Беседы - Эпиктет

Вот нечто подобное и в душе бывает у тех, кто превратно воспринимает эти рассуждения. Это как и один мой друг, без всякой причины решил уморить себя голодом. Узнал я об этом когда он уже третий день воздерживался от пищи. Я пришел к нему и стал спрашивать, что случилось. – Я так решил, – говорит. – Но все же что именно побудило тебя к этому? Ведь если ты решил правильно, вот мы здесь с тобой и мы готовы содействовать тебе в том, чтобы ты ушел. А если ты решил неразумно, то перемени свое решение. – Принятых решений следует твердо держаться. – Что ты, человек! Не всех, но принятых правильно. А то возьми и проникнись уверенностью вот прямо теперь, что сейчас ночь, и, если ты так решаешь, не переменяй своего решения, а твердо держись его и говори, что принятых решений следует твердо держаться! Что ты, человек! Не всех. Не хочешь ли ты заложить исходное начало, основание, рассмотреть решение, здравое ли оно или не здравое, и тогда уже возводить на нем здоровую действенную силу, непоколебимость? А если ты заложишь гнилое и шаткое основание, то не следует возводить здание, а чем больше и мощнее поставишь ты на него здание, тем скорее оно обрушится. Без всякой причины уводишь ты от нас из жизни человека дорогого и близкого, согражданина нашего и в великом и в малом граде 250. И, совершая убийство и губя человека ни в чем не виновного, ты еще говоришь, что принятых решений следует держаться! А если бы тебе как-то вдруг пришло в голову меня убить, то тебе следовало бы твердо держаться принятых решений?

Ну, его, хоть и с трудом, удалось переубедить. А некоторых из нынешних невозможно переуверить. Так что, мне кажется, теперь я знаю, чего прежде не знал, в чем смысл ходячего изречения: «Глупца ни убедить, ни уломать нельзя».

Не дай мне бог, чтоб другом мне был мудрец глупый! 251

Более трудного в обращении нет ничего. «Я так решил». Да ведь и сумасшедшие тоже. Но чем тверже они в своих несусветных решениях, тем больше им требуется эллебору 252. Не хочешь ли ты, как полагается больному, позвать врача? «Я болен, господин, помоги мне. Посмотри, что мне следует делать. Мое дело – повиноваться тебе». Вот так и здесь: «Я не знаю, что мне следует делать, и пришел, чтобы научиться». Но нет: «О других вещах мне говори. Я решил это». О каких это других вещах? Да что может быть важнее или целесообразнее для тебя, чем убедиться в том, что недостаточно принять решение и не переменять его? Это действенные силы сумасшедших, а не здоровых. «Пусть лучше я умру, если ты принудишь меня к этому». Почему, человек? Что случилось? «Я так решил». Я спасен, потому что ты не решил убить меня. «Денег я не беру». Почему? «Я так решил». Знай, что ничто не мешает тебе с той же действенной силой, с какой ты сейчас настроен не брать, когда-нибудь без разумного основания устремиться к тому, чтобы брать, и опять говорить «Я так решил», подобно тому как в больном и страдающем истечениями теле истечение устремляется то туда, то сюда. Так и немощной душе неясно, куда она клонится. А когда к этому клонению и ходу присоединяется и действенная сила, тогда это зло становится не поддающимся помощи и излечению.

16. Что мы не приучаем себя применять на деле мнения о благе и зле

«Где благо?» – «В свободе воли». – «Где зло?» -«В свободе воли». – «Где то, что ни то ни другое?» – «В независящем от свободы воли». Что же, помнит ли кто-нибудь из нас вне школы об этих рассуждениях? Приучает ли себя кто-нибудь наедине с собой таким образом отвечать вещам, как при этих вопросах: «День ли?» – «Да». – «А что, ночь ли?» – «Нет». – «А что, четно ли число звезд?» – «Не могу сказать»? Когда перед тобой оказываются деньги, приучил ли ты себя давать им должный ответ: «Не благо»? Упражнялся ли ты на деле в таких ответах, или только в ответах на софизмы? Так что же ты удивляешься, если там, где ты приучил себя, ты стал сильнее, а там, где не занимаешься приучением себя, остаешься тем же? В самом деле, почему оратор, зная, что написал прекрасно, что выучил наизусть написанное, притом придавая голосу приятность, все же еще беспокоится? Потому что он не довольствуется тем, что приучил себя к этому. Чего же он хочет? Похвалы присутствующих. Значит, что касается своего умения, то в приучении себя к нему он упражнялся на деле, а что касается похвалы и порицания, – не упражнялся на деле. Да и когда слышал он от кого-нибудь, что такое похвала, что такое порицание, какова природа того и другого? Каких именно похвал следует добиваться или каких именно порицаний следует не навлекать? А когда занимался он приучением себя к этому в соответствии с этими рассуждениями? Так что же ты еще удивляешься, если там, где он научился, он отличается от остальных, а там, где он не приучил себя, он такой же, как и толпа? Это как кифаред: он умеет играть на кифаре, поет прекрасно, хитон до пят с прямыми складками на нем прекрасный, и все же, выступая, он трепещет. Ведь то все он знает, а что такое толпа, крик и насмешка толпы, он не знает. Но даже что такое само беспокойство, он не знает, наше ли оно дело или чужое, можно ли прекратить его или нельзя. Поэтому, если его починят, он уходит надутый, а если он осмеян, вот жалкий пузырь этот прокололся и опал.

Нечто подобное бывает и с нами. Чем дорожим мы? Тем, что относится к внешнему миру. Чем серьезно заняты мы? Тем, что относится к внешнему миру. И мы еще недоумеваем, как это мы страшимся или как это мы беспокоимся? Что же может быть, когда мы что-то предстоящее считаем злом? Мы не можем не страшиться, мы не можем не беспокоиться. И мы еще говорим: «Господи боже, как бы мне не беспокоиться?» Глупец, разве нет у тебя рук? Разве не сделал их тебе бог? Сиди теперь и молись, чтобы у тебя не текли сопли! Ты лучше высморкнись и не вини. Что же, здесь он тебе ничего не дал? Разве не дал он тебе стойкости, не дал тебе величия духа, не дал мужества? С такими руками, ты еще ищешь кого-то, кто высморкал бы тебе нос? Но мы и не приучаем себя ко всему этому, и не обращаем внимания на все это. В самом деле, дайте мне хоть одного, кому важно, как сделать то-то, кто обращает внимание не на достижение того-то, а на само свое действие. Кто при прогуливании обращает внимание на само свое действие? Кто при обдумывании обращает внимание на само обдумывание, а не на достижение того, что он обдумывает? И вот если ему удастся достичь этого, он возносится и говорит: «Как же мы прекрасно обдумали! Не говорил я тебе, брат, что, если мы что-то продумаем, невозможно, чтобы вышло не так?» А если обернется иначе, несчастный поник, не находит даже, что сказать о получившемся. Кто из нас ради этого обращался к прорицателю? Кто из нас ночевал в святилище 253 по поводу действия? Кто? Хоть одного мне дайте, чтобы я увидел того, кого уже давно ищу, поистине благородного и одаренного. Молодого ли, старого ли, дайте.

Так что же мы еще удивляемся, если в предметах мы опытны, а в действиях низки, неблагопристойны, ничтожны, малодушны, невыносливы, целиком несчастные твари? Ведь это не важно для нас, и мы не приучаем себя к этому. А если бы мы не смерти или изгнания страшились, но самого страха, то приучали бы себя не впадать в то, что представляется нам злом. Но в действительности в школе мы ретивы и речисты, и если попадется вопросишко о чем-нибудь таком, мы горазды последовательно разобрать его, а вытащи нас на применение этого на деле, и ты найдешь несчастных потерпевших кораблекрушение. Возникни представление, приводящее в смятение, и ты узнаешь, к чему мы приучали себя и для чего мы упражнялись. И вот, не приучая себя к этому, мы постоянно все больше накапливаем всяких страхов, да еще вдобавок в своем воображении преувеличиваем их. Вот я, например. Когда я, плывя на корабле, склонюсь над пучиной или оглянусь на морской простор и уже не вижу земли, то теряю самообладание, воображая себе, будто мне придется выпить вот это море целиком, если я потерплю кораблекрушение, и мне в голову не приходит, что мне достаточно трех кружек. Что же приводит меня в смятение? Море? Нет, – мнение. Опять таки, когда бывает землетрясение, я воображаю себе, будто город вот сейчас обрушится на меня. Да разве недостаточно маленького камешка, чтобы он вышиб мне мозги?

Так что же именно угнетает и лишает самообладания нас? Да что иное, как не мнения? В самом деле, когда кто-то уезжает и расстается с близкими, друзьями, местами, сопребыванием с ними, что иное угнетает его, как не мнение? Дети, вот, когда начинают плакать, оттого что кормилица чуточку отлучилась, – получив лепешечку, сразу забываются. Так ты хочешь, чтобы и мы были наподобие детей? Нет, клянусь Зевсом! Я считаю, что на нас такое воздействие не лепешечка должна оказывать, но правильные мнения. А в чем они заключаются? В том, чтобы человек, целыми днями приучал себя к этому, не испытывал привязанности ни к чему чужому, ни к другу, ни к месту, ни к гимнасиям, и даже к своему телу, а памятовал о законе и имел его перед глазами. А что это за закон? Закон бога. Свое сохранять, на чужое не притязать, пользоваться тем, что дается, не жаждать того, что не дается, а когда отнимается что-то, отдавать легко и тут же, с благодарностью за все время пользования этим, если не хочешь плакать по кормилице и маме. В самом деле, какая разница, в чем он слабее и от чего он зависит? Чем ты сильнее того, кто плачет из-за девчонки, если ты сокрушаешься из-за какого-то там гимнасия, каких-то там портиков, каких-то там юношей и тому подобного времяпрепровождения? Другой, тут, сокрушается оттого, что не пить ему уже воду из источника Дирки. Да разве Марциева вода 254 хуже воды из источника Дирки? «Но я привык к той». И к этой опять-таки привыкнешь. И вот, если и к ней станешь испытывать привязанность, и по ней опять-таки плачь, да попытайся сочинить стих наподобие Эврипидовского 255: