Ненаписанные страницы - Мария Верниковская

— Когда пригонят коров.

Однажды вспомнился Сергей. Может быть, дать ему телеграмму? Но она тут же с вялым безразличием отвергла эту мысль. Приходил Верховцев, молча посидел и ушел, еще больше горбясь и сутулясь. В середине второй недели тихо постучал в дверь Павел Иванович Буревой. Он был одет в рабочий костюм, словно собрался на смену, и прятал в глазах мужское сдержанное сострадание. Рядом стояла Евдокия Ивановна и озабоченно кивала на дверь, где лежала Аленка. Участие этих людей вдруг растопило холод, Вера Михайловна ткнулась лицом в плечо Евдокии Ивановны и впервые заплакала. Павел Иванович шагнул к ней, взял за руку выше локтя и тихо сказал:

— Я тебе утешных слов говорить не буду. Должна терпенье иметь. Не время еще отчаиваться. — Он подтолкнул вперед жену со словами: — Оставайся здесь… А я в цех тороплюсь, — сказал он, берясь за ручку двери.

Евдокия Ивановна сразу заставила Юлию Дементьевну выпить чашку горячего чая, увела ее в другую комнату и уложила в постель. С мягкой настойчивостью она то же самое проделала с Верой Михайловной и осталась до утра дежурить у постели больной.

Очнувшись на рассвете, Кострова удивилась, что проспала почти пять часов кряду. Евдокия Ивановна, затенив настольную лампу газетой, дремала, облокотясь руками на спинку стула. Заслышав шорох шагов, она встрепенулась и, указывая на девочку, ободряюще сказала:

— Дай-то бог, поправится. Дыханье, видишь, ровное.

Глаза Аленки были полуприкрыты, ресницы вздрагивали, но она спала и дышала глубоко. Евдокия Ивановна взяла Веру Михайловну под руку и увела вглубь комнаты.

— В цехе-то у вас неприятность, — осторожно начала она, наклоняя набок голову: — печь в ремонте, а из Москвы строгий запрет пришел. Комиссия выехала. Начальника грозят с работы снять. Мой-то вчера заходил рассказать обо всем, да вид у вас и без того убитый был.

От ее слов Вера Михайловна медленно, словно издалека возвращалась к действительности. Первым ее движением было ехать на завод. Но Евдокия Ивановна усадила ее за стол и тоном человека, умудренного жизненным опытом, сказала:

— Сначала надо подкрепиться едой, а потом и за работу.

Обычный тон, обычные слова, но, кажется, их-то и не доставало все эти тревожные дни. Кострова оставила недопитый чай и твердо сказала матери:

— Мне нужно обязательно в цех, через два часа я вернусь.

Юлия Дементьевна, тоже оживившаяся, быстро закивала головой:

— Поезжай, поезжай. Дело бросать нельзя.

В трамвае Вера Михайловна рассеянно разглядывала пассажиров. На остановках в открытые двери врывался холодный ветер. Десять дней, в течение которых она не выходила из дома, резко изменили все вокруг. Ветер перемешал снег и пыль, окаменелая земля пестрела белыми пятнами.

У доменного цеха Кострова сразу попала в непривычный шум новостройки. Прислонясь к стене прорабской будки, она, как зачарованная, неотрывно смотрела на то, что открылось ей. Пятая печь, потухшая, лишенная жизни внутри, сверху сияла зелеными огнями электросварки, гудела железным скрежетом, голосами людей и пахла запахом свежего дерева. Электросварщики, плотники, каменщики сновали по лесам до верху, как муравьи. Переходя по деревянным настилам, они что-то ощупывали, к чему-го прислушивались. Наверное, они обжигали руки на холодном ветру, но не замечали этого.

Ритмично ухал тяжелый клепальный молот. Глухие его удары выводили из оцепенения, как будто кто-то ударял по нервам, заставляя их быстрее откликаться на все окружающее. Почти над ухом у себя Вера Михайловна вдруг услышала чей-то голос:

— Летом в деревню в отпуск ездил. Попросили поделиться опытом, помочь построить скотный двор. Ну тоже, как в городе, устроили совещание. Пожарник говорит, надо ближе к воде. Фельдшер возражает, надо подальше от малярийного болота. Спорят, шумят. Зоотехник плюнул и сказал: «Пойду с коровами лучше посоветуюсь».

Свернув провод и закинув его за спину, рабочий кивнул на печь:

— А тут полная рабочая согласованность. Еще печь когда не ломали, а мы уж сколько кабеля уложили.

«Рабочая согласованность», — мысленно повторила Кострова его слова, вглядываясь в квадраты строительных лесов. Она знала, что где-то там, на каких-то определенных точках, узлах всегда вовремя появляются Павел Иванович Буревой, Орликов, Федоренко, Верховцев — партийный резерв. Это они вносят организующее начало, рабочую согласованность в хаос многолюдья.

Вдруг она увидела Бартенева. Он спускался по шаткой лестнице, медленно и тяжело ступая на носки. Исхудавшее, усталое лицо его издали показалось ей сумрачным, сердитым. Достигнув последней ступеньки, отрывавшейся высоко от земли, держась за перила, он не стал прыгать, как сделал бы, наверное, всякий другой, а, продолжив и чуть удлинив шаг, очутился на земле. Засунув руки в карманы пальто, упрямо согнув шею, он прошел недалеко от нее. Она не окликнула его, а только проследила за ним взглядом, пока он не скрылся в дверях конторы, и стала подниматься на печь.

Первым, кого она встретила наверху, был Павел Иванович. Увидев ее, он не ахнул, а сделал вид, будто и не отсутствовала она столь долго. Как тот рабочий с проводом, он сразу заговорил с ней о самых насущных заботах дня:

— Только что в штабе подвели итоги соревнования. Вот иду к художнику, надо обнародовать. Видите наш девиз?

Она проследила за его глазами и увидела укрепленный на лесах плакат:

«Делай работу один раз! Сокращай на одни сутки».

— Впереди графика идет бригада Шелонкина, — сообщил Буревой.

Она хотела спросить, кто такой Шелонкин, но не спросила, подумав, что не в этом главное. Сегодня Шелонкин, завтра какой-нибудь Петров, потом еще кто-то появится. Многие люди ведут здесь бой за сутки, ведут без сна, без отдыха. И, по существу, все они герои, как солдаты на передовой.

Спустя полчаса она входила в кабинет Бартенева. На стук двери он не сразу поднял голову от бумаг, но, увидев ее, медленно стал подниматься из-за стола. Она так же медленно подвигалась к нему. Глубокие складки очертили его плотно сжатый рот, но строгие черты выражали простое человеческое участие.

— Я знал, что вы придете сегодня, — сказал он просто и спросил: — Дочери лучше?

— Ей не лучше и не хуже, — ответила она и первый раз за эти дни подумала об Аленке без терзавшей душу тоски.

Он внимательно и мягко, все с тем же выражением участия, смотрел в ее побледневшее, осунувшееся лицо.

— Как с ремонтом? — спросила она.

— С ремонтом? — переспросил Бартенев, и знакомое ей жесткое, колючее выражение появилось сразу на его лице. Он замолчал, глядя теперь мимо нее в мутный свет за окном.

— Я слышала о комиссии, — начала она, стараясь не замечать возникшей в нем перемены. — Это Негин подстроил?

— Может быть, и Негин, — как ей показалось, безразличным тоном ответил Бартенев.

Выдвинув ящик стола, он достал телеграмму и молча протянул ей. Телеграмма была адресована Лобову, Голубеву, Бартеневу. Она не торопясь прочла:

«Высокое давление опротестовано группой инженеров. Выезжает комиссия. До решения воздержаться ремонта».

Внизу стояла чья-то неизвестная ей фамилия.

— А каким может быть решение?

— Теперь любое решение уже ничего не изменит, — упрямо сказал он, — печь будет работать на высоком давлении.

— Значит, реконструкция начата?

Он молча наклонил голову. Ее вдруг охватила тревога:

— Но если все-таки там не разрешат, тогда вам и Лобову…

Он не дал ей договорить и протестующе поднял руку, как будто желая сказать ей, что он не кочевник, что ни при каких обстоятельствах не оторвется от этой земли, которая стала его работой, его домом, его жизнью. Но вслух сказал:

— На этот раз главный удар на себя принимает Лобов, но я думаю, что до оргвыводов дело не дойдет. Я вам говорил, в защиту идеи высокого давления выступит сама печь.

— Но ведь можно без ударов на себя? — усомнилась она. — Это же не вообще «Москва отказывает», а кто-то живой, конкретный, правомочный. Можно остановить удар? Кто-то должен искрить!

Он недоверчиво покачал головой. Кострова встала. Сейчас она возьмет эту телеграмму и пойдет к Гущину. Она заставит его звонить в ЦК, объяснять, добиваться. Теперь мысли ее твердо обрели утраченную точку опоры. Что бы ни случилось с Аленкой, она уже не лишится этой опоры. Она подошла к телефону и попросила соединить ее с парткомом. Услышав в трубке голос Гущина, настойчиво сказала:

— Я приду сейчас к вам. Необходимо поговорить.

Не дожидаясь, какой последует ответ, она повесила трубку и спокойно сказала Бартеневу:

— Я возьму с собой телеграмму и потом вам позвоню.

Он не успел возразить или что-то посоветовать, она быстро вышла из кабинета и пошла по коридору, на ходу запахивая пальто. Навстречу ей бежала Маша, издали улыбаясь. Не решаясь сразу спросить об Аленке, она сказала: