Поэт и Русалка - Александр Бушков

— Именем императора…

…Господин судья, восседавший за массивным столом из темного дерева, словно доставленным сюда из замка сказочного великана, больше всего походил на филина — крючкообразный нос, круглые немигающие глаза, в которых невозможно было прочесть ничего, кроме холодной злости. Справа от стола, приняв почтительную позу, располагался полицейский комиссар, высокий, широколицый мужчина, напоминавший бульдога. Опираясь на толстую трость с массивным набалдашником в виде шара, он разглядывал Пушкина и барона, сидевших на тяжелой скамье без спинки, хотя и не зло, но с безусловным осуждением. По обеим сторонам скамьи стояли полицейские в мундирах и киверах, и еще четверо помещались за спинами сидящих. Пушкин постоянно слышал над ухом бдительное сопение, вмиг придвигавшееся при его малейшей попытке пошевелиться.

— Итак… — произнес судья сухим, лишенным всяких эмоций голосом. — Для начала следует назваться. С людьми, ведущими себя в нашем мирном городе подобным образом, я просто обязан свести самое короткое знакомство, хе-хе… и то же самое, могу вас заверить, думает в данный момент городской палач… Ваше имя?

Барон выпрямился на скамье и с достоинством ответил:

— Барон Алоизиус фон Шталенгессе унд цу Штральбах фон Кольбиц.

— Просто поразительно, как вы все на скамейке поместиться ухитрились, — произнес без тени улыбки судья.

Полицейский за спиной едва слышно хихикнул. Бросив в его сторону ледяной взгляд, судья продолжал:

— Род занятий?

— Лейтенант гусарского полка фон Циттена его величества короля прусского.

Совиные глаза обратились в сторону Пушкина:

— Ваше имя?

— Александр Сергеевич Пушкин.

— Род занятий?

— Поэт.

— Очень мило, — сказал судья. — Стишки пишете?

— Именно.

— А это, надо полагать, необходимые для творчества принадлежности? Без которых вас не посещает муза? — Судья, двумя пальцами держа за рукоятку, приподнял один из пистолетов Пушкина. — Я не большой знаток изящной словесности, но, по-моему, насколько подсказывает житейский опыт, эти предметы именуются пистолетами и к поэзии отношения не имеют. Зачем они вам?

Пушкин пожал плечами:

— Насколько мне известно, во владениях Австрийского дома Габсбургов не запрещено иметь при себе пистолеты…

— Ну, а все-таки?

— Мало ли что может случиться? Разбойники на дорогах…

— Молодой человек, вас это, возможно, и удивит, но в Праге на улицах не бывает разбойников. В старые времена действительно водились, но с тех пор много воды утекло…

— Случаются еще и дуэли…

— Ах, вот оно что! Вы сюда прибыли драться на дуэли?

— Нет…

— Между прочим, Уголовным уложением данной страны дуэли решительно запрещены… Подданным какой державы имеете честь состоять?

— Российской империи.

— Хотите меня уверить, что там дуэли разрешены?

— Нет…

— Уж не являются ли они и там уголовно преследуемым деянием?

— Являются, — кротко сказал Пушкин.

— По-моему, пора подвести некоторые итоги? Поэт с двумя пистолетами под сюртуком… что, думается мне, все же представляет собой весьма странное сочетание… Что вас привело в Прагу?

— Путешествую ради собственного удовольствия.

— А вы?

— Тоже, — сказал барон, глядя исподлобья. — Исключительно ради собственного удовольствия.

— А стихов, часом, не пишете?

Барон выпрямился на скамейке:

— Увы. Мои предки обладали массой разнообразнейших достоинств, но таланта стихотворцев за ними не замечено…

— Странно, — сказал судья без улыбки, поднял извлеченный из трости барона клинок и на ладонях приподнял горизонтально над столом, демонстрируя всем присутствующим. — Поскольку этот господин, поэт, вдохновения ради носит с собой пистолеты, я решил, что и вам эта шпага нужна для каких-либо упражнений в поэзии или драматургии…

За спиной вновь послышалось тихое фырканье полицейских.

— Тоже боитесь разбойников? — с мнимым участием, почти не скрывавшим откровенной издевки, поинтересовался судья.

— Мало ли что… — буркнул барон.

— Господин судья, — сказал Пушкин, стараясь изъясняться кратко, убедительно и по возможности спокойным тоном. — Документы, удостоверяющие нашу личность, находятся в отеле «У золотой русалки». Владелец, господин Фалькенгаузен, может должным образом нас рекомендовать…

— Всему свое время, — сказал судья. — И с документами вашими ознакомимся самым пристальным образом, и с господином Фалькенгаузеном непременно побеседуем. Собственно говоря, к вам, господин поэт, у меня пока что нет вопросов. Все вопросы в данный момент обращены к вашему спутнику, обладателю потрясающе длинной фамилии… она действительно ваша собственная? В последнее время развелась масса народа, непринужденно именующая себя не данным при крещении добрым именем родителей, а так, как им больше нравится…

— Тысяча чертей! — взревел барон. — Вы на что намекаете, крыса юридическая?

Он вскочил, но двое полицейских, навалившись ему на плечи, моментально вернули в прежнее положение — да так и остались стоять над ним, положив руки на плечи.

— Советовал бы вам воздержаться от оскорблений официальных лиц, особенно при исполнении ими своих служебных обязанностей, — прежним бесцветным голосом произнес судья. — Речь идет не о моих личных обидах, а о престиже государственного чиновника, каковой не должен терпеть ущерба со стороны лиц, подозреваемых в нешуточном преступлении…

— Это в каком еще? — осведомился барон сварливо.

Судья вкрадчиво пояснил:

— Есть веские основания подозревать, что полчаса назад на Карловом мосту именно вы самым беззастенчивым образом убили некоего человека, остающегося пока что неизвестным… Несчастный был поражен в сердце чем-то вроде длинного острого клинка… прекрасный образец коего по странному совпадению находился при вас в тот момент, когда появилась полиция. Кроме того, имеется добропорядочный, не внушающий ни малейших сомнений в своей искренности свидетель, своими глазами видевший, как вы пронзили беднягу шпагой…

— Вздор, — сказал барон резко.

— Господин Кранц, — повернулся судья к полицейскому комиссару. — Ваши люди доложили, что никаких третьих лиц, спасавшихся бегством, на месте трагедии не усмотрели?

— Именно так, господин судья, — почтительно ответил широколицый Кранц. — Бегущего на Карловом мосту было бы видно за полмили… Никого постороннего там не было. Только покойник и эти двое. Бедолага был убит едва ли не на глазах полицейских, кровь была еще свежа. Они — старые служаки, с немалым опытом, ошибиться не могли. Всякого навидались, не новички… По моему разумению, этот вот господин пытается перечить очевидным вещам. Не было там никого другого. Этакая шпага очень даже подходит в качестве несомненного орудия убийства…

— Я его не убивал! — вскричал барон.

— А кто же? — еще более вкрадчиво спросил судья. — Ваш спутник в приливе поэтического вдохновения?

— Нет, он тоже ни при чем…

— Кто же тогда пронзил шпагой этого несчастного? — Судья изобразил на лице живейший интерес и готовность выслушать любые объяснения. — Помилуй господи, мы здесь не беззаконие творим, а как раз собрались, чтобы разобраться в сем прискорбном инциденте со всем прилежанием и обстоятельностью… Если вы хотите указать на истинного убийцу, назвать его или хотя бы описать, если он вам незнаком, имеете к тому все возможности. Не смею вам препятствовать, наоборот, я весь внимание!

Он подался вперед, приложил ладонь к уху, чтобы лучше слышать. Комиссар откровенно ухмылялся.

Барон открыл было рот… но ничего не сказал. Пушкин прекрасно понимал его положение. Правда была слишком невероятна, а потом объявить ее вслух означало бы подвергнуться новым насмешкам, а то и попрекам в скудости фантазии.

Только теперь ему пришло в голову, что положение их, мягко говоря, весьма даже незавидное. После неожиданной смерти графа Тарловски в Праге попросту не было людей, посвященных в тайну их миссии. Люди эти остались в Вене, Берлине, Петербурге, и, чтобы просто снестись с ними, потребовались бы немалые усилия — все теперь зависело от судьи, он мог предоставить им такую возможность, a мог и не предоставить. Кто в здравом уме поверил бы истории про ожившего на миг рыцаря Брунсвика? Здешние сыщики, выполняя поручения графа, и представления не имели о подлинной сути дела. Чтобы объяснить историю с домом Гарраха и растерзанный вид троих выбравшихся из подвала людей, была придумана убедительная история про то, как они искали там, внизу, запрятанную некими преступниками добычу…

— Ну, так что же? — спросил судья после долгого молчания. — Только не говорите, что я — изверг и злодей, затыкающий вам рот. Я к вашим услугам, господин с длиннейшей фамилией! Если вы считаете, что убийство на Карловом мосту совершил кто-то другой — бога ради, назовите нам его, опишите, и Кранц тут же примется его ловить со всем свойственным ему рвением! Что же вы молчите? Быть может, вы, господин поэт, выручите вашего попавшего в затруднительное положение спутника? Быть может, именно вы видели настоящего убийцу? Не откажите в таком случае назвать его или хотя бы описать… Ах, и вы молчите… Странно, очень странно… Я вас умоляю, не смотрите на меня так страдальчески! Можно подумать, я затыкаю вам рот… Говорите же, душевно вас прошу!