Я дрался в 41-м - Артем Владимирович Драбкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Интервью и лит. обработка — И. Вершинин
Егоров Иван Викторович
Обычно нас поднимали в 6 часов утра. А 22 июня 1941 года вдруг подняли в 4 часа, а затем объявили о том, что произошло нападение немцев на нас, что Киев бомбили. Тогда нас с этого лесного участка сняли и отвели за 5 километров подальше, тоже в лес. При этом выдали боеприпасы и отдали приказ: готовиться к боевым действиям. Там уже мы слушали по радио выступление Молотова. А ведь в этот же день недалеко от нас целые эшелоны с пшеницей наши в Германию повезли. Никто ведь не знал, что начнется война, хотя наши дипломаты и разведчики, которые служили заграницей, докладывали Сталину о том, что уже в Польше на границе с Советским Союзом сконцентрировано большое количество войск, что не сегодня, так завтра начнется война. Больше того, у нас еще в феврале-марте 1941 года это чувствовалось, когда прямо у границы «уводили» наших часовых. Утверждалось, что это действовали немецкие разведчики. Поэтому мы вынуждены были усилить свое охранение, то есть выставлять посты так, чтобы у них была «зрительная связь» с часовыми. Наш лагерь уже в 17 часов подвергся первой бомбежке. Но нас там в тот момент уже не было — мы находились в 3–5 километрах от него в лесу.
В тот же день меня зачислили в особый отряд минеров-взрывников, который занимался тем, что минировал дороги, мосты и передний край. Но нас набрали в группу не всех, а только 27 человек. Отобрали в группу в том числе и меня. И начали после этого с нами прямо на месте заниматься. Стали показывать и говорить: вот это наша мина, а вот это немецкая, что так-то их, мины, надо закладывать в землю, так-то их следует разминировать, так-то их надо ставить и с таким-то взрывателем: например, верхним, боковым, донным. А мины, на которых нас обучали, были круглыми и чем-то походили на большую сковороду, на которой картошку жарят. Командиром, который нас всему этому обучал, был один старшина. Так он, когда вся эта учеба закончилась, нам сказал: «Будете минеры-взрывники!» Нам выдали машину-полуторку и дали такой приказ: пока у командующего есть возможность сдерживать натиск немецкой армии на Киевском направлении, чтобы остановить как-то немцев, ездить и снимать мины, которые они поставили. Мы и стали этим заниматься. Минировали на танкоопасных направлениях шоссейные дороги и железнодорожные мосты. Ну и, кроме того, занимались минированием своих заводов и аэродромов, когда велось отступление. В общем, что прикажут — то мы и должны были делать. Солдат есть солдат. Скажут ему яму копать — он и будет яму копать. Взрывали все эти объекты мы по приказу коменданта или командиров частей, которые отходили на новые оборонные позиции.
Помню, во Львове установили взрывчатку на автомобильном заводе — небольшие толовые шашки, которые весили по 200 граммов. А приказа взрывать завод еще не поступило. Тогда все делалось по приказу. Вот мы и ждем этого приказа. А когда потом приказ поступил, наш старшина-командир нам и говорит: «Ну что, теперь взрывать будем!» И показывает наброски на маршрутной карте: где и как нужно начинать, а затем — откуда и как уходить. Взорвали мы этот сахарный завод. Потом стали ждать приказа, чтобы взрывать аэродром. А приказа все не было. И вдруг, когда мы ждали этого приказа, старшина вдруг нам сообщил: «Начальник штаба передал, что мы в окружении. Будем из окружения выходить. Сколько сможем, поедем, а там пойдем пешком на сборный пункт, в какой-нибудь населенный пункт там». И вот мы были минерами-взрывниками до декабря 1941 года. Дошли почти до Киева. Под Харьковом я был легко в ногу ранен.
А как это произошло?
На нас налетели немецкие самолеты. Помню, низко летел немецкий самолет над нами, того и гляди, пилотку заденет своим пропеллером. Летчик кричит: «Ну что Иван, нравится?» И из тяжелого 12-миллиметрового пулемета простреливает мне ногу. Валенок у меня был в крови, но я не стал обращаться ни в какую медсанчасть. И начал воевать дальше.
Разные моменты из того времени запомнились. Однажды, где-то на рубеже реки Прут, но это было в самом начале войны, попали мы в окружение, как сейчас помню, шесть суток не ели. Запомнился такой эпизод. Лежим во ржи, противник поджег ее, а сверху, с самолетов, с 21–30 метров расстреливает нас из пулеметов. Из-за того что мы покидали место последними, часто попадали в окружение. Нередко приходили на сборные пункты с большими потерями.
Потом, помню, уже перед самым Киевом мы закладывали взрывчатку на один мост. Надо его было взрывать. Мы опять ждем, когда поступит такая команда. Дождались того момента, когда паровоз начал толкать платформу. Когда по железнодорожному мосту паровоз дошел до половины, старшина дернул за рычаг, и мост взорвался вместе с эшелоном. Потом мы дошли до Киева, и там нам дали команду двигаться на Смоленск, где находился штаб нашего железнодорожного батальона. Мы хотя и были группой взрывников, относились к батальону железнодорожников. Прибыли на место, и здесь было решено: батальон будет охранять Смоленск, а взрывники будут заниматься своим делом. Тогда в Смоленск через шлагбаум пропускали всех: и мужчин, и женщин. Только разве что с детьми не пропускали. А вот обратно не выпускали никого. Прибегает, помню, адъютант командира нашего батальона, говорит: «А че вы здесь?» Тогда уже разговоры всякие пошли, уже докладывали, что танки к Смоленску подходят. А мы не имеет права своего поста оставлять. Но потом подъезжает начальник штаба нашего железнодорожного батальона. Сразу два «ЗИСа» у него. И говорит: «Садись». И довезли нас до района Вязьмы. От Смоленска это было недалеко.
И вот только под Вязьмой, когда туда прибыли, мы увидели настоящие противотанковые рвы и окопы полного профиля. До этого, когда воевали, мы могли себе только ячейку сделать, чтобы спрятаться с ушами от противника, а чтобы делать глубокие полного профиля окопы, — нам такими вещами некогда было заниматься. Тогда копать такие окопы, помню, мобилизовали молодежь от 10 до
