Взгляд василиска - Макс Мах

"Метров сто шестьдесят… ветер восточный, метра три в секунду, никак не более… "

Он опустил веки, прислушался к себе, увидел внутренним зрением покосившееся дерево, купающее нижние ветви в высоко поднявшейся воде, и вдруг рывком взбросив руку с оружием вверх, открыл глаза.

"Бинго!" – револьвер выцеливал ровно то место на стволе, которое он себе загадал, и, как ни был удивлен этим Вадим, в душе он твердо знал, будь там, в ста шестидесяти метрах от него белая мишень с черными кругами, и прогреми сейчас выстрел, пуля легла бы, как минимум, в девятку.

"А если человек? – спросил он себя с поразившим его самого холодным любопытством, и сам же себе ответил. – Тогда, только в грудь… У этой дуры рассеивание, должно быть, не слабое…"

Он постоял еще минуту, бездумно рассматривая противоположный берег, потом пожал плечами и пошел в дом.

– Кто это был? – Спросила за всех Полина. Во взгляде ее читалась тревога, усилившаяся, кажется, еще больше, когда она увидела, как выкладывает Вадим на стол – прямо среди чашек и блюдец – принесенные им с улицы дары ("А что, если это дары данайцев?"): револьвер, картонку с патронами и пластиковую карточку ганзейской кредитной фирмы "Триумф".

– Это был… – Сейчас Реутов чувствовал на себе напряженные взгляды всех троих, но сам смотрел только на Полину, прямо ей в глаза.

"Желтовато-золотистые… золотисто-желтые… А почему, собственно, нет? В одной лодке плывем".

– Ты не знаешь – спросил он, не очень, впрочем, надеясь на положительный ответ. – У твоей тети здесь нет, случайно, терминала?

– Случайно знаю, – удивленно моргнула Полина. – Есть. У Леонида Егоровича в кабинете. Только он старый, наверное…

– Не беда, – махнул рукой Вадим. – Лишь бы работал. Показывай!

Как ни удивительно, никто его ни о чем не спросил, только пока шли наверх, в кабинет покойного хозяина дома, Реутов буквально кожей чувствовал напряженные взгляды Давида и Лилиан, а спина идущей перед ним Полины была красноречивее иных взглядов.

– Итак, – Вадим сел в кресло перед терминалом и поднял тумблер, включив машину в сеть. Загорелась красная лампочка, потом на приборной панели перемигнулись несколько зеленых, и экран засветился ровным голубовато-зеленым светом. Однако прошло ни как не менее трех минут, пока появилась рабочая заставка.

Молчание затягивалось, начиная действовать на нервы.

– Умеешь ты, Вадик, интриговать, – сказал с усмешкой в голосе Давид, разряжая обстановку.

– Не торопи, – отмахнулся Вадим. – Увидишь, поймешь…

"Если Марик меня, конечно, не разыграл".

Еще минут пять ушло на поиски в сети, а когда открылась главная страница мемориального сайта Казачьих войск, "зрители" выразили дружное недоумение, проявившееся, впрочем, лишь в невнятном сопении и нечленораздельных звуках.

– Сейчас! – Успокоил их Вадим и не без внутреннего страха впечатал в окошко поисковой системы свою фамилию.

Греч не обманул. Упоминаний фамилии Реутова на сайте нашлось ровно одиннадцать.

– Ты казак? – Кажется, Полина была в который уже раз за это утро искренно удивлена.

– Да, – ответил Реутов, оборачиваясь к ней. – Казак. В смысле служил… когда-то.

– Сотник Реутов, – прочел вслух Давид. – По нашему, выходит, лейтенант. Взвод?

– Погоди! – Попросил Вадим, возвращаясь к терминалу. – Вот.

– Полковник Реутов… – В голосе Полины прозвучало недоверие, смешанное с удивлением. – Постой, сколько же тебе тогда было лет?

– Давида спроси, – предложил Вадим, не оборачиваясь. – Мы с ним ровесники. А дальше ты прочла?

– Двадцать четыре, – послушно объяснил Давид. – В шестьдесят втором… Похоронен… Что это значит?

– Это значит, – сказал Реутов во вдруг наступившей тишине. – Что человек, который здесь был, твердо помнит, что 17 апреля 1962 во время ночного боя в Вене, в районе технического университета – улицы Брюкнер, Мадер, точнее он не помнит – я получил пулевое ранение в голову. "Пуля пробила каску, – сейчас Реутов слово в слово повторял сказанное ему Гречем. – И вошла в лоб несколько выше переносицы и чуть правее…"

– Ой! – Такого голоса Полины он еще не слышал, но, честно говоря, сейчас ему было не до ее эмоций.

– Вообще-то верная смерть. – Тихо, как затухающее эхо, произнес Давид.

– Ты воевал? – Спросил Реутов, подозревая, впрочем, какой получит ответ. Но и это его, по большому счету, не слишком волновало. Он и спросил-то чисто автоматически, по-прежнему, тупо глядя, на черные строчки на алом фоне.

"Место захоронения полковника Реутова не известно…"

– Да, – ответил Давид после секундной паузы. – 82-й аэромобильный полк… Войну закончил капитаном, но я, Вадик, во Вьетнаме воевал и в южном Китае. С корейцами.

"В Китае… с корейцами… ну, и, слава богу!"

– Пуля в лоб, – напомнила Лили.

– Да, – кивнул Вадим, возвращаясь к теме рассказа. – Греч сказал, что я был еще жив. Меня перевязал санитар, а Марик был все время рядом, он… Он командование батальоном принял, как мой заместитель… Потом германцы стали обстреливать наши позиции из ста двадцати миллиметровых минометов. Санитара убило, еще кого-то… Он говорит, что я получил еще несколько ранений… осколочных… в грудь, живот, возможно, в ногу, но он просто уже не помнит подробностей. В любом случае, не жилец. Однако мы с Мариком с пятьдесят восьмого были все время вместе, сначала я у него заместителем, потом… Не важно. Потом он у меня. Греч просто не мог оставить меня там умирать, вот и вытащил в тыл. То есть, это был оперативный тыл, там тоже постреливали, но гораздо меньше, и, главное, туда садились вертолеты, подбрасывавшие нам боеприпасы. Мы тогда оторвались, вроде бы, и сплошной линии фронта не было, тем более, ночью… В общем он отправил меня с вертолетом. А на следующий день командир бригады сообщил в батальон, что я умер в госпитале. Вот, собственно, и все.

– Что значит все?! – Возмутилась Полина. – Ты же жив!

– Я тоже так думал, – не весело усмехнулся Реутов, чувствуя ее руки на своих плечах. – Но Марик был тогда моим заместителем, это он так говорит, и утверждает, что я умер. И тут вот, – кивнул он на экран. – Тоже написано.

– Мутная история, – сказала по-французски Лилиан. – А сам ты…? – Спросила она, снова, переходя, на русский.

– Сам я ничего такого не помню, – объяснил Реутов.

– И шрама у тебя нет, – задумчиво протянул Давид.

– На груди и спине есть, – возразила Полина и тут же осеклась.

– Возможно, – согласился Давид. – Но на лбу-то нет!

– Нет, – подтвердил Вадим. – Но, понимаешь, Давид, Марик Греч не тот человек, чтобы такие вещи перепутать, и он твердо помнит – в лоб! Он помнит, а я – нет. Сотником себя помню, как призвали прямо из университета тоже помню. Как пришел в бригаду, первый бой, как взвод принял, как начальником штаба батальона был, тоже вроде бы помню. Но войсковой старшина?

– Почему старшина? – Не понял Давид. – Там же написано полковник.

– Это у нас так принято, – устало объяснил совершенно сбитый с толку Вадим. – Погибшим присваивается очередное звание. А мне, это Марик так сказал, как раз в феврале шестьдесят второго присвоили войскового старшину.

– Вадим, – спросил Давид, когда они снова вернулись к столу. – А не может так быть, что это просто какая-то глупая ошибка? Путаница с похожими фамилиями, или однофамилец, скажем…

– Я Марика помню, – возразил Вадим. – А он помнит меня. Мы ведь с ним вместе с начала войны были, и до шестидесятого года я все прекрасно помню. Но вот потом… Ничего! Как так? У меня и в военном билете записано: с 58 по 62. То есть, выходит, что я всю войну провоевал! И понимаешь, я об этом никогда даже не задумывался. – Вадим чувствовал себя, как внутри дурного сна, но и то сказать, действительность, рухнувшая ему на голову два дня назад, ничем существенным от ночных кошмаров не отличалась.

"Просто шизофрения какая-то!"

– Я вот только сейчас сообразил, – сказал он вслух, вытягивая из пачки очередную сигарету. – Там написано девять наград, но они же у меня все дома лежат. Ровно девять! Но вот я сейчас пытаюсь вспомнить, когда и за что я их получил, и помню почему-то только первые четыре… Святой Георгий третьей степени… Это август пятьдесят восьмого, оборона Константинополя… восточный фас. Вторая степень, октябрь, Родопская операция… Полярная Звезда…

– У тебя есть Звезда? – Казалось желтовато-золотистые глаза Полины увеличились ровно вдвое, заняв пол-лица, и, если разобраться, она была совершенно права. Но вот какое дело, сам-то Реутов сообразил, вернее, осознал, какая это награда, только сейчас!

– Да, – подтвердил он, вставая и направляясь к буфету за коньяком. – Июль пятьдесят девятого, Плоешти…

И он вдруг вспомнил тот бой, да так явственно, как никогда не вспоминал. Казалось, он снова был там, под Плоешти, в жирном дыму, стелющемся над землей, среди черных от грязи и копоти бойцов, отразивших пятую или шестую атаку итальянских панцергренадеров. Горели нефтяные скважины и город, горели сожженные "Фиаты" и "Мерседесы", и земля горела, корчась в чадном пламени напалма, которым поливали их с черных небес двухмоторные "Дорнье". Вообще, что делалось выше пелены дыма, сказать было трудно, потому что за сутки непрерывного боя Вадим видел небо всего один раз, когда налетевший порыв ветра разорвал на миг сплошную занавес копоти и дыма, показав в разрыве высокое голубое небо южного лета. Но зато Реутов видел, как утром – если это действительно было утро – упал среди горящих танков такой вот "Дорнье", а ближе к обеду на правом фланге их батальона разбился их собственный, русский, истребитель. Однако опознать его было трудно, так мало от него осталось.