Клочья паутины - А. А. Морской
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вся природа поет, радуется, веселится; неглубокая яма пахнет свежею землею, а на краю ее на холмике мягкой, желтой глины уже чирикают и копошатся непоседливые воробьи...
Издалека показалась траурная процессия, на колокольне гулко, стараясь быть печально-минорным, задребезжал старый колокол.
Тело лежит в гробу, чисто омытое, парадно одетое, строгое, чуждое. Бывшее человеком, оно теперь также мало подобно ему, как гипсовая маска — скульптурному портрету. Что-то ушло из этих форм, точно запах цветка, увядшего в жаркий полдень, точно окраска радужной бабочки, попавшей в руки ребенка. Ушло из тела что-то неведомое, непонятное, и тело стало чуждым, незнакомым, загадочным.
Глухие рыдания окружают чисто сработанный, нарядный, с претензией на последнюю роскошь гроб. Тупые, короткие удары молотка, точно далекие удары барабана, сливаются с песней последнего прощания.
Рыдания становятся явственнее... Голубой, сладковатый дымок щекочет ноздри, першит в глотке... Солнце припекает непокрытые головы, жжет плечи, и ленивая истома, и сакраментальная грусть охватывают даже наиболее спокойных и безучастных в толпе провожающих. Со стороны кажется, что они вспоминают что-то далекое, красивое и тихо переживают это мелькнувшее когда-то случайное счастье.
Четкою дробью выстукивают мягкие комья земли по гулкому, словно пустому, гробу и быстро сравнивают края ямы с землею. Еще несколько широких взмахов лопатами, и на месте ямы возвышается свежий холмик, ровный, правильный, аккуратный... Еще несколько мгновений, и земляной холмик превращается в пышный цветочный газон. Пирамидою лежат искусно связанные в круги пышные цветы, перевязанные широкими, блестящими лентами с крупными на них печатными буквами... Привычные руки похоронных специалистов красиво, в порядке разложили цветы по свежему земляному холмику, задрапировали его нарядными лентами, точно домовитая хозяйка принарядила к празднику свою маленькую, убогую квартирку, скрывши старенькие, вылинявшие материи и обои под чистенькими, свежими накидочками, картинками, букетиками и прочими нестоющими, но веселенькими безделушками...
Ярко, радостно горят на солнце красавцы-цветы, красиво извиваются ленты и пестрят своими печатными буквами. Запах ладана смешался с ароматами цветов, умирающих и пышно цветущих вокруг, за узорными решетками, со свежестью разрыхленной земли, и легче дышат груди, и в глазах уже зажигается сдерживаемая радость жизни.
Париж, 1911 г.
Зимней ночью
Зябко!...
Землю кроют густые, тяжелые хлопья снега. Ветер гудит тягуче, одиноко. В щели окон тянет холодною сыростью и потные стекла льют в комнату таинственный, сумеречный туман.
Серая, щемящая тоска нудит душу, застилает ум беспричинною грустью, родит мрачные предчувствия и тяжелые воспоминания.
Из углов, из-за картин, из под мебели отовсюду тянутся черные, бесформенные тени, злые, угрюмые. Робко крадутся и воровато дрожат... Неуютно, незнакомо вырисовываются расплывающиеся предметы.
Густеет мрак, и исчезают стены. Комната становится меньше, тяжелее, таинственнее, и зловещие, фантастические тени смыкаются в тесный круг. Шевелятся, словно седые клочья вековой паутины! Колышутся без шума, без ветра, точно легкий прибрежный челнок на одинокой волне. Бог весть откуда, явилась она слабым отголоском грозно бушующей бури...
Далеко-далеко ревет и тяжко бьется косматый зверь! Яростно свирепеет встревоженная бездна. В лютой злобе кидается тяжелыми прыжками в низкое, густое, грозное небо. Падает, разбивается, рычит, низко клонит свою седую гриву, кличет соратников и снова кидается в безумный бой.
В титанической, беспощадной борьбе схватились могучие стихии! И далеко вокруг раздается яростный стон, царит ужас и смятение... Бегут слабые, тяжело, ворчливо уходят сраженные!
Медленно катится смертельно раненый, могучий вал к золотому, горячему песку далекого берега, теряет по дороге остатки сил, напрягает последние и беспомощно ползет на землю, одинокий немощный, забытый. И умирая тихо жалуется...
Бесшумно колышутся тени, словно легкий, прибрежный челнок!
Тягуче, монотонно гудит ветер, выводит заунывные, гнетущие рулады. А в такт ему ритмически, плавно, чуть вздрагивая и раскачиваясь, колышется, пляшет посреди комнаты фантастический черный хоровод............................................
..........................................................................................................
Забившись в глубокое кресло, я молча гляжу и слушаю, не в силах прервать этот ужасный шабаш.
Сжавшийся, зачарованный, я напряженно слежу за каждым их движением, вслушиваюсь в каждый звук, стараюсь постичь непонятное, проникнуть в сущность, заглянуть в душу безумию, понять его смысл и разум...
Я боюсь этих выходцев мрака, и хочу слиться с ними! Дрожу мелкою, холодною дрожью, как животное в паническом испуге, и мучительно страстно хочу войти в их тесный молчаливый хоровод, понестись с ними по кругу в плавном танце: подслушать хоть один вздох, разглядеть хоть одну улыбку или гримасу! Чуточку приподнять, открыть один маленький краюшек этой тяжелой, извечной железной маски.
Но в безмерном напряжении бесплодно теряю я силы. Дрябнут мускулы, опускается тело, туманится мозг............................................
..........................................................................................................
Беспросветный мрак разлился широкой, могучей волной. Все утонуло в нем, растворилось, исчезло, словно никогда и не было. Окружающие предметы, сама комната ушли куда-то бесконечно далеко, и я тщетно гляжу в бесконечную тьму, страшную, безмолвную, неподвижную.
Я — один, совсем, совсем один во всем мире и острое, холодное чувство ужаса леденит, сжимает в комок мое невидимое тело. Сам себе я кажусь маленькой, незаметной точкой, пылинкой в необъятном бескрайном, как сама вечность, океане мрака.
Я гляжу в него невидящими глазами и всею силою своего хотения стараюсь проникнуть в его страшную тайну. Хочу рассеять его тяжелые завесы, таящие в себе безумный кошмар, застилающие светлое, радостно-могучее солнце.
Но бессильно мое хотение, слишком слаб и труслив мой порыв!.. Мрак стоит предо мною непроницаемый, непобедимый, как сама родившая его, живущая и питающаяся им Смерть. — Слепой, глухой и немой ужас рожденного!.. Тяжелый мрак прочно окутал меня, загадочный, нежеланный распростер надо мною свои крылья, впился когтями в сердце, долбит своим тупым клювом пылающий мозг...
Рвануться-бы, убежать, спрятаться!.. Диким зверем рыскать по полю, хищным враном таиться в лесу, жить впроголодь, с опаскою, только-бы уйти из цепких объятий этого безумного мрака...
Густая, пыльная, тяжелая паутина уже совсем окружила меня. Встала бесконечной стеной, рыхлая, податливая, как противное старческое тело. Липкое, вязкое!..
Я сижу неподвижно, гляжу в страшную тьму, бросающую мне в лицо безумный вызов, и принимаю его бесстрастно.
Чувство нездешнего покоя, молчаливого созерцания, без гнева и радости, охватывает меня, и необычная, непонятная легкость разливается по телу.
Освобожденная мысль летит вихрем, кружится где-то далеко-далеко, по ту сторону этой цепко сросшейся вокруг меня тьмы. Незрячие глаза начинают видеть. Одно за другим проходят видения, вырисовываются, близятся и бесследно гибнут, уступая место следующим.
Точно далекие валы океана, могучие, беспредельные. Далеко, на горизонте кажутся они мелкой,
