Контрольная диверсия - Михаил Белозёров

— Всем остальным.

— Спасибо, — ответил Цветаев и со странным ощущением разоблаченного шпиона отправился дальше.

Странное это было ощущение, словно тебя раздели, и ты потихонечку, шаг за шагом облачаешься на ходу. Нехорошее ощущение скрытой опасности, и пока ты не надел последнюю вещь, ты сам не свой, и потом ты тоже сам не свой, потому что зависишь от кого-то, а это очень плохое чувство. Явка на Прорезной, 12, Б, засвечена, потому что если начнут искать, то оцепят весь район и найдут, обязательно найдут. Впрочем, он не хотел думать, что мужик проболтается, хотя в нём что-то было неестественное, потом он понял, что именно: мужчина красился, а это настораживало, как всё ненатуральное, как обманка, как манок, как сама идея площади «Нетерпимости» — не первозданность, а вторичность.

Когда Цветаев добрался до Казацкого отеля на углу Михайловской, то уже светало. Майдан спал. Все эти палатки, доски, проволока, камни, все эти покрышки, бутылки с коктейлем Молотова, брёвна, палки, щиты и прочее, предназначенное в конечном итоге, чтобы убивать людей, всё требовало очищения. Всё, что зародилось здесь, должно было сгореть в огне и остаться в памяти лишь как символ человеческой грязи, тупости и фашизма, нет других определений тому, что случилось.

Цветаев начал со стороны Главпочтамта, двигаясь к Прорезной. У него была та самая последняя бутылка с коктейлем Молотова из башенки. Было тихо и сонно. У перехода Цветаев облил гору покрышек остатками горючей жидкости и бросил спичку. Огонь занялся не сразу, побежал дорожкой вдоль палаток и тротуара. В отдалении лениво гавкнула собака. Цветаев свернул за угол и быстро пошёл вверх по улице. Его охватило знакомое волнение, но он и мысли не допускал, что братьям Микулины дали маху, хотя именно на этот случай у него был приготовлен план «б», тот самый, который не одобрил Пророк.

На Пушкинском спуске его ждал «косоглазый», на заднем сидении которого притаилась «Машка, завернутая в покрывало из магазина Татьяны Воронцовой. Цветаев объехал район сверху, и испытывая с каждой секундой всё большее волнение, спустился по Михайловской до дома номер семь и с облегчением вздохнул: напротив уже стояла пожарная машина, а по тротуару нервно расхаживали двое пожарных, похожие на друг друга как две капли воды, правда, рукав одного из них был повязан жёлтой лентой.

Цветаев заехал за ограждение и вышел, прихватив «Машку». Со стороны майдана было ещё тихо, только собака заходилась в лае.

Братья Микулины дружно отдали честь. Пожарная форма на обоих висела, как на пугалах.

— Оружие есть?

— Есть.

— Кто из вас Рем?

— Я, — ответил тот из братьев, на рукаве которого была повязана жёлтая лента.

— Встанете сейчас внизу, справа от гостиницы. Двигатель не глушить. Выйдут они из этих ворот, — Цветаев показал на проулок напротив. — Четверо конвойных. Двоих передних берёте вы, двух задних — я. Следите за мной, сигнал — мой выстрел.

— А потом что делать?

— Потом мы забираем человека и уходим. На всякий случай раскатайте рукава и налейте воды. В общем, сделайте вид, что вы пожарные.

— А-а-а… А зачем?

— Майдан горит!

— Майдан?! — удивились они, и только тогда любопытство проскользнуло в их голосах.

Теперь действительно были слышны крики, но не ужаса, а первой, ещё неясной тревоги. Братья Микулины бросились к пожарной машине, через минуту уже раскатывали рукава в конце улицы.

Цветаев сел в «косоглазого» и стал ждать. Нет ничего хуже ожидания, думал он. Выйдет или не выйдет, сбудется или не сбудется? Зубы заныли, как перед атакой, а в животе поселилась слабость.

Часы показывали пять минут седьмого, когда решетчатые ворота наконец отворились и появилась колонна. Впереди шли двое конвойных. Орлова, который обычно вышагивал в первых рядах, однако, заметно не было. Наверное, он с той стороны, которая мне не видна, подумал Цветаев и высунул «Машку» в окно, поймал в перекрестье панорамы голову охранника, нажал на курок и, не проверяя результат, тут же перевёл прицел на второго охранника и убил его выстрелом в спину. После этого выскочил и побежал к пожарной машине. Навстречу ему с безумным лицом нёсся пленный.

— Куда?! — крикнул Цветаев, — Куда?! Вниз! Вниз!

Но пленный со всё тем же безумным выражением на лицу, шарахнулся от него в проулок на Житомирскую, на которой было точно так же опасно, как и на Михайловской.

Братья Микулины добивали охрану. Рем с жёлтой повязкой на рукаве, уже вопросительно поглядывал на Цветаева.

— Вниз! — снова крикнул Цветаев всем тем, пленным, которые бежали навстречу. Вниз! Орлов! — крикнул Цветаев, вертя головой. — Орлов! Герка! Видел Орлова! — схватил он за руку пленного, который не мог сообразить, что ему делать. — Видел?!

Но пленный вырвался и побежал прочь.

— Где Орлов?! — схватил Цветаев другого.

Он так торопился, что у него даже не было времени, что произнести обычное жаглинское: «Ляха бляха!», чтобы напугать человека.

— Какой Орлов? — человек уставился на него невидящими глазами. — Отпусти! Ты что с ума сошёл? — Но, увидев «Машку», испугался ещё больше, решив, что его сейчас убьют.

— Со шрамом на лице, — показал Цветаев.

— А! — облегчение кивнул пленный. — Так он в клетке.

— Где?!

— Там! — морщась, крикнул пленный. — Отпусти!

Цветаев побежал вверх по улице, туда, куда побежала большая часть пленных. Он вдруг сообразил, почему они так делают: подальше от майдана, которого боятся пуще смерти, не зная, что майдану сейчас не до них, что он спасает свои жизни и свои идеалы, ибо нет ничего идеальней, чем вонючие палатки, крысы и грязные баррикады.

Во дворе его едва не убили. Цветаев увидел вспышку, инстинктивно дёрнулся назад, и пуля ударила в стену у него над головой. Точнее, всё произошло наоборот, но Цветаев воспринял происходящее именно так, как воспринял. Он отбросил ненужную теперь «Машку», выхватил пистолет и побежал в тёмное парадное, откуда в него выстрелили.

Пистолет был короткоствольным, с широкой рукояткой. Цветаев успел отстрелять из него в подвале многоэтажки всего одну обойму, и не особенно доверял ему, сказалась привычка к автомату, и он вдруг подумал, что пистолет — это то же самый нож, только с длинным лезвием. Это глуповатая мысль пришла к нему абсолютно кстати, потому что в него снова выстрелили в тот момент, когда он пересекал освещено пространство в коридоре, и это уже была роскошь, подаренная противнику. А надо было всего лишь перепрыгнуть через батарею, обойти слева через помещение, заваленное спортивным инвентарём, то есть делать хоть что-нибудь, авось сделаешь правильно, и выстрелить тому в ногу. Бандерлог упал с таким воплем, словно ему отрубили член. Он вопил и катался, как пьяный медведь, по полу, волоча за собой кровавый след, пока торопящийся Цветаев, не промазав пару раз и с третьей попытки всё же попал ногой в бок:

— Где Орлов?! Где?!

И услышал, глядя в искаженное ужасом лицо, просящее сохранить ему жизнь, просящее забыть майдан, «Беркут», рукоблудную войну на Юго-востоке, разрушенные города и села, предательство славян и кровь братьев:

— Там! Там! Там!

Штанина у него сразу густо пропиталась кровью.

— Какой же ты воин, — наклонился Цветаев, — если даже достойно умереть не можешь?

— Русский, только не убивай! Только не убивай!

— Да ты ещё и не местный?!

— Поляк… У меня друг есть… — попытался разжалобить, показав пулю на цепочке, — не убивай ради бога, он меня ждёт!

— Ещё и педарас! — покривился Цветаев.

— Я знаю, тебе это не понять… я отверженный раб… — бормотал «пшек», — гей-пасси…

— Да, куда уж, — согласился Цветаев, брезгливо отстранясь от искаженного страхом лица.

«Пшек» бормотал всё тише:

— Не убивай… только не убивай…

Его руки, сжимающие рану, разжались и упали на пол, голова склонилась набок. Готов, понял Цветаев и побежал искать Гектора Орлова.

Он нашёл его в клетке, в баскетбольном зале, превращенную в тюрьму, сбил хлипкий замок дубовой лавкой, которую прихватил из коридора, и влетел внутрь:

— Живой?!

Гектор Орлов показался мёртвым: остекленевший взгляд и оскалившийся рот с запекшимися губами взывали к осмыслению ситуации. Ноги у Цветаева подкосились. Всё напрасно, понял он. Что я теперь Антону скажу?!

— Вода есть? — вдруг повернул голову Орлов.

— Есть, есть, старик, есть! — обрадовался Цветаев, но вместо воды мог предложить только сухое итальянское вино.

К его удовольствию, Гектор Орлов влил в себя всю фляжку и приказал, заплетающимся языком:

— А теперь тащи меня, но осторожно, у меня рёбра сломаны.

Глава 4 Предатель

— А Сашка где? — первое что спросил Гектор Орлов, когда открыл глаза и посчитал: их было только двое — двое, склонившихся над ним. Он перевёл вопросительный взгляд на дверь за их спинами, как будто Жаглин должен был войти и прокричать своё бесшабашное: «Ляха бляха!», а вслед за ним должна была появиться их бесшабашная юность и тоже прокричать что-нибудь эдакое, например: «Любите друг друга, верьте в друг друга, не предавайте друг друга!», а не собачьтесь по поводу и без повода.