Хулиганы с Мухусской дороги - Ардашес Оникович Овсепян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С любовью, твоя Сабина.
Алиас не покидал кровать до вечера. Когда затекал бок, он ложился на спину и смотрел в потолок. Когда собратья любопытствовали, что с ним, он возвращался на бок, уткнувшись в стену. Не пил, не ел, абстрагировался от разговоров. Заключенные спрашивали, что написано в письме. Никто не подозревал, что там может быть любовное признание. Весть о болезни мамы — да, что-то случилось с Иналом или Эриком — да, какая-то новость в его следственном деле — да. Любовь, как невероятный контекст происходящих действий, осталась за бортом домыслов. Кто бы мог представить, что вместо баланды из каши, принесут батончики «Тоблерон», без спросу вытащенные из коллекции Ирины Анатольевны. Кто мог представить, что «Hennessy», который Максим Астахович берег для приема важных персон, будет раздавлен под смех арестантов в одной из камер заключения. Так никто и не мог представить терзаний Алиаса из-за девушки. Не могло такое чувство одолеть уличного парня. Волнение росло, допытывались, как могли. В конце концов, Алиас вскочил, вырвал лист из джокерной тетради, поставил перед собой тумбочку и урну, повелительно озвучив:
— Никому меня не беспокоить!
Спорить не осмелились. Для красоты махнули рукой, согласившись, что дело и вправду его. Говорили впредь тихо, чтобы не отвлечь его от важных дум, не нагнать на себя его вздор.
Алиас вспыхнул свечой только ручка коснулась листа. Он ожил, смыв повседневность. В голове закружился смерч из воспоминаний. Он писал весь вечер и всю ночь. Его руки дрожали. Непроизвольные кляксы, с которыми он ничего не мог поделать, штампами ложись на каждый последующий лист. В одном письме он заклинал быть до конца, как сразу же мял его и бросал в урну. Сообщал в другом, что такова жизнь и нужно смириться, как сразу рвал и это письмо. Он написал двадцать шесть писем, и для каждого из них нашел место в мусорном ведре. Лишь под утро, отчаявшись, ведь ответ дать следовало, Сабина ждала, достал все забракованные черновики и списал с них одно, взяв, по его мнению, самое необходимое и подходящее. Перед сменой дежурных просил того же конвоира об услуге почтальона.
Ах, вот оно как. Вот, значит, кто мой спаситель, мой ангел! Сабина, я не выбирал свою жизнь. Велением судьбы я родился в прекрасной стране, именуемой Страной души. Но в мгновенье ока судьба ударила по нам. Я потерял отца и здоровье матери. Все прекрасное вокруг сгорело в одночасье. Мне пришлось взрослеть не по годам, а по минутам. Если не война, я, возможно, пошел бы не по карманам, а пошел бы в институт. Чувствую ли я себя виноватым — да! Был ли выбор — нет! Конечно, с теплого, далекого и мирного места можно судить, тыкая пальцем, говорить, вон, другой же смог, а он чего? Может, другой смог, а я не смог. И случилось то, что случилось! В начале я крал, чтобы поесть. Потом адреналин, кураж, приключения молодости, ну и время с сопряженными обстоятельствами вокруг. Где не порицали, напротив, созидали меня, как личность. И я стал тем, кем стал. И ты полюбила меня такого, не другого. Не богатого, не из хорошей семьи и с большими перспективами, как Марк. Ты полюбила меня, как ты говоришь, хулиганом. Твоему сердцу не суждено любить меня другим. Поэтому толку от моего исправления не вижу. Да я и не смогу! Многое меня держит на улице. Брать тебя в свой мир я не буду. Твои родители, все, кто тебя окружают, — правы! Одно дело — эмоции, вспышка, страсть, влюбленность. Другое — жизнь, быт, семья. Тебе не нужна эта жизнь. Тебе не нужно таскать мне передачи, скрывать от преследований моих друзей и каждый вечер переживать, приду я домой или нет. Я понимаю, как тебе тяжело, по себе. Я видел много горя, смертей, разрухи, но всегда принимал данные события, как факт, мирился и пытался идти дальше. Сегодня же, судьба дала мне кнопку, и шепчет: «Давай выбирай!», перекладывая ответственность на меня, чтобы я ее не винил. Так слушай мой наказ, раз я — судья! Будь с родителями, поступай по их воле. Справедливости и ответов не ищи. Пока в мире одни рождаются в семьях Ротшильдов, а другие — под завалами бомб. Пока один человек читает на одну книгу больше другого. Пока лисица ест невинного зайца. Справедливости в этом мире не будет! Будет у каждого своя дорога! И мне, мой ангел, с тобой не по пути. Не стоит геройствовать… Сам не хочу и тебе не советую. Жизнь — это не роман, не сказка, где всегда побеждает добро. Жизнь, это когда много добра должно умереть, чтобы хоть немного ослабить зло. Сегодня начнет умирать свет в наших сердцах, чтобы предотвратить ту ошибку, которую мы можем совершить, связав друг друга узами. Больше я не скажу тебе ничего, не хочу драматизировать и даже видеться. Вот мой вердикт: прощай!
***
После урагана всегда настает штиль. Эмоциональный стресс рано или поздно сменится спокойствием. Как по Шекспиру, клятвы, данные в бурю, забываются в тихую погоду. Так и Бута в первые часы после ранения метался между местью и бегством. Кровь, сочившаяся из щеки, приводила его в бешенство. Он, невзирая на отсутствия чина и должности, разбрасывался распоряжениями по поимке Инала. Готовый поквитаться, он обыскал Мухус, подал Инала в розыск по стране. Допросы, патрулирование излюбленных мест нападавшего, караул возле квартиры результатов не дали.
Когда Бута успокоился, приняв к сведению, что серьезно не пострадал, им овладел страх. Странно, если в трусе преобладала бы смелость, которой никогда не было. Угроза смерти вызвала временные ощущения, которые растворились в безопасности. «Иналофобия» нахлынула с большей силой. Он намеревался уйти с работы, на что услышал ультиматум коллег. Для них поймать и публично наказать Инала стало делом приоритетным. Прощать, означало дать повод новым покушениям. Многие уличные ребята сочли бы позволительным такое сведение счетов с блюстителями закона. Самосуд должен был потерпеть фиаско. Ведь следующим мог оказаться любой носитель эполетов.
Без умысла сдать беглеца, в городе проскользнул слух, что Инал скрывается в деревне. Аккуратно наведя справки, милиционеры в кабинете обдумывали задержание. Настояли на внезапности и
