Фавориты и фаворитки царского двора - Александр Николаевич Боханов

характера, которой тебе так не хватает, а, напротив, все более становишься рабом своих страстей. Как ты будешь управлять Империей, если не можешь управлять собой? Неужели ты хочешь, чтобы Папа́ и я когда-нибудь краснели за тебя?»[46].

Император тоже был потрясен. Он видел, что Саша находится от любви почти во невменяемом состоянии, уговоры на него не действовали. Отец жалел его, никаких «сцен» сыну не устраивал и не прибег ни к каким запретительным мерам, также и «высочайших повелений» не последовало.

Он решил по-отечески побеседовать с Калиновской. Эта личная встреча была долгой и трудной. Фрейлина в основном плакала, а Император объяснял юной девушке, что на карту поставлена не только судьба двух сердец, но и судьба Империи. Он призывал ее к благоразумию, к необходимости личной жертвы во имя большого и общественного.

Калиновская все поняла и с благодарностью приняла доверительность Императора. Она покинула двор и Петербург. Николай I, сочувствуя ей и зная ее материальную необеспеченность, выделил ей средства, чтобы она могла устроить свое семейное счастье. И она его устроила, через некоторое время выйдя замуж за графа Огинского.

Здесь уместна одна историческая ремарка. Пройдет без малого тридцать лет, и сын Александра II, Цесаревич Александр Александрович (1845–1894), встретит свою юношескую любовь в лице княжны М. Э. Мещерской (1844–1868). В мае 1866 года он заявит отцу, что «любит Мещерскую», собирается соединить с ней жизнь и готов отречься во имя этого от прав на престол.

Реакция Александра II оказалась совсем не такой, как у его отца. Сыну он устроил нагоняй, выгнал из кабинета, а беседовать с Мещерской не только не собирался, но и вознамерился выслать ее из Петербурга!

Указанные сопоставления показывают, насколько у «жестокого» Николая I было больше такта и сочувственного понимания, чем у его сына Александра II, «либеральнейшего из Монархов», как его нередко величают!..

Императрица Александра Федоровна, супруга Николая I.

Гравюра, конец XIX в.

Александра Федоровна смолоду не отличалась крепким здоровьем, а с годами ее состояние порой внушало серьезное беспокойство. Приступы слабости и нездоровья случались все чаще и чаще, и Император нередко бросал все и мчался домой, чтобы быть рядом с занемогшей супругой. В его присутствии она всегда оживала, а он сам ей готовил лечебное питье, делал компрессы, а когда надо было, то кормил из своих рук.

Его волновало все, что было с ней связано. В июле 1837 года Император наставлял сына Александра, который должен был встретиться с Александрой Федоровной в Москве.

«Ты ее хорошенько береги, в особенности в народе, и помогай подмышку, когда прикладываться будете в Успенском соборе. Не дай ей ходить по высоким лестницам, но вели всегда носить. На балах уговаривай не много танцевать и пуще всего не долго оставаться в ночь». Николай Павлович всю жизнь относился к ней как преданный рыцарь. Она так навсегда и осталась его единственной «Дульцинеей».

Наблюдательная и язвительная фрейлина А. Ф. Тютчева дала яркую метафорическую картину семейных отношений Царя и Царицы.

«Император Николай питал к своей жене, этому хрупкому, безответственному и изящному созданию, страстное и деспотическое обожание сильной натуры к существу слабому, единственным властителем и законодателем которого он себя чувствует. Для него это была прелестная птичка, которую он держал взаперти в золотой и украшенной драгоценными каменьями клетке, которую он кормил нектаром и амброзией, убаюкивал мелодиями и ароматами, но крылья которой он без сожаления обрезал бы, если бы она захотела вырваться из золотых решеток своей клетки. Но в своей волшебной темнице птичка не вспоминала даже о своих крылышках».

Очевидное и благородное не всеми принималось в расчет. Как уже отмечалось, для высшего света подобная супружеская добродетельность являлась скорее исключением, чем правилом, посему возникали слухи и версии, ставившие под сомнение безукоризненность этих отношений.

Дочь Николая Павловича Королева Вюртембергская Ольга, прожив долгую жизнь, пережив многое и многих, в свои зрелые годы не раз видела и слышала намеки и ухмылки, когда возникала тема о характере семейных отношений отца и матери. В своих воспоминаниях она не обошла стороной эту тему, сделав единственно возможный и исторически обусловленный вывод: «Никто другой, кроме Мама́, никогда не волновал его (Отца) чувств, такая исключительная верность многим казалась просто чрезмерной добросовестностью».

Ольга Николаевна слишком долго и слишком близко находилась с любимым отцом, чтобы знать, понимать и чувствовать, как все было на самом деле.

Другие, не имея подобного «сердечного компаса», предполагали совершенно иное. В высшем свете не составляли «донжуанский список» Императора, но некоторые приписывали ему различные «амурные» истории.

Софья Александровна Урусова (в замужестве княгиня Радзивилл).

Художник Б. Сирби. 1820–1830-е

Одно время ходили слухи, что его «пассией» была красавица фрейлина княжна Софи Урусова (1806–1889). Разговоры об этом прекратились лишь после того, как она в 1832 году вышла замуж за поручика Грозненского полка князя Л. Л. Радзивилла (1808–1885).

В число «фавориток» записывали и сестер Бороздиных. Из трех дочерей генерал-адъютанта Н. М. Бороздина (1777–1830), появившихся в качестве фрейлин при дворе, в разряд таковых зачислили двух: среднюю – Анастасию Николаевну (1809–1877) и младшую – Наталью Николаевну (1816–1876).

В кругу «наложниц» фигурировали и фрейлины Александры Федоровны сестры Бартеневы: Надежда Арсеньевна (1821–1902) и Наталья Арсеньевна (1829–1893). Называли и другие имена красивых и не очень молодых барышень, оказывавшихся в «поле зрения» повелителя империи.

Расхожая точка зрения, особенно популярная за границей, но находившая своих почитателей и в России, сводилась к следующему. Русский Царь – безграничный правитель, полный хозяин всех и вся в стране, имеющий право казнить и миловать, его воле никто не смеет перечить.

В политическом отношении так оно вообще-то и было. Что же касается морально-этических норм и правил, нравственных принципов и устоев, то здесь Император не только не был «безграничным» распорядителем, но он был и первым их исполнителем и хранителем.

Подобное разграничение прерогатив западные «знатоки России» не могли, а может быть, и не хотели различать. В высшем свете России всегда находились люди, с упоением повторяющие «мнение Европы», хотя, казалось бы, они имели возможность судить своим умом и верить собственным глазам. Но заемные суждения представлялись «свободными» и «современными», а некоторым так хотелось иметь подобный ярлык в «царстве тирании»…

О «развратном характере» и «аморальности» Николая Павловича потом написали горы чепухи. В этой области упражнялись А. И. Герцен, Н. А. Добролюбов и другие «светочи общественной мысли» до садиста-большевика В. И. Ленина включительно. А уж об их эпигонах и приспешниках и говорить не приходится. Только