От Кибирова до Пушкина - Александр Лавров

Страшно больно, что наше поведение имеет такой вид, будто мы тебя забрасываем, но ты знаешь, что это только видимость, основывающаяся на том, что собрались на башне такие несчастные в отношении писем люди, как мы трое. Деньги — 100 рублей — Маруся выслала, — необходимо, чтобы ты прислал Вячеславу подробн<ый> отчет об этих суммах[444]. Меня очень мучает в твоих письмах то, что у тебя настроение нисколько не меняется и остается все так же подавленным[445]. Мне кажется, что во все минуты такого сильного опущения настроения должна быть необходима, чтобы спастись, одна какая-нибудь светлая крепкая точка, которая всегда поднимает и за которую можно захватиться (так! — А. К.) всегда и всегда в тяжелую минуту. Мне кажется, что жизнь только возможна, только если при постоянном падении — постоянное поднятие, постоянный новый электризующий и движущий вперед ток. Что жизнь может только быть как поднимающаяся вверх дорога[446] или как «montagnes russes»[447]: то вверх, то вниз, но всегда с каким-то толчком вперед, иначе болото, а сила та, про которую я говорю, она должна быть внутри нас или быть разбужена в нас (ибо она всегда еще в сонном виде) чем-то внешним, святым и высоким, на что мы упираемся. Я вот что скажу тебе про себя, я имею такое святое и высокое, на что я могу упереться, но то, что составляет мой недостаток (или мой грех), я не допускаю часто эту[448] силу войти в себя, как бы не допускаю ее разбудить себя, окружаю изоляторами. Дорогой Сережа, я совершенно случайно написала тебе все это, внезапно, но мне очень хотелось бы знать, кажется ли тебе это понятным и имеющим смысл. Скажу тебе теперь, что был<о> в Москве. В общем, вышла очень интересная поездка — как для Вячеслава, так и для меня. Потому что В<ячеслав> переговорил много с близкими идейно людьми, вроде Бердяева, Булгакова, Эрна. С Берд<яевым> в особенности он был очень рад встретиться. В Петерб<урге> он дружен со многими, но никого нет почти идейно близкого ему. Я очень подружилась с семьей Эрна и с ним самим. Мы с ними несколько раз видались и говорили. Он живет в маленьком домике на окраине Москвы[449], в огромном дворе, у Девичьего монастыря и Москвы-реки, по которой мы катались с его[450] сестрой и ее подругой, живущими у него. С этими девушками (курсистками) я очень сдружилась. Впрочем, первое впечатление от Москвы было очень тяжелое вследствие страшного истеричного настроения некоторых ее элементов. Ты, верно, читал из газет о скандале в Лит<ературном> Художест<венном> Кружке. Газеты врали так, как я раньше не могла себе представить это возможным[451] (в «Речи»[452], впрочем, длинная одна заметка сравнительно верна). Но, в общем, публика этого кружка по общему отзыву позорная, а оппоненты — страшно нервные и раздраженные, не оппонируя ни словом на реферат В<ячеслава> (кроме 2 исключений), напали на декадентов вообще и референта в том числе, а большинство из них, придравшись к тому, что у В<ячеслава> упомянуто о народничестве Белого, напали страшно резко и лживо на Белого. Вячеслав сказал в начале несколько спокойных слов о том, что если публика аплодирует на нападения резкие на референта, а не на реферат, то это значит недоверие и он должен уйти, а когда публика стала ему сильно аплодировать за это — спокойно стал продолжать им говорить.

Вячеслав ходит по комнате и проговаривает: «воспоминания тяжелой чередой встают передо мною»[453]. Это относится к стенке библиотеки, к которой прикреплены белые записки со всеми его срочными делами, в том числе, horribili dictu (?)[454]: 2 речи о Гоголе и лекция[455]. Напишу скоро подробнее. Крепко целую и обнимаю.

К истории дела антропософов 1931 года[**]

Знаменитое дело московского кружка антропософов, ставшее причиной многочисленных арестов среди друзей Андрея Белого в мае 1931 года, неоднократно привлекало внимание ученых. Исследователи разыскали и опубликовали материалы следственного дела, заявления Андрея Белого в Коллегию ОГПУ, письма и другие документы, что позволило восстановить подробности этого тяжелого периода в жизни писателя[457].

Кратко напомним, как разворачивались события. По делу антропософов было задержано 27 человек, среди которых оказались друзья Белого и его возлюбленная (фактически — жена) Клавдия Николаевна Васильева. Аресты начались в конце апреля и длились до конца мая, еще месяц тянулось следствие — обвинительное заключение датировано 29 июня 1931 года, а приговор — 8 сентября. Во время второй волны арестов 8 мая был арестован Петр Николаевич Васильев — муж К. Н. Васильевой, и вместе с ним увезен хранившийся на его квартире сундук с рукописями Белого. Об этом потрясенный писатель узнал от приехавшего в Детское Село Петра Никаноровича Зайцева: «Белый тут же немедленно написал письмо А. М. Горькому. Клавдия Николаевна заставила меня выпить кофе, и я тут же отбыл в Москву»[458]. Печальная очередь дошла до самого П. Н. Зайцева 27 мая — третья волна арестов была самой массовой. Вместе с Зайцевым забрали близких А. Белому людей: Лидию Васильевну Каликину, сестру К. Н. Васильевой Елену Николаевну Кезельман, Бориса Петровича Григорова и др. Еще не зная об этих арестах, 31 мая Андрей Белый в отчаянии писал П. Н. Зайцеву о схваченной накануне К. Н. Васильевой: «После того, как взяли ее, сутки лежал трупом; но для нее в будущем надо быть твердым; и я… — возьму себя в руки»[459].

Белый, мучительно переживавший за своих друзей и жену, оставаясь, к своему недоумению, на свободе, старался вызволить их с Лубянки всеми возможными средствами. Ключевую роль в итоге сыграли помощь и заступничество Вс. Э. Мейерхольда. В письме к З. Н. Райх от 8 июня 1931 года А. Белый просил Вс. Мейерхольда узнать, где держат К. Н. Васильеву: «Просьба <…> справиться или обратиться к лицу, могущему дать справку, где Кл<авдия> Ник<олаевна>: точно ли в Москве; и сообщить старушке матери; или: заехать к ней и дать совет, как ей поступать в Москве»[460]. В следующем письме от 18 июня А. Белый просил режиссера устроить ему встречу с кем-нибудь из чекистов, ведущих следствие, чтобы передать бумаги и рукописи, свидетельствующие о полной невиновности К. Н. Васильевой: «Мне хотелось бы лично видеться с цензорами<…> или, чтобы кто-нибудь из друзей это передал <…> или устроил бы мне свидание с людьми, с которыми я по прибытию в Москву мог бы побеседовать»[461]. Уже 27 июня Белый встретился с Я. С. Аграновым, заведующим секретно-политическим отделом ОГПУ, членом Коллегии и главой «Литконтроля» ОГПУ[462]. В письме от 4 сентября А. Белый благодарил Вс. Мейерхольда за участие в этом деле и особенно за устроенный разговор с Аграновым, который, по мнению писателя, сыграл важнейшую роль в судьбе Васильевой:

Пишу во-первых, чтобы выразить Тебе и Зинаиде Николаевне нашу горячую благодарность с Клавдией Николаевной за ту сердечную помощь, которую Ты и Зинаида Николаевна нам оказали, ибо без Агранова я не мог бы, вероятно, надеяться на скорое освобождение К. Н., а путь к Агранову я нашел через Тебя: 27 июня Агранов принял меня, позволил горячо, до конца высказаться, очень внимательно отнесся к моим словам, так что я вынес самое приятное впечатление от него[463].

К этой встрече он неоднократно возвращался в дальнейшем в письмах к друзьям, в первую очередь к арестованным П. Н. Зайцеву и А. С. Петровскому[464].

Хлопоты Белого, последовавшие за ними встреча и разговор с Аграновым, видимо, повлияли на исход дела и на мягкий приговор в отношении Васильевой и ее мужа: «Лишить права проживания в 12 п[унктах] с прикреплением к определенному местожительству сроком на три года, считая срок: первой с 30/5–31 г., и второму с 8/5–31 г. Приговор считать условным, из-под стражи их освободить»[465]. Также были освобождены Е. Н. Кезельман и Л. В. Каликина с запретом на проживание «в 12 п[унктах]» и с прикреплением на три года к определенному городу: Е. Кезельман выбрала Лебедянь, а Л. Каликина — Орел. Намного более суровыми были приговоры П. Н. Зайцеву, высланному на три года в Казахстан[466], и Б. П. Григорову с А. С. Петровским: «заключить в концлагерь сроком на 3 года»[467]. Петровский был отправлен этапом на строительство Беломорско-Балтийского канала и отбывал там срок, вероятно, вместе с Григоровым[468].

Но в мае — июне 1931 года Андрей Белый обращался с письмами не только к А. М. Горькому и Вс. Мейерхольду. Одним из его адресатов становится Всеволод Иванов, с которым давно был знаком П. Н. Зайцев[469], да и сам Белый неоднократно встречался с ним в Москве, в частности по делам журнала «Красная новь». Так, например, 26 апреля 1928 года Белый отметил: «Был в Москве, в „Красной Нови“. Разговор с Раскольниковым, Вс. Ивановым, знакомство с Асеевым»[470]. А в апреле 1929 года, по воспоминаниям П. Н. Зайцева, Вс. Иванов присутствовал на чтении главы из книги Андрея Белого «Москва»: «Третье чтение происходило в редакции „Красной нови“. Пришло много желающих послушать Андрея Белого.<…> Из писателей — Борис Пильняк, Борис Пастернак, Всеволод Иванов, А. С. Новиков-Прибой, Пантелеймон Романов, С. Ф. Буданцев, А. Г. Малышкин и еще многие»[471].