Бог, человек, животное, машина. Поиски смысла в расколдованном мире - Меган О’Гиблин

и кажется, что здесь проявляется какой-то паттерн. Иногда приснившийся образ вновь появляется на следующий день в реальной жизни. Когда я еще была христианкой, такие моменты были наполнены смыслом, это был один из многих способов общения в Богом, но теперь они казались случайными и бессмысленными. В большинстве случаев совпадения относятся к сфере психологических феноменов: закономерности существуют в сознании, а не в мире.

Я запомнила дорогу к могиле и покатила велосипед по центральной дорожке кладбища. В 1920-х годах Бор стоял у истоков квантовой физики вместе с Вернером Гейзенбергом и Максом Планком. Именно ему мы обязаны так называемой Копенгагенской интерпретацией квантовой механики – методологией, которая, увы, стала ассоциироваться с фразой «заткнись и вычисляй»: так в двух словах выражается убеждение, что физики должны заниматься прикладным применением квантовой механики и не задаваться вопросами об основах бытия или о том, что все это значит. (Этот подход распространен на многих физических факультетах.) Но позиция Бора на самом деле к этому не сводилась. Он считал, что наблюдатель играет фундаментальную роль в квантовом эксперименте, поэтому невозможно понять, что происходит в мире, не принимая во внимание нас самих и наш разум. Он не заходил так далеко, чтобы утверждать, будто разум вызывает коллапс волновой функции, но признавал, что в процессе эксперимента физик попадает в «запутанный» мир, где невозможно отделить наблюдателя от наблюдаемого. Для Бора это полностью изменило предпосылки научного метода. Больше не могло быть чисто «объективного» взгляда на мир, который учитывал бы всю картину в целом. Наука всегда зависела от позиции конкретного наблюдателя, и нам следовало учитывать наш субъективный человеческий взгляд на мир. Мы не можем говорить о реальности, не говоря о самих себе.

По крайней мере, так я понимаю его взгляды – настолько сложные и противоречивые, что до сих пор ведутся споры о том, во что он верил на самом деле. Он не боялся противоречить самому себе: одной из любимых тем Бора был «парадокс» – понятие, которое, по его мнению, лежало в самом сердце квантовой физики. Он прославился своими меткими афоризмами, которые стали крылатыми фразами. Своим коллегам Бор часто говорил: «Вы не думаете, вы просто следуете логике». Однажды, прослушав лекцию физика помоложе, он согласился с тем, что все считают теорию молодого человека безумной. «Вопрос в том, – добавил он, – достаточно ли она безумна, чтобы оказаться верной». Как считал Бор, парадокс – это признак того, что мы столкнулись с чем-то подлинным и реальным. Причудливый квантовый мир изобилует невообразимыми феноменами, которые показывают, что между нашим мышлением и реальностью существует непреодолимый разрыв: объекты могут находиться в двух местах одновременно или вступить в такую взаимосвязь, что влияют друг на друга, даже находясь на расстоянии светового года. Мы, люди, не можем как следует вообразить себе этот мир и содержательно о нем рассуждать. Чтобы заниматься наукой, нам пришлось перевести квантовые явления на язык классической физики с ее причинами и следствиями, пространством и временем – пусть и с поправкой на то, что этот язык неизбежно оказывался метафоричным и антропоцентричным. «Физика – это не то, как устроен мир, – сказал однажды Бор, – а то, что мы можем сказать о мире».

Не знаю, насколько подобное понимание физики убедительнее, чем теория мультивселенной, – как непосвященная, знакомая лишь с основами этой науки, я не в том положении, чтобы высказывать экспертные мнения, – но взгляды Бора давно меня занимают из-за того, какие философские выводы из них следуют. Вопрос о разуме и его потенциальных границах впервые заинтересовал меня как богословская проблема. Тексты, которые я изучала в колледже, особенно на продвинутых курсах по реформатскому богословию, настаивали, что Бог непознаваем, выше человеческого понимания. Мы можем трактовать вечные истины, только глядя на них «сквозь тусклое стекло», как выразился апостол Павел, через кривую линзу, которая искажает наше несовершенное земное зрение. Хотя Бор не был религиозен, он однажды заметил, что парадоксы были неотъемлемой частью религиозных притч и коанов, поскольку кажущиеся противоречивыми утверждения необходимы, чтобы преодолеть пропасть между человеческой и духовной сферами. «Тот факт, что религии на протяжении веков говорили символами, притчами и парадоксами, означает лишь то, что нет других способов постичь реальность, к которой они обращаются», – сказал он.

Это и была та самая цитата, которую я пыталась вспомнить прошлым вечером на банкете. Она прозвучала в разговоре с Гейзенбергом после конференции в Сольвее в 1927 году (так, по крайней мере, вспоминал Гейзенберг), и в тот вечер она впервые поразила меня своей глубиной. Сам Христос был мастером парадокса: он утверждал, что слабость – это форма силы, что жизнь можно сберечь через смерть, что человек может обрести богатство, раздав свое имущество. На самом деле в самой идее воплощения есть что-то от квантовой физики. Что́ есть ипостасное единство – иными словами, представление о том, что Христос одновременно был и Богом, и человеком, – как не парадокс наподобие корпускулярно-волнового дуализма? Он тоже любил интеллектуальные игры и часто предлагал вопрошающему самостоятельно ответить на собственный вопрос. Когда ученики спрашивали его, был ли он сыном Бога, Христос отвечал: «А вы за кого почитаете меня?» – как будто это вера наблюдателя определяла, кто он – человек или божество.

Дорожки кладбища давно заросли, вдоль них возвышались стройные хвойные деревья, отяжелевшие от дождя. Я толкала велосипед, слегка наклонившись вперед, а когда подняла голову, поняла, что снова нахожусь у входа. Я описала круг. Вновь сверившись с картой – я точно следовала маршруту, – двинулась в том направлении, откуда пришла, надеясь добраться до могилы с противоположной стороны. И почти сразу заблудилась. На дорожках не было указателей, и рядом не оказалось никого, к кому можно было бы обратиться за помощью, – единственный человек, которого я встретила в тот день на кладбище, женщина с зонтиком, толкавшая перед собой детскую коляску, куда-то скрылась. Я продолжала идти, хотя и с крепнущей уверенностью, что от поисков придется отказаться. Но тут я вышла на поляну, где стоял большой каменный памятник, окруженный оградой. Должно быть, это он и есть. Но, подойдя ближе к могиле, я поняла, что ошиблась. Это был не Нильс Бор. Это была могила Сёрена Кьеркегора.

Дождь к тому времени перестал, и, когда я стояла перед надгробием, траву слегка колыхал легкий ветерок. Я достала телефон и, словно прилежная школьница, сделала снимок, как бы оправдывая свое присутствие у могилы умершего лютеранского философа. Трудно было не заметить иронию ситуации. Казалось, мои мысли, которые, пока я ходила по кладбищу, переключились с физики на религию, направили меня к этому месту в соответствии с какой-то таинственной логикой тела. Кьеркегор был одним из немногих философов, обязательных к прочтению в библейском колледже, и