Сапфо - Игорь Суриков

Субэтносы внутри этноса — опять же явление вполне общечеловеческое. И в России, коль уж на то пошло, вполне четко зафиксированы субэтносы: поморы, казаки, сибиряки (чалдоны)… А когда-то — лет тысячу тому назад — были поляне, древляне, вятичи, кривичи и т. д.

История древнегреческих субэтносов, похоже, не менее богата. Во II тысячелетии до н. э. важнейшими из них были ахейцы. Не случайно еще Гомер в своих поэмах о Троянской войне часто употребляет именно термин «ахейцы», когда имеет в виду эллинов в целом.

Однако ахейцы на рубеже II–I тысячелетий до н. э. были оттеснены в горные области срединного и северного Пелопоннеса (Аркадию и Ахайю), где с тех пор и жили. Пришло время, когда на историческую арену выдвинулись субэтносы, которым с тех пор предстояло играть решающую роль: дорийцы, ионийцы и эолийцы.

Они расположились в Элладе как бы этажами или слоями. Да, действительно, имела место вот такая занятная ситуация: «трехэтажная Греция». Если ориентироваться по привычной нам карте, где север наверху, а юг снизу, то окажется, что «первый этаж» древнегреческого «дома» был занят дорийцами. Они заселили бо́льшую часть Пелопоннеса, Крит и другие острова южной части Эгейского моря, а также крайнюю юго-восточную оконечность Малой Азии. Севернее жили ионийцы. Ареал их обитания — Аттика, острова центральной части Эгеиды и, естественно, малоазийская Иония.

А еще севернее расположились эолийцы — к этой племенной группе древних греков принадлежала Сапфо. Эолийцы возводили свое происхождение к Эолу (потому так и назывались). Но не к Эолу — повелителю ветров, а к другому персонажу греческой мифологии, носившему такое же имя. Этот Эол, согласно мифам, был одним из сыновей Эллина — легендарного первопредка всех греков (эллинов).

Во II тысячелетии до н. э. эолийцы жили еще в материковой, Балканской Греции. Но уже тогда занимали ее северные районы — Беотию и Фессалию. Когда в Элладу с «огнем и мечом» вторглись дорийцы и другие племена с еще более дальнего севера, это привело к полной перекройке всей этнической карты страны. Вот тогда-то и эолийцы, спасаясь от истребления, в массе своей бежали на восток, за море. Обосновались они в конечном счете в той области, которая и стала называться Эолидой.

Кратко уже говорилось о том, что собой представляла Эолида, но теперь необходимо описать ее с большей детализацией. Это, в сущности, Лесбос и его окрестности — некоторые материковые районы прилегающего побережья Малой Азии. С запада Эолида омывалась Эгейскими волнами, а с остальных трех сторон граничила с другими областями: на юге — с Ионией, на востоке с Миссией, на севере — с Троадой (то есть регионом, получившим свое название от древней, к тому моменту уже разрушенной Трои).

Новые места были чужими, незнакомыми; их приходилось обживать. А это затруднялось, в числе прочего, и тем, что приходилось искать какой-то способ взаимоотношений с туземными, «варварскими» народами, далеко не всегда дружелюбно настроенными. Да что там говорить о «варварах», коль скоро и свои же собратья — поселившиеся поблизости греки других субэтносов — всегда готовы были пойти войной на тех соседей, что выглядели послабее, и по возможности чем-нибудь от них поживиться.

Характерный пример. Эолийцы основали в своей области 12 городов, которые постепенно сформировались в полноценные полисы. Однако через какое-то время этих эолийских городов было уже не двенадцать, а одиннадцать. Потеряна была Смирна — богатый и процветающий по тем временам приморский торговый центр. И захватили Смирну отнюдь не какие-нибудь «варвары», а греки-ионийцы, с юга, как мы знаем, соседствовавшие с эолийцами. Смирна превратилась в ионийский город.

Впрочем, для всех малоазийских эллинов — враждовали ли они или жили мирно — главной все-таки была «варварская» проблема. Ведь они воистину вели в своем роде «кромочное» существование на узкой полоске прибрежных земель: с одной стороны — море, с другой — древневосточные государства и племена.

Собственно, эта особенность характерна, пожалуй, не только для эолийцев или ионийцев, но и для греков как таковых. Ее уже тогда же подметил гениальный Платон, писавший: «…Мы теснимся вокруг нашего моря, словно муравьи или лягушки вокруг болота» (Платон. Федон. 109 b).

Да, эллины, воздвигая свои города, действительно обосновывались на самой кромке беспредельного «варварского» мира; последний в своей европейской и западноазиатской части оказался в результате украшен по южному «подбрюшью» (средиземноморскому и черноморскому) этакой пестрой каймой греческих полисов (просим прошения за невольную метафору).

Вглубь материка греки не забирались (то есть совершали, конечно, туда поездки торгового и иного характера, но на постоянное жительство не переселялись). Да и не только вглубь материка! Даже Сицилия — хоть и большой, но остров — точно так же была лишь «обшита» эллинской «каймой» по побережьям, а в ее центральной части обитали одни «варварские» племена (сикулы, сиканы и др.).

Это интереснейшее явление — «кромочное» существование — не могло не породить особую психологию постоянного пограничья, «фронтира». Последняя в качестве одного из своих важных компонентов включала, естественно, впитавшуюся в «плоть и кровь» потребность постоянно быть начеку, всегда ожидать опасности.

Весьма закономерно и ожидаемо, что если та или иная группа прибывших греков имела возможность поселиться не на самом материке, а на каком-нибудь прибрежном острове, — то именно такой выбор по большей части и делался, во всяком случае на первых порах. Что и говорить, остров куда надежнее в плане защиты от вражеских угроз. Правда, нередко бывало и так, что через несколько десятилетий греки, в ограниченных островных условиях начиная уже ощущать тесноту и недостаток ресурсов, а с другой стороны — убеждаясь, что туземцы-варвары не так и страшны, как казалось попервоначалу, — совершали, как выражаются, «прыжок на материк», то есть переносили свой город туда. Впрочем, Лесбос как раз был одним из самых обширных и богатых островов Эгейского моря, так что его эллинским обитателям «прыгать» никуда не пришлось, они на нем так и остались.

Как бы то ни было, встреча с «иными», «чужими» — это далеко не непременно и даже, пожалуй, не в первую очередь стимул к конфликтам. Как минимум не в меньшей степени это стимул к контактам. Наиболее естественный вопрос, возникающий при подобного рода встречах — не «как мы можем им навредить?», а «что мы можем от них получить?». Такие ситуации должны были подталкивать не только к враждебности, но и к конструктивному диалогу.

Греки, обосновавшиеся на малоазийском берегу Эгейского моря, постепенно открывали для себя «варваров». Узнавали о них много нового. Хотя бы то, например, что «варвары» — не такие уж и дикие, как могло представиться на первый взгляд. Точнее будет выразиться так: что «варвары» могут быть очень и очень разными. Среди них встречались как этносы, живущие действительно еще вполне родо-племенным строем, так и носители достаточно высокой цивилизованности, создавшие свои государства и города.

Среди последних на особом месте стояли лидийцы. Их государство с VII века до н. э., когда в нем установилась власть династии Мермнадов, стало сильнейшим в Малой Азии. В годы, когда жила и писала Сапфо, Лидией правил царь Алиатт, отец Креза — того самого Креза, чье имя стало в устах греков символом чудовищного, немыслимого богатства. Да и поныне говорят «богат, как Крез». Кстати, подчеркнем, именно Крез, а не Крёз, как почему-то произносят и даже пишут некоторые люди, видимо, не отличающиеся особенной грамотностью.

Когда царствовал Крез (в 560–546 годах до н. э.), Сапфо, кажется, уже не было на свете, или, во всяком случае, она была уже пожилой. Но на самом деле Крез попросту пожинал (и не особо даровито) те плоды, которые посеял его покойный родитель. По большому счету, именно Алиатт сделал Лидию одной из великих держав Ближнего Востока[101]. Ряд его деяний позднейшими авторами оказался по недоразумению приписан его сыну и преемнику[102].

Возьмем хотя бы такой эпизод из жизни одного знатного афинянина. «Алкмеон, сын Мегакла, оказал помощь лидийцам, прибывшим из Сард от Креза к Дельфийскому оракулу, и заботился о них. Услышав от своих послов к оракулу об услугах Алкмеона, Крез просил его прибыть в Сарды. Когда Алкмеон приехал в Сарды, царь дал ему в подарок столько золота, сколько он мог сразу унести на себе. Алкмеон же ухитрился еще умножить этот щедрый дар. Он облекся в длинный хитон, оставив на нем глубокую пазуху. На ноги он надел самые большие сапоги, которые только можно было найти. В таком одеянии Алкмеон вошел в сокровищницу, куда его ввели. Бросившись там на кучу золотого песка, Алкмеон сначала набил в сапоги сколько вошло золота. Потом наполнил золотом всю пазуху, густо насыпал золотого песку в волосы на голове и еще набил в рот. Выходя из сокровищницы, Алкмеон еле волочил ноги и был похож скорее на какое-нибудь другое существо, чем на человека. Рот его был полон, и вся одежда набита золотом. При виде этого Крез не мог удержаться от смеха и не только оставил всё унесенное им золото, но еще и добавил не меньше. Так-то этот дом чрезвычайно разбогател. Алкмеон этот держал четверку лошадей и победил в Олимпии, получив награду» (Геродот. История. VI. 125).