Записки бывшего милиционера - Эдуард Скляров

В поисках стабильного заработка однажды я устроился на полставки вечерним сторожем-диспетчером грузовой автобазы, но вскоре (через три-четыре месяца) пришлось уволиться, так как не нашёл общего языка с шофёрами — любителями подхалтурить на казённых машинах во внеурочное время. Руководство против увольнения не возражало, потому что его больше устраивала тишь, да гладь, да божья благодать, чем конфликты, возникающие из-за моего стремления навести порядок.

Но больше всего, конечно, запомнилась работа в Саратовском театре оперы и балета имени Н. Г. Чернышевского в качестве артиста миманса. Заработки были копеечными и нерегулярными, но работа привлекала своей необычностью и частыми комическими ситуациями. При пустом кошельке звонил в театр и записывался в миманс. Вечером приходил перед началом спектакля, получал комплект соответствующего костюма, садился перед зеркалом и сам себя гримировал как мог. После осмотра руководителем миманса и его инструктажа выходил или выбегал на сцену в нужное время и совершал определённое действо: то изображал музыканта оркестра Штрауса в «Большом вальсе», то подавал курицу на подносе в «Фигаро», то изображал судью в «Цыганском бароне», то бегал по сцене в качестве пикадора в «Кармен». Короче, отыграл весь репертуар театра. В балетных и оперных спектаклях исполнял все роли, не требующие танца, пения и разговорного текста больше одной фразы.

В моей театральной жизни частенько бывали моменты, вызывавшие смех в зале. Например, однажды на сцене в спектакле я уронил с подноса гипсовую курицу, которую удачно поймал в падении и, водворив её на поднос, с поклоном подал на стол.

Мы, артисты миманса, одни спектакли любили, в основном за непродолжительное пребывание на сцене, и охотно исполняли свои роли, а других спектаклей старались избегать, например балет «Большой вальс», в котором почти весь вечер приходилось изображать музыкантов из оркестра. По сценарию, дирижировал этим оркестром Штраус, и на сцене музыку надо было имитировать. Это изматывало. Хорошо, если у тебя в руках оказывался небольшой музыкальный инструмент, а не огромная труба, которую надо было держать на коленях, или барабан, в который почти весь спектакль надо было бить. Поэтому я старался успеть захватить свирель — маленькую деревянную палочку — и всю оперу «свистеть» в неё на зависть другим «оркестрантам», особенно тем, которые по неопытности нахватали труб и барабанов, а в спектакле обливались потом и изнемогали от усталости.

В институте учился без особого напряга, держался середины, сдавал все зачёты и экзамены, ни разу ничего не пересдавал. Мог бы учиться и лучше, если бы — как, например, в Академии МВД СССР, — занятия начались бы с советов по методике самообучения. В Академии все учебные дисциплины начинались с лекций о том, как учиться в вузе и как изучать конкретную дисциплину, — и это здорово помогало. В институте мы, по сути, были предоставлены сами себе и первое время даже не понимали сути учебного процесса.

Мне повезло с учебной группой, нас было 25 человек, уже имеющих жизненный опыт. В группе не было ни одного школьного выпускника, и все дорожили учёбой, не допускали из ряда вон выходящих поступков.

Поскольку все были довольно взрослыми, у каждого уже были свои интересы и заботы, поэтому за стенами института каждый жил своей отдельной жизнью. Особых привязанностей не наблюдалось, но дружеские отношения, как я уже говорил, у меня сложились с Володей Кузиным и Валерой Глазуновым.

В целом учебная нагрузка была довольно большой, но в институте наша группа по успеваемости на своём курсе занимала первые места, за что однажды нас поощрили экскурсионной коллективной поездкой в город-герой Волгоград. Таким образом, я оказался в этом городе первый раз. Второй раз я побывал здесь с Еленой после свадьбы, в начале ноября 1967 года, по пути в Тихорецк. С нами были моя мать и тётя Дуся.

От общественной работы в институте я по возможности уклонялся, просто некогда было ею заниматься. Зато всегда был в курсе как внутриполитической, так и внешнеполитической обстановки. Читал кипы газет, как очень многие граждане страны. Надо сказать, что Советский Союз по праву считался самой читающей страной в мире. В частности, в Саратове по утрам выстраивались очереди к газетным киоскам. Один из них находился напротив института (на улице М. Горького), и чуть ли не с семи часов утра там к киоску змеилась очередь, и всегда я был в ней вместе с несколькими такими же одержимыми студентами. А читали и покупали всё — от местной областной (названия не помню) до «Литературной газеты», «Книжного обозрения» и «Экономика и жизнь». Газеты стоили две копейки (если без вкладки) и мой студенческий бюджет не разоряли. Конечно, тут же, в очереди, обсуждались различные события. Помню, как были потрясены люди в очереди, когда узнали, что погиб Че Гевара. Он к этому времени стал кумиром студенческой молодёжи. Все мечтали иметь его портрет. А прославился Че Гевара не столько своим участием в революции на Кубе вместе с Фиделем Кастро, сколько тем, что добровольно ушёл с поста министра Кубы и свою министерскую должность, свою популярность на Кубе — а популярен он был не менее, а может быть, и более, чем Кастро, — променял на голодную, холодную, бродячую и опасную жизнь партизана в боливийской сельве, где он пытался совершить такую же революцию, как и на Кубе. Че Гевару застрелили американские агенты 8 октября 1967 года.

Как и положено в институте, теоретическое обучение чередовалось с так называемой практикой, длившейся обычно месяц, и только на четвёртом курсе эта практика в форме стажировки длилась четыре месяца — с февраля по май.

К сожалению, руководства практикой со стороны института на местах не было, а местные работники — руководители практики — учили в основном не тому, как надо работать, а, наоборот, своим примером показывали, как делать не надо.

Первую свою практику я проходил в городе Ульяновске, уже будучи знакомым с Еленой, которая в это время, кажется, была в Астрадамовке. Две недели я практиковался в Ленинской районной прокуратуре, а две недели — в суде этого же района. Запомнилась практика мне тем, что, прочитав мои протоколы допросов, руководитель практики схватился за голову от того, что я не ограничивался предметом обвинения, а отражал в протоколах все преступные эпизоды, на которые удавалось расколоть допрашиваемых, а это порой были десятки новых преступлений. Всё кончилось тем, что меня заставили переписать почти все протоколы, ограничиваясь в каждом официальным предметом обвинения. Потом, уже на самостоятельной работе, я убедился в практической правоте такого подхода, потому что почти за каждым преступником, как правило, тянулся целый шлейф преступлений, и если по всем преступлениям разбираться в рамках одного дела, то оно никогда бы не закончилось. Конечно, по более значимым выявляемым эпизодам устная информация передавалась оперативникам для проверки, и уже от них зависело, быть новому делу или нет.