (сборник) - Евгений Гришковец

Его оставили одного сидеть в тени автобуса. Мокрую тряпку с тающим льдом вложили в правую руку вместе с левой, пострадавшей. Он не без страха посмотрел на палец, который сообщал всему организму ужасную боль. Он боялся увидеть непоправимое увечье, сильное разрушение. Но увидел побелевшую от холода, сморщенную от влаги свою, но какую-то чужую кисть и совсем целый большой палец, с белым рубцом через весь ноготь. Палец заметно распух и под ногтем стало темно, особенно вокруг рубца. Но то, что палец цел и на месте, сильно его успокоило. Правда, боль от этого не стихла.

Рассмотрев раненый палец, он локализовал боль и ощутил в нём тихую, но мучительную пульсацию. Боль в пальце была такой, что хотелось оторвать его и выбросить как можно дальше. Он, возможно, так бы и сделал, если бы это было осуществимо. Рассмотрев повреждение, Виталий застонал, лёг на бок в траву, поджал под себя ноги и зажмурился. Он чувствовал озноб, будто его всего окатили студёной водой, и ему хотелось высохнуть и согреться.

А вся компания шумно и весело занималась, кто чем. Звучал смех, громкие прибаутки, стучали топоры. Кто-то включил музыку. Музыка была плохая.

Над всеми звуками часто возникал голос шефа. Он то давал указания, то шутил, а то кого-то хвалил.

К Виталию периодически подходили. Женщины подходили поинтересоваться, как его палец, как он вообще и что ему нужно. Они же укрыли его чем-то и предложили обезболивающее. Сначала он от обезболивающего отказался, а потом принял предложенное. И через некоторое время сам попросил ещё.

Мужчины подходили реже и интересовались менее искренне. Только муж бухгалтера сильно переживал, но не знал, какими словами выразить своё сочувствие.

– Ну сколько будем изображать из себя убитого? – поинтересовался бывший майор.

Виталий хотел послать его куда подальше, но не стал этого делать. Шеф подошёл к нему после всех. Он присел на корточки рядом, взял повреждённую руку и внимательно осмотрел палец.

– Нет. Перелома определённо быть не должно, – резюмировал он. – Давай-ка вставай. Сейчас забинтуем палец, и, в силу возможностей, подключайся к работе. Труд, он спасает от всего! Труд – он… Сам знаешь, кого из кого сделал. Давай! Знаю, что больно. Но терпи, казак! Так у нас говорят… Палец-то зашиб хоть и важный, но их у тебя ещё много… Пальцев.

Давай!.. Будь мужчиной! – сказал он, улыбаясь.

А Виталию стало обидно. Он видел, что внешние признаки травмы даже близко не соответствуют той дикой боли, которая разрывала ему мозг.

– Кто-нибудь у нас умеет бинтовать?! Кто-то может у нас квалифицированно наложить бинт? – перекрывая все шумы, крикнул шеф. – Вот! Обслуживаем сложнейшую медицинскую технику, а палец коллеге забинтовать не можем.

В итоге бинт нашли, и палец был забинтован. Виталий не понимал, зачем это делается, но подчинился. Его воля была полностью блокирована болью. Он очень хотел выключить музыку или уничтожить её источник, но не решался, да и сил не было. Ему дали ещё какого-то обезболивающего и кто-то настоял на том, чтобы он выпил коньяку из фляжки. Голова от таблеток, звуков и коньяка стала как цельнодеревянное изделие. Вот только мучительный пульс под бинтом усилился. Да и палец казался огромным и быстрорастущим. Виталий медленно ходил от группы тех, кто ставил палатку, к тем, кто возился с едой и устройством большого, общего, стола. Он искренне пытался быть полезен, но не мог быть таковым. Женщины его жалели, мужчины не обращали внимания.

– Виталик, родной, – вдруг ни с того ни с сего ехидно сказал ему водитель шефа, привязывая что-то к чему-то. Сказал негромко, но те, кто был рядом, услышали. – Не умирай! Стукнул пальчик – так не исполняй тут умирающего лебедя. Не порти шефу праздник. Не маячь. Иди, сядь где-нибудь. Отдыхай…

У него от неожиданности и обиды побелело в глазах, но он спокойно и тихо ответил:

– Я тебе не родственник… Нашёл родного! Я выслушаю твой совет, когда ты научишься ездить на машине… А то новый шеф до следующего праздника не доживёт…

Тот ему что-то ответил, но ему было неинтересно. Он отвернулся и увидел, как радостный начальник тащит от леса срубленное деревце, а рядом с ним, покачивая формами, вприпрыжку семенит румяная подруга водителя. Виталий улыбнулся не без злорадства.

А поляна очень быстро совершенно преобразилась. Были установлены и отлично натянуты три большие палатки и одна маленькая, рядом с которой воссела под большим зонтом жена шефа и стала читать журнал. Шеф иногда к ней подбегал, чтобы совершить какую-то любезность, но она шипела на него громким шёпотом. Майор занимался рыболовными снастями. Натянули волейбольную сетку, надули резиновую лодку. Горел костёр. Большой. Над ним висели два ведра, из которых шёл пар. Длинный стол был, можно сказать, сервирован. Бухгалтер с мужем играли в бадминтон. Всё было налажено, будто так стояло давно. Всё шло к обеду, а точнее, к застолью. Но Виталий не находил себе места. От выпитых таблеток и пульсирующей, то обостряющейся, то стихающей, боли его клонило в сон. Вернее, в забытьё. Сама мысль о еде вызывала тошноту, и ком подступал к горлу. Да ещё очень мешали жить назойливые кровососущие и кусающие летающие твари. Порывы ветра их сдували, но во время безветрия они донимали сильно. А у него не было сил с ними активно бороться. Палец пульсировал под бинтами, как рвущаяся на свет мумия.

– Так! – послышался от костра голос шефа. – Сейчас организуем угольки и шашлычок! Минут через двадцать – торжественный обед… Потом – свободное время… Кто захочет – сон-час… Ну а потом спортивные состязания и вечерняя рыбалка. Тут уж, простите, шума я не допущу… Ну а потом костёр, ночная уха и… фейерверк! В честь… нашей замечательной компании!

Во время этой речи Виталий подошёл к весёлому и громкому шефу, подивился его энергии и задору. Он дождался, пока тот закончит объявление.

– Простите! Что-то я совсем расклеился, – как можно убедительнее сказал он. – Я, пожалуй, совершенно бесполезен сегодня. Вы не обижайтесь… Я бы прилёг сейчас…

– А как же стол?.. Обед? – развёл руками начальник.

– Спасибо, но я совершенно…

– Что, так больно?

– Честно говоря – очень.

– Да-а-а! Надо же как не повезло! – покачал кудрявой головой шеф. – Ты водочки со мной прямо сейчас выпей. Холодненькой. Всё-таки юбилей. И иди приляг… Неужели всё-таки перелом?

– Не похоже, – сказал Виталий и пожал одним плечом. – Но, когда ребро ломал, так больно не было.

– Ты палец речной грязью помажь, – уверенно сказал вдруг оказавшийся рядом майор. – Грязь боль вытягивает.

– Спасибо, – сказал Виталий.

– Ляг в жёлтую палатку. Полежи, – сказал кто-то.

– Спасибо, – ответил он и побрёл к жёлтой палатке.

– А как же выпить-то со мной? – услышал он голос шефа.

Виталий вернулся, подождал, пока шеф принесёт бутылку водки. Майор тоже не отказался выпить. Себе шеф налил совсем немножко, а Виталию и майору изрядно.

– Крепче уснёшь, – сказал шеф. – Считай, что это фронтовые сто грамм. – На этих словах майор криво усмехнулся.

– С днём рождения! И простите за доставленное неудобство, – тихо, но вполне искренне сказал Виталий.

– Да брось ты. Жаль, что так вышло, – по всей видимости, искренне сказал шеф. Они выпили. Водка зашла Виталию в горло с большим трудом. Майор дал ему запить воды, и он побрёл к палатке, удивляясь тому, как мало в нём сил и как много боли в таком маленьком, в сущности, пальце.

В палатке было душно. В ней кружили и гудели залетевшие насекомые, грудой были свалены спальные мешки и матрасы. Он понял, что здесь не сможет ни уснуть, ни успокоиться. Тогда, никем не замеченный, он нашёл себе место возле автобуса. Тень теперь была с другой стороны, и автобус скрывал его от компании, собиравшейся у стола. Он притащил себе матрасик и устроился на нём, укрывшись от летающих кровопийц с головой лёгкой тканью, которой его укрывали прежде. Он свернулся калачиком на левом боку, отложив страдающую руку чуть в сторону, закрыл глаза, почувствовал сквозь не проходящую, но притупившуюся, пульсирующую боль предательское головокружение и довольно быстро ушёл в забытьё.

Нельзя сказать, что потом он проснулся – проснулся, когда уже свечерело и легли летние сумерки. Правильно сказать, что он очнулся или пришёл в себя. Во рту было гадко и сухо, в голове стояла муть. Но из забытья его вывел тяжёлый, похожий на удары в огромный барабан невыносимый пульс в травмированном пальце. Этому пальцу за время забытья стало страшно тесно в бинтах. Бинты сковывали палец и многократно усиливали боль. Он встал на колени, отмахнулся от налетевших к вечеру комаров, прислушался и услышал тишину. То есть звуков леса, травы, реки, птиц было много. Но не было человеческих звуков. Человеческих шумов не было. А значит, стояла тишина. Тогда он встал на ноги, вышел из-за автобуса и огляделся.

В лагере не было видно никакого движения. Машины начальника на месте он не увидел, повертел головой и не нашёл её вовсе. Резиновой лодки на берегу тоже не оказалось. Он увидел её довольно далеко вверх по течению, на середине реки. В ней виднелись два неподвижных силуэта. В стороны от лодки торчали удочки. За столом, на котором было почти пусто, стояли несколько бутылок да пара кастрюль, сидели главный бухгалтер и бухгалтер. Главный бухгалтер курила. Они неслышно и уютно разговаривали.