Андрей Первозванный. Опыт небиографического жизнеописания - Андрей Виноградов

Иаков, видя, что его наставник настроен на торжественное красноречие, начал было записывать за ним, но Епифаний остановил его:

— Не надо, брат Иаков. Записывай только то из услышанного и увиденного, что касается святого апостола Андрея. Запомни: для всех мы простые монахи и пишем его житие, собираем рассказы о нём, и нет у нас больше никаких записей, не везём мы никаких писем, не бывали мы никогда в Константинополе и не знаем отца нашего Феодора.

Босфор становился всё уже, затем снова расширялся, извиваясь между берегами гигантским изумрудным змием в пенистых чешуйках, а к полудню корабль Георгия вышел в коварные воды Понта, где власть василевсов не казалась уже столь незыблемой, — и прохладный ветерок с севера сразу дал знать об этом: в воздухе как будто запахло неведомыми степными травами и кострами варваров, на которых в огромных котлах булькала похлёбка из конины и человечины.

К рассвету следующего дня пришли к небольшому острову Дафнусия, лежащему неподалёку от вифинского берега. Заглядывал ли сюда апостол Андрей, известно не было, но Дафнусия лежит примерно на полпути от Халкидона до Гераклеи Понтийской, докуда Андрей добирался морем, так что вполне вероятно, что побывал он и на этом островке, отнюдь не забытом Богом, ибо в церкви Святых мучеников Аникиты и Фотия Никомидийских почивали и их мощи, и мощи святого Зотика.

Простояв в Дафнусии целые сутки и запасшись пресной водой, корабль со студийскими беглецами на борту выдвинулся в сторону Гераклеи, куда благодаря попутному ветру дошёл уже поздней ночью.

— Пиши, Иаков, — сказал Епифаний своему помощнику, как только их корабль встал в гавани. — После Халкидона было вот что: «Снова отправившись и плывя по Понтийскому морю, поднялся Андрей в Гераклею и наставил там некоторых». Вот всё, что мы знаем. Нам здесь пробыть ещё весь завтрашний день, и надо бы поклониться гробнице святого Феодора Тирона. Отсюда же родом святой Фока, покровитель терпящих бедствие моряков. Хорошо бы послушать и записать здесь рассказы о нём, а то его всё время путают с другим мучеником Фокой, епископом Синопским. Впрочем, может статься, что это тот же самый Фока…

Чудеснее всего была в Гераклее церковь Пресвятой Богородицы — не дело рук человеческих, но творение Господне, ибо располагалась она в просторных пещерах, которые язычники почитали некогда за врата Аида, которыми вошёл в него Геракл, но свет Христов преобразил их в храм Божий. Епифанию, когда посетил он эти пещеры, отрадно было думать, что именно апостол Андрей изгнал отсюда бесов, насельников ада преисподнего, и основал здесь церковь, но, увы, никаких преданий о том не сохранили ни старинные книги, ни местные жители. Не узнал от них ничего и тот неуловимый предшественник Епифания, который в Константинополе представлялся никейцем, в Никее — никомидийцем, в Никомидии — халкидонянином, в Халкидоне — гераклейцем, а в Гераклее назвался синопцем.

Однако до Синопы оставалось сделать ещё несколько остановок: в Амастриде, где после Гераклеи также оказался апостол Андрей, но в те времена называлась она ещё Кромной, — в Амастриде поклонились студиты мощам святого мученика Иакинфа, срубившего священное древо местных язычников, теперь же на могиле мученика в день его памяти собирается чудесная пыль, которая исцеляет от многих болезней; в крохотном прибрежном городке Дарипии — там покоятся мощи святой мученицы Христины Лампсакийской, обезглавленной при императоре Декии.

В Дарипии, откуда по прямой через Понт идти до Таврики всего двое суток, располагался ромейский гарнизон, удерживавший с горем пополам сарацинский натиск с юго-востока. Зато несколько тяжёлых многовёсельных дромонов, оснащённых машинами с жидким огнём, чувствовали себя в дарипийской гавани в полной безопасности, поскольку в водах Понта им ничего не угрожало: сюда сарацины никак не могли провести свой флот, а захватить такие крупные верфи, как, например, в Синопе, им пока не удавалось, хотя Синопа также подвергалась постоянным набегам сарацинской конницы. Так вот, в Дарипии на борту корабля Георгия оказался ещё один монах, и очень странный монах — совершенно безбородый, хотя и в весьма почтенных летах, с неприятным писклявым голоском (что сразу выдавало в нём скопца), но самое удивительное — в сопровождении трёх чернокожих служанок, которые втащили вслед за ним несколько сундуков поклажи. Георгий оказывал ему невероятное почтение и начал было представлять его студитам:

— Знакомьтесь, отцы и братья, с ещё одним столичным монахом… — но тот перебил его, пропищав:

— Никита. Зовут меня Никита, по прозванию Мономах, а в монахах я Никифор. Но вы можете называть меня мирским именем, к монашескому я ещё не привык. Сам патриарх постригал меня! Шесть лет назад это было, вот я теперь и Никифор, в честь нашего патриарха… Многая лета патриарху нашему Никифору! — заверещал он. — Анафема ничтожному Феодоту! пьянице! трусу! жалкому заике!..

— Но ведь он совершенно пьян, — шепнул Епифаний Георгию. — С самого-то утра…

— С ним это случается, — ответил Георгий. — Зато брат Никита пострадал от иконоборческих гонений…

— О да! — пищал Никита. — Этот наш Лев… нет, этот паскудник наш Львёнок, он выставил меня вон из Константинополя. Да как он посмел?! Меня, который был стратигом целой Сицилии! Меня, который представлял саму царицу Ирину на Вселенском соборе! Вот увидите, несдобровать этому Львёночку, подавится он ещё своим иконоборчеством, как костью! — И тут он, не выдержав качки, повалился на палубу, но чёрные рабыни подхватили его, бросив сундуки, и унесли кричащего что-то вроде: «О девы мои просмолённые и прокопчённые! Я ещё постригу вас во образ ангельский! И станете вы, убелённые, снежноцветными невестами Христовыми…»

— Ничего, скоро придёт в себя, — утешал ошеломлённых студитов Георгий. — Он принадлежит к одному из богатейших родов в Пафлагонии, его племянники владеют в окрестностях Гераклеи и Дарипия обширнейшими поместьями. А в Синопе — он туда как раз и направляется — у Мономахов рудники красной охры, которую я потом повезу в Италию. В нашем торговом деле знакомство с таким человеком, как Никита, очень важно. Так что потерпим, братья, его чудачества… Выдвинемся сегодня на закате, а поутру, даст Бог, будем в Синопе.

Среди ночи, уже на пути в Синопу, Епифаний и Иаков были разбужены Никитой, который тихо растолкал их и жестом призвал к молчанию:

— Братья студиты! Тсс!.. Я знаю, что вы студиты и скрываете это. Но я вас не выдам. Я сам гоним, я сам в непрестанных бегах.

— Чего ж тебе нужно от нас? — недовольно спросил Епифаний.

— Поговорить с единомышленниками! Это же так важно для гонимого монаха.

— Боюсь, нам не о чем говорить. Я не разбираюсь в придворных интригах, в дорогих винах, в чернокожих рабынях…

— А в мощах? Ты же разбираешься хотя бы в мощах? Студиты знают в них толк.

Епифаний опешил. Ещё никогда ему не приходилось вести беседы о мощах с пьяными евнухами.

— О каких мощах ты говоришь?

— Вот, смотри, — радостно прощебетал Никита, вытащил из-за пазухи какой-то шёлковый свёрток и начал его разворачивать. — Здесь у меня левая пятка святого апостола Андрея.

Епифания и Иакова объял ужас.

— Как вы думаете, — невозмутимо продолжал Никита, — если я передам эту пятку епископу Синопы, благословит ли он меня построить там церковь во имя апостола Андрея? А главное — рукоположит ли он меня в пресвитеры?

С трудом удерживая себя от того, чтобы перейти на крик, Епифаний промолвил:

— Откуда же у тебя эти мощи? Ты… украл их?!

— Почему же сразу украл? Разве можно что-то украсть у проклятых иконоборцев? Я их просто взял. Можно сказать, спас, да.

— Откуда?! — воскликнул уже Иаков.

— Э, да вы, видать, какие-то ненастоящие студиты, коли не знаете, где хранятся мощи святого Андрея…

— Неужели из самой церкви Святых Апостолов? — спросил Епифаний.

Никита хихикнул:

— Значит, знаешь.

— Так верни их туда, куда положены они были ещё благочестивым царём Юстинианом! — И тут Епифаний осёкся, вспомнив, что и у них самих есть нечто, что следовало бы вернуть в Константинополь.

Никита уловил это стыдливое смущение на лице Епифания и произнёс:

— Значит, и за тобой, брат, водятся кое-какие грешки, так ведь?

— Но я никогда и не думал даже о подобном святотатстве!

— Подумаешь, святотатство. Чем больше народу приложится к этим мощам, тем вернее спасётся! Благодать мощей — она должна быть повсюду. Ты думаешь, я впервые разношу её по свету? Или ты думаешь, что я один такой? Все таскают мощи, и я таскаю. Не корысти же ради! Зачем она мне, несчастному евнуху? Зато мощей и храмов становится всё больше и больше. Когда я был стратигом Сицилии, посчастливилось мне молитвами святой Евфимии утащить её руку из-под носа царицы Ирины. Не все же мощи — это было бы действительно святотатство! — а одну только руку. И построил я потом в честь святой Евфимии церковь на Сицилии, а один маленький мизинчик подарил самому императору Карлу. Так что теперь и у этих нищебродов франков есть частичка нашей ромейской благодати.