На наших глазах - Валентина Хадсон

Я опустила глаза. Воспоминания горько подступали к горлу.

— Ну и что бы я тебе сказала? "Знаешь, Николь, Саша мне не брат, а ещё я поссорилась с Ромой, и мне очень хочется умереть"? Что бы ты сделала?

— Вызвала бы "скорую", — усмехается девушка, обнимая меня. — Пойми ты уже, глупая! У всех нас бывают ужасные дни, всем нам порой невыносимо больно. Но мы никогда не одиноки! Даже самые умные люди иногда чувствуют себя полными идиотами, а самые независимые думают, что их бросили. Но на самом деле мы сражаемся на одной стороне. Тебе не нужно казаться сильной рядом с теми, кто любит тебя!

Я крепко прижимаю её к себе и, закусив губу, сдерживаю слёзы. Николь отстраняется и пытается меня успокоить.

— Не плачь, ну же! Всё уже позади! Всё замечательно, все живы, ты в кругу друзей, которые сделают ради тебя всё, что угодно! Забудь вчерашний день хотя бы на несколько часов.

Мы подходим к ребятам, которые безуспешно будят Генриха. Артём лениво шикает на них, и парень в конце концов просыпается. Громкой и не слишком единодушной толпой решаем играть в "Твистер". Мне, как самой неподготовленной (я в платье, а не в джинсах), великодушно разрешают быть ведущей.

Парни почти сразу роняют Арину. Маленькое после слишком темно для такой толпы, и это первый раз на моей памяти, когда для рук и ног не хватило цветных кружков. Все отдавили друг другу пальцы, запястья, головы и даже локти. Зато смеялись так, что, наверное, на улице было слышно.

В какой-то момент я решила снять ребят на видео. На самом деле, жалко будет, если этот вечер просто сотрется из памяти! Поэтому, не слушая возмущённых окриков Арины и Николь, я вела уморительный "репортаж" из самой гущи сплетенных рук и ног. Наконец, самыми последними остались Рома и Паша, но они держались и не падали так долго, что мы силой согнали их с поля, потому что уже привезли заказанную Сашей пиццу. Развалившись на полу и на диванах, мы болтали, казалось, обо всём на свете, и Генрих оказался отличным собеседником, очень начитанным и остроумным, а Паша всё извинялся перед Николь, которая грозилась возненавидеть его, если он ещё раз извинится.

Спустя какое-то время мы всё-таки развились на парочки: Паша показывал Николь какие-то фотографии на своём телефоне, кажется, из его летней поездки в Мексику, Артём и Генрих засели за какую-то настольную игру, а Арина и Саша так и сидели за столом и всё никак не могли наговориться, постоянно подливая себе уже остывший чай из большого заварочного чайника…

Я потянула Рому на улицу. Уже стемнело, и осеннее небо, казавшееся отсюда ближе, тихо мерцало огоньками звёзд.

— Холодает, — поёжился парень, прижимая меня к себе. — Видишь, как звезды мигают? Значит, будет ещё холоднее.

— Синоптик ты мой, — смеюсь я. — Так ведь и должно быть холоднее: осень же!

— Всё время забываю об этом.

Мы стоим, обнявшись, и смотрим только вверх, а под нами проносятся машины и живёт своей бесконечной жизнью огромный город, которому нет никакого дела до нас.

По домам мы разъезжаемся поздно. Артём, быстро попрощавшись, увозит Генриха, Арина вызывается подвезти нас с Сашей и Ромой до дома, а Николь, кажется, вновь ночует у Паши, теперь абсолютно законно. Дома я первым делом создаю общую беседу для нас всех, умудрившись даже найти Генриха в друзьях у Артёма, и пишу что-то вроде "Спасибо вам всем за прекрасный вечер!!!". Ребята тут же откликаются. Николь пишет "Саше спасибо, что всех нас собрал! И от Паши тоже спасибо, кстати". Артём соглашается с ней, а Генрих иронично пишет "не за что", на что тут же получает множество горячих опровержений и заверений в том, что он всем очень понравился. Я глупо улыбаюсь, остановившись посреди комнаты с телефоном в руках, представляя себе лица друзей вокруг меня. Кажется, что они все здесь, рядом, и я знаю, что ни за что не буду чувствовать себя одинокой. Больше — никогда.

Рома уже окончательно обосновался в моей комнате. Родители поставили ему диван за перегородкой, но почему-то я уверена, что на нем он спать не будет.

— Ну-ка, дай посмотреть пока, что ты там наснимала, — просит он, когда я собираюсь в душ. Я без раздумий отдаю ему телефон и ухожу мыться. Когда я возвращаюсь, разгоряченная и счастливая, то тут же натыкаюсь взглядом на широко открытые глаза Ромы.

— Что-то случилось? — испуганно спрашиваю я.

— Посмотри на это! — он протягивает мне телефон. На экране — момент, когда выбыл Генрих. Я помню, он очень забавно повернулся, практически вниз головой, но не удержался и присел на пол. Я вопросительно перевожу взгляд на Рому.

— Посмотри на пол!

Я увеличиваю изображение. И успеваю заметить, как из кармана брюк Генриха выскальзывает что-то белое. Рома быстро нажимает на "стоп".

— Ну и что? Наверное, носовой платок выпал.

— Да? Такой важный платок, что его тут же схватила Арина? — Рома снова пускает видео. И я только сейчас замечаю, что девушка и вправду изгибается и подхватывает белый предмет. Почти тут же Генрих садится, и она украдкой возвращает "платок" ему. В полной растерянности я перематываю видео и снова и снова пытаюсь разобрать, что это может быть? Рома прекращает мои попытки, забирая телефон.

— Алён, я понимаю, что сегодня утром вёл себя очень глупо. Я не поверил Саше, потому что никак не мог ему доверять. Но это — доказательство его правоты. Я знаю запах хлороформа, и я знаю, что этот платок не с проста оказался у Генриха в кармане. Мы совершенно точно ошибались в нём. Он всё ещё опасен.

С каждым его словом моё сердце проваливалось куда-то в желудок, и там билось часто и гулко, отдаваясь в ушах.

— То есть Саша сказал правду? Он не приходил к Генриху?

— Да. Он и не думал ехать к Генриху. Это Генрих нашёл его и похитил.

— Что?!

— Алёна, это единственное возможное объяснение!

— Но зачем ему похищать моего брата?! Он же даже денег у него не взял!

— Быть может, ему нужно было что-то более ценное, чем деньги, — задумчиво произнёс парень. — Например, встреча с Артёмом.

Я присела на край кровати.

— Тебе не кажется это слишком… Просто слишком для Генриха? Откуда он мог знать, что я встретила Артёма? Что мы с Сашей повздорили? Он что, установил за нами постоянную слежку? Не слишком сложно для одного человека?

— Он мог