Он и две его жены - Патрик Квентин

– Ну... потому что я тебя люблю, старого дуралея! Как вам это нравится! Я буду равнодушно наблюдать, как ты пилишь себе горло бритвой, да еще и помогать тебе в этом деле? – Он помолчал, глядя на меня с сокрушенным выражением лица. – Наконец, я должен был подумать и о себе. Потому что я, точно так же, как и ты, зависим от Си Джей и от Бетси, а Коллингхемы – да спасет нас от них Бог – не слишком податливы в отношении глубоких рефлексий и многоумных объяснений. Если бы я присоединился к твоему крестовому походу и бегал бы по улицам Манхэттена с криками "Долой Си Джей Коллингхема, гнусного обманщика", как ты думаешь, что стало бы с моей должностью? Или ты хочешь, чтобы Сандра торговала яблоками на углу улицы?..

– Но ведь ты же не зависишь от своей дурацкой должности! – прервал я его, так как всегда был убежден, что Пол, как последний из Фаулеров, обладает солидным состоянием.

Пол взглянул на меня с нескрываемым удивлением.

– О мой бедный мечтатель! – вздохнул он. – Ты и вправду считаешь, что богатства Фаулеров сохранились в неприкосновенности? О, этот маленький золотой запас уже давно трансформировался в норки. А я представляю почтенную старую Маму – Фонд исключительно ради огромных финансовых возможностей, с ней связанных. Кроме зарплаты, которую выплачивает мне Фонд, на моем банковском счете нет и ломаного гроша.

Только тут я понял, что им руководствовали исключительно личные мотивы и страх за собственную шкуру, что и он, подобно Элен, являлся лишь одним из наемников Коллингхема. Моя злость переросла в отвращение, хотя я вполне сознавал, что имею не так уж много прав презирать его. Давно ли я стал таким благородным рыцарем без страха и упрека?

И мне расхотелось пинать Пола. Он никогда не претендовал на роль героя. А кроме того, он всегда был искренне ко мне привязан. В отношении этого у меня не было никаких сомнений.

– Билл! – сказал он взволнованно. – Извини меня, но я понятия не имел, что ты придаешь этому такое значение.

– Ну, ладно, ладно!

– Я уже забыл, как чувствует себя человек в первую минуту, когда становится подлецом, – продолжал Пол, – но еще не освоился с этим состоянием. Зови этого попа и скажи ему, что все в порядке. Пусть дьявол заберет все это! Я готов подтвердить твои показания. Считай меня раскаявшимся грешником.

Я чувствовал, что он говорит искренне. Мое старое чувство симпатии к нему воротилось с удвоенной силой, но одновременно перед моими глазами неотрывно стояла вся ирония моего положения.

– К сожалению, для этого уже слишком поздно, – сказал я. – Если говорить о Трэнте, то в его глазах я как свидетель уже покойник. Даже если ты повторишь ему все слово в слово, он все равно тебе не поверит! Разве что сделает пометку на полях дела, что ты человек с чувствительным сердцем, который готов сделать все для своего спятившего друга. И это вовсе не мое личное предположение – он сам мне это сказал, причем в самых недвусмысленных выражениях. Так что нет смысла идти на это.

По лицу Пола было видно, что он почувствовал облегчение.

– Ну что ж, в таком случае... – Он улыбнулся с необычным для него смущением. – В таком случае раб, пожалуй, вернется на плантацию, а?

– Иди.

– Ну, тогда будь здоров, Билл. Успешного тебе самоубийства!

Пол быстро вышел из комнаты, и я услышал его удаляющиеся шаги в коридоре.

Я сел на кровать и закурил. Я не ощущал злости ни к Полу, ни к Трэнту, ни даже к самому себе. Более того, теперь я мог взглянуть на эти невероятные события с холодной объективностью. Пугающе ясно видел я теперь все перипетии жизни, какую до сих пор вел я, вел Пол, вел Дейвид Маннерс – каждый, придавленный деспотизмом Си Джей. И почувствовал, что больше так жить не хочу.

Еще недавно я приветствовал бы такой оборот дела как благословение. Даже полиция советовала мне отступить и укрыться в безопасной норке. Меня пожурили, но мне ничего не грозило. Да, я должен признать, что был такой период, когда я услужливо поспешил бы последовать этому совету. Но теперь я не хотел так поступать!

И дело тут было не в Анжелике. Мне было жаль ее только потому, что она, не будучи виновной, оказалась затянутой в очень скверное дело. А в остальном я был к ней равнодушен. Все это я сделал только ради самого себя. Я припомнил как сквозь туман, что Анжелика сказала мне что-то в этом смысле, а я ее высмеял. Однако это почему-то зацепилось в моей памяти. Если жизнь не сможет ничему научить человека, то лучше бы ему не жить совсем. Так вот, в течение нескольких последних очень тяжелых дней жизнь, наконец, чему-то научила меня. Теперь, например, я знал, что не хочу быть вице-председателем по делам рекламы, потому что Си Джей одарил меня этой должностью в награду за самую большую ложь в моей жизни. Я не хотел принимать любовь Бетси, если она будет опираться на ложь. Я не хотел, чтобы Рики прятался в таком зловонном убежище, каким стал теперь мой дом. Я не хотел быть ни Дейвидом Маннерсом, ни Элен Ходжкинс, ни, наконец, Полом Фаулером.

Коль скоро судьбой было предопределено, что на каком-то этапе я смог взглянуть на себя объективно, я знал, что теперь для меня возможен лишь один путь: работать локтями и выкрикивать во весь голос правду, чтобы в конце концов люди – хотя бы потому, что они устанут и им надоест слушать меня, – мне поверят. Я четко знал, как буду поступать дальше. Прежде всего я должен отказаться от всего, на что не имел права и что к тому же теперь совершенно не представляло для меня интереса. Я пойду к Си Джей и заявлю ему, что обманул его и намерен публично признаться в этом. Затем я откажусь от занимаемого поста и расскажу все Бетси. Если она оставит меня, то ничего не поделаешь... Тогда я останусь один. Теперь, когда я видел все ясно, а не в кривом зеркале, я был почти уверен, что Бетси меня не оставит. Если она действительно такая, какой я ее считаю, она поймет меня, поймет, что только спасая любой ценой Анжелику, я смогу вновь обрести порядочность, смогу быть достойным ее, Бетси, мужем. А потом, когда я закончу все это, мы сможем жить, основываясь на честных принципах. Я найду себе где-нибудь работу, подальше от развращающих милостей Си Джей. Мы начнем новую, честную жизнь.

Я взглянул на часы. Было только три тридцать. Наверное, я еще застану Си Джей в его офисе. Если я хочу что-то предпринять, я должен действовать быстро.

В кабинете Си Джей я провел целый час. Впрочем, он уже все знал от Элен. Я мог бы догадаться, что она немедленно, как только я выйду, бросится к телефону, чтобы доказать Си Джей, что в ее лице он имеет самую покорную, самую верную, самую преданную рабыню на свете.

Странно, но факт: если человек решит воспротивиться чему-то, чего он до сих пор боялся, то страх и ужас вдруг исчезают. Си Джей был куда хуже, куда более агрессивен и намного мстительней, чем я предполагал. Он выходил из себя, рычал, грозил мне кулаками. Он заявил, что когда полиция будет взвешивать мои показания, то на одну чашку весов лягут мои слова, а на другую – его и Дафны. Вывод он предоставил сделать мне. Уж не полагаю ли я, что начальник полиции, его старый, испытанный друг, поверит мне? И вообще, кто я, собственно, такой? Человек без роду и племени, прощелыга которого он по доброте душевной вытащил из канавы! Я законченный идиот, если считаю, что после этого я найду где-нибудь работу. Он меня... Он будет меня преследовать, куда бы я не подался, он доведет меня до тюрьмы! Вот судьба, которая постигнет меня от его руки. Если я осмелюсь произнести хоть слово кому-нибудь из газетной братии, то он знает отличных психиатров... А если мне кажется, что я смогу жить за счет Бетси, то вскоре мне предстоит убедиться, что адвокаты сумеют оспорить завещание матери Бетси. Когда же все эти угрозы не принесли результата, он ударился в сентиментальный тон ранимого, снисходительного тестя... Как мог я причинить такое зло бедной, маленькой Дафне?

– Послушай, Билл. Ты человек умный и разговариваешь сейчас с тоже разумным человеком. Если ты считаешь, что твоя зарплата низка, я тебе прибавлю... и это будет солидная прибавка. Разреши мне позвонить Трэнту и сказать, что ты просто пережил потрясение, потому что ты же был когда-то мужем этой женщины...

Все это вместе было постыдно и одновременно смешно. И не больше. Я чувствовал себя так, как будто слушал человека совершенно иного культурного склада, например, вождя племени людоедов или малайского охотника за головами...

Когда я выходил из кабинета, он снова впал в бешенство и рычал так громко, как только мог. Проходя мимо стола его секретарши, я заметил, что она смотрит на меня с нескрываемым ужасом. Это было то самое выражение, которое очень часто появлялось на лицах всех работников Коллингхема и которое я надеялся больше никогда не увидеть. Я искренне молился об этом в душе.

– Мистер Хардинг! – спросила секретарша. – Бога ради, что вы ему сказали?

– Я сказал ему "прощайте". И это все, – ответил я. Прощайте!