Разорванный круг - Владимир Федорович Попов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это зачем? — запротестовала Таисия Устиновна.
— Посмотришь, в каких условиях живут люди, у которых по твоей милости отобрали квартиру, может, совесть проснется.
— Там грязь непролазная, — урезонивающе проговорил обычно безропотный шофер, бросив на директора укоризненный взгляд в надежде образумить его. — Машина забуксует.
— Довезете до спуска, а дальше — что делать? — пройдется ножками. Там, кстати, рукой подать.
— Но Таисия Устиновна в туфлях, — снова возразил шофер.
— Это не страшно.
Когда за Василием Афанасьевичем захлопнулась дверь, Брянцев примирительно похлопал жену по плечу.
— Ну что приуныла? Ничего, мы эту ошибку исправим. Езжай!
Трудная должность директора требует не только способности не терять самообладания в сложных обстоятельствах, но и умения мгновенно переключаться с одного вопроса на другой. Появился посетитель — изволь быть вежливым и предупредительным, даже если ты до предела раздражен. Искусство это дается не сразу, особенно людям с горячим темпераментом. Приобретается оно длительной тренировкой.
Вулканизаторщика Каёлу Брянцев принял так, будто с нетерпением ждал его.
Старый вулканизационный цех самый неоснащенный на заводе. Механизации он поддавался с трудом, к тому же здесь постоянно была высокая температура, отчего даже зимой рабочие ходили полураздетые. Не удивительно, что большинство предложений, которые они вносили, касалось условий труда. Должно быть, и этот пришел с тем же.
Каёла навис над столом директора, как утес. Лицо у него — и нос, и лоб, и даже подбородок — как у много битого боксера — в шрамах и колдобинах, а глаза с мудрой лукавинкой. Он — один из самых активных исследователей и, собираясь на пенсию, старается выдать все, что накопилось за годы работы.
В приемной Брянцева к моменту его появления сидело человек восемь сотрудников заводоуправления. Каёла понимал, что директор не может уделить ему достаточно времени для разговора, и приступил к делу без всякой преамбулы.
— Положение вот какое, Лексей Лексеич. — Расстелив на столе замусоленный чертеж автоклава, рабочий ткнул пальцем в один из узлов. — Сюда десять пресс-форм заходит с покрышками и еще двести миллиметров свободного места остается. А вся форма — четыреста по толщине. Значица, надо еще двести выкроить, чтоб одиннадцатую запихнуть. Лишняя пресс-форма — это, считай, производительность каждой камеры на десять процентов поднимется. Понимашь? Разве не стоит овчинка выделки?
Много повидал Каёла на своем веку директоров, называл всех их на «ты», но по разным причинам: одних — оттого что не уважал и за несоответствие своему посту считал «временщиками», других — по причине личной неприязни, а вот Брянцева — от испытываемой к нему нежности, как к своему, доморощенному руководителю.
— Понимашь! — намекая на фамильярность, передразнил его Брянцев, но, поглощенный своими мыслями, Каёла пропустил подначку мимо ушей.
— Так вот я спрашиваю: где еще двести взять? — Он уставился на директора, предоставив тому возможность подумать. Не получив ответа, продолжил: — Вот плунжер, на который мы эти пресс-формы грузим, вернее, гнездо, куда он садится. Как соображаешь? Можно его углубить?
— Гнездо инженеры рассчитывали, не с потолка же они такую толщину установили.
— А мне сдается, с потолка. — Вулканизаторщик для весомости кашлянул. — Взяли про всякий случай десятикратный запас прочности. Старые инженеры как оборудование рассчитывали? На дураков. А мы-то с той поры небось поумнели. Поумнели, Лексей Лексеич?
Только сейчас Брянцев заметил, что рабочий чуть навеселе. Не то от радости, что полезная задумка в голову пришла, не то для храбрости. Но на нем хороший костюм и свежая рубашка — стало быть, жертвует своим выходным и делать ему в таком случае замечание не стоит.
— Так вот смотри, — продолжал Каёла, весело поблескивая глазами. — Ежели плунжер опустить на двести миллиметров, самое как раз для лишней формы место появится. А гнезду на мой глаз прочности хватит. А на твой как?
Брянцев и впрямь почувствовал себя тем дураком, на которых рассчитано оборудование. Не один раз вовлекал он людей на поиски увеличения производительности автоклавов, но шли они, как ни странно, не по пути конструктивных изменений, а по пути ускорения процесса: вводили в резину различные химические добавки, заменяли воду перегретым паром, поднимали давление. Но изменить размеры агрегата — до этого никто не додумался. Почему? Считали их каноническими? Да, безусловно. А Каёла вот, то ли по причине незнания технических расчетов, то ли благодаря природной смекалке, додумался. Надо, естественно, конструкторам все просчитать, но Брянцев уже чувствовал, что Каёла прав.
— С начальником цеха говорил? — осведомился он.
— Виляет. Боится, наверно.
— А с Целиным?
— Что Целин? Нет у нас сейчас Целина. Был и весь вышел. Как улитка, в себя спрятался с перепугу.
Сняв трубку, Брянцев вызвал Целина к себе.
— Слушайте, милорд, — сказал с дурашливой серьезностью, когда тот появился в кабинете, — как у вас с селезенкой?
— С селезенкой? С моей?
— О своей я бы у вас не спрашивал. Когда-то считалось, что сплин — следствие заболевания селезенки, причем заболевание сугубо аристократическое. Откуда же оно у вас? Встряхнитесь, Илья Михайлович! — И уже серьезно: — Займитесь Каёлой. Поручите срочно сделать расчет и доложите мне.
Не очень дружелюбно взглянув на директора, Целин взял чертеж и ушел, прихватив с собой рабочего.
Брянцев посидел, откинув голову на спинку кресла, и вызвал начальника хозяйственного отдела.
Молодой, с виду энергичный мужчина приниженным видом своим демонстрировал полную готовность выполнить распоряжение директора, какое бы оно ни было.
— Грузовик с двумя ведущими найдется? Вездеход.
— Найдется.
— Грузчики? Четыре человека.
— Будут.
— В таком случае езжайте вот по этому адресу, погрузите все имущество, жильцов и — ко мне на квартиру.
— К вам? На квартиру? — недоуменно выпятил глаза начальник АХО. — Как это понять, извините?
— Так, как я сказал.
— Значит… на квартиру… на вашу…
— Именно.
Начальник АХО вышел с поднятыми от удивления плечами. Мотивов распоряжения он, естественно, не понял, ясно было лишь, кого и куда перевозить.
В это самое время Бушуев расхаживал по кабинету Карыгина и старался разобраться в том, что же все-таки произошло с предоставлением квартиры Приданцеву.
— Да поймите, — внушал Карыгин. — Вы присутствовали на плохо отрепетированном семейном спектакле — партнеры не сыгрались.
— Пока мне понятно, Максим Игнатьевич, что в этой истории я играл незавидную роль пешки, — приглушая раздражение, ответствовал Бушуев. — А режиссура спектакля чья? Вы у нас ясновидец. Можете объяснить?
— В данном случае актер и режиссер — одно лицо — Алексей Алексеевич. — Пальцы карыгинской руки, лежавшей на подлокотнике кресла, сжимались и разжимались, как щупальца морского животного. — Он и сыграл, и подыграл, и разыграл.
— Не верю! — твердо проговорил Бушуев. Остановившись, посмотрел на Карыгина критическим
