Праздник, который всегда с тобой - Эрнест Хемингуэй

— С кем он дерется в субботу? — спросил я тренера.

— Не беспокойтесь, — сказал он.

— Любой тяжеловес его убьет.

— Только не здесь.

— Лучше уберите углы из ринга.

— Я верну ему уверенность, — сказал тренер и, остановив спарринг, подозвал другого тяжеловеса, только что пришедшего со стороны ресторана.

Ларри ходил кругами по рингу и глубоко дышал. Полусредневес снял перчатки и боксировал с тенью, передвигаясь по рингу, шумно сопя и прижав к груди подбородок. Ларри настороженно поглядывал на него и продолжал ходить, глубоко дыша. «Присмотрите за ним», — написал мне Лу Марш. Такого дурацкого места я еще не видел, думал я. Присмотри за ним.

— Вы не покажете ему, как защищаться в ближнем бою? — спросил я тренера. — Ему в субботу драться.

— Поздно, — сказал тренер. — Я не хочу испортить его стиль.

— Его стиль?

— У него jeux de jambs fantastiques, — сказал тренер. — Tu ne sais pas vu?[62]

Он объяснял мне, что не хочет испортить Ларри его фантастическую работу ног.

Новый тяжеловес был местный парень, таскавший туши на бойне, пока не произошел несчастный случай, который повлиял на его умственные способности.

— Он не сознает свою силу, — сказал тренер. — У него только зачаточные представления о la boxe. Но он очень послушный.

Перед тем как парень влез на ринг, что, кажется, было для него не просто, тренер его проинструктировал. Инструкция была простая: «Закрывайся». Таскатель туш кивнул и сосредоточенно прикусил губу. Когда он все-таки преодолел канаты, тренер повторил: «Закрывайся». Потом добавил: «Не прикусывай нижнюю губу». Тот кивнул, и тренер скомандовал начинать.

Таскатель туш закрыл лицо обеими руками, перчатки почти соприкасались. Локти он прижал к бокам, подбородок уткнул в грудь и загородил мучительно поднятым левым плечом. Он медленно двинулся к Ларри, переставляя левую ногу и подтягивая правую.

Ларри остановил его джебом, повторил джеб и выбросил правую, попав т. т. в лоб. Таскатель туш сильно подумал и стал медленно отходить, сперва отставляя левую ногу, а потом медленно, но аккуратно приставляя к ней правую. Ларри немедленно стал демонстрировать свою чудесную работу ног, подлавливал т. т., как резвящаяся пума, сыпал джебами, правую руку держа наготове.

— Левой, — крикнул таскателю тренер. — Левой, джебом.

Т. т. медленно отвел левую перчатку от щеки, яростно вытянул ее в сторону Ларри, а тот, произведя ногами чудесную работу, правой ударил его в рот.

— Видишь, как он прикрывает челюсть плечом? — спросил меня тренер.

— А живот?

— Ларри не бьет в живот, — сказал тренер.

Я подумал, что не прочь узнать и самое худшее.

— Хуком в живот, Ларри, — сказал я. — Чтобы опустил руки.

Ларри, красиво танцуя, опустил левую руку, сделавшись мишенью для чужой правой — а у любого тяжеловеса на свете правая рука есть, — и левой ударил таскателя туш в живот. Т. т. чуть осел, но рук не опустил.

— Ты чего хочешь? — спросил меня тренер. — Стиль его изменить?

— Merde[63], — сказал я.

— Ему в субботу драться. Хочешь, чтобы он себе руки обломал об локти этого? Погубить его хочешь? Я за него отвечаю. Ты за него не отвечаешь. Заткнись.

Я заткнулся, а Ларри потанцевал и клюнул левой в щель между двумя поднятыми перчатками, потом ушел в сторону и прямым правой ударил оппонента в левое ухо, в лоб и еще раз плотно в рот, когда т. т. по команде пустил в ход левую руку. Прямыми по крайней мере Ларри владел и двигался хорошо, но я все время думал о Джеке Рено, настоящем чемпионе Канады, и о том, сколькому еще должен научиться Ларри.

Боксер, с которым Ларри проводил свой первый бой в Париже, умел немногим больше, чем таскатель туш, но он хотел драться и не только закрывался. Ларри бил и бил джебами. Джебы были плотные, они сказывались и оставляли следы на коже. У соперника вид был голодный, он только что пришел из армии, а Ларри кружил около него и сыпал джебами так быстро, что публика сходила с ума от восторга. Ларри достал его хорошим, хотя и длинным ударом правой, который потряс парня, и когда он поплыл, Ларри, забыв всю науку, стал бить наотмашь, и бил, пока парень не сполз по канатам и не ударился головой о брезент.

После боя Ларри сказал:

— Извините. И пожалуйста, скажите вашей жене, что я извиняюсь. Я знаю, что некрасиво выглядел, но в следующий раз постараюсь действовать лучше.

— Они считают, что ты выглядел прекрасно. Публика с ума по тебе сходила.

— Ну конечно, — сказал Ларри. — Можно мне в понедельник с вами увидеться, поговорить о боксе и о разном?

— Конечно. В том же кафе «Наполитен», в двенадцать.

«Стад Анастази» оказался очень странным боксерским клубом.

Едкий запах лжи

Форд: Он сидел прямо, как большая рыба, хлопающая ртам, и выдыхал воздух, более смрадный, чем в фонтане кита.

Форда многие обожали. В большинстве, конечно, женщины. Но и некоторые мужчины любили его, узнав поближе, и многие старались относиться к нему объективно всю жизнь. Это были люди, которые, подобно Г. Дж Уэллсу, застали его в хороший период и видели, как плохо с ним обращаются.

Я не знал его в хороший период, хотя о его «Трансатлантик ревью» очень хорошо отзывались и в то время, и после. Лгут почти все, и дело не во лжи. Некоторых мы любили за выдумки и с надеждой ждали, когда они превзойдут себя. Но Форд лгал о том, от чего остаются шрамы. Он лгал о деньгах и о вещах, важных в повседневной жизни, — и давал тебе слово. Когда ему сильно не везло, он, случалось, мог дать тебе почти правдивый ответ. Если к нему приходили деньги или удача, он делался невозможен. Я старался относиться к нему объективно, не судить строго, не осуждать, а как-то поддерживать отношения, но думать и писать о нем точно и непредвзято — это было посуровее любого суда.

Я познакомился с Фордом у Эзры, когда мы вернулись из Канады с шестимесячным сыном, нашли квартиру над лесопилкой, на одной улице с Эзрой, и поселились там в середине холодной зимы. Эзра просил меня быть помягче с Фордом и не сердиться из-за того, что он лжет.

— Он всегда врет, когда устал, — сказал Эзра. — Сегодня вечером он был вполне ничего. Вы должны понять, Хем: он врет, когда устал. Однажды вечером он был очень усталым и рассказал мне очень длинную историю о том, как в молодые годы прошел через юго-западную часть Соединенных Штатов с пумой.

— А он когда-нибудь был на Юго-Западе?

— Нет, конечно. Не в этом дело, Хем. Он был усталый.

Эзра рассказал мне, как Форд — тогда еще Форд Мэдокс Хьюффер, — не сумев добиться развода с женой, поехал в Германию, где у него были родственники. Там он, по-видимому, оставался, пока не убедил себя, что стал гражданином Германии и получил законный немецкий развод. Когда он вернулся в Англию, его первая жена не согласилась с таким решением, Форд подвергся травле, и многие его друзья повели себя кое-как. Это отнюдь не вся история, все было сложнее, и в ней участвовало много интересных людей, — сейчас все они уже не так интересны. Любой человек, способный убедить себя в том, что он разведен, и преследуемый за такую простую ошибку, заслуживал некоторого сочувствия, и я хотел спросить у Эзры, был ли Форд усталым весь этот период; но я не сомневался, что был.

— Он поэтому сменил свою фамилию Хьюффер? — спросил я.

— Было много причин. Он сменил ее после войны.

Форд стал издавать «Трансатлантик ревью». Раньше, до войны, до семейных неприятностей, он редактировал в Лондоне «Инглиш ревью», и Эзра говорил мне, что это был отличный журнал, а Форд — великолепный редактор. Теперь под новой фамилией он основал новый орган. Была и новая миссис Форд, приятная темноволосая австралийка Стелла Боуин, серьезная художница, и у них была маленькая дочь Джулия, крупная для своего возраста, белокурая и воспитанная. Она была хорошенькая, и Форд сказал мне, что чертами и мастью она — почти копия его в детстве.

У меня была необъяснимая физическая антипатия к Форду — и не только потому, что у него плохо пахло изо рта: с этим я справлялся, стараясь каждый раз занять наветренную сторону. От него исходил другой отчетливый запах, не имевший ничего общего с запахом изо рта; из-за него для меня было почти невозможно находиться с Фордом в помещении. Этот запах усиливался, когда Форд врал, и был он сладковато-едким. Возможно, Форд испускал этот запах, когда уставал. Встречаться с ним я старался по возможности на открытом воздухе, а когда надо было читать рукописи в редакции, помещавшейся в типографии Билла Берда, я забирал рукописи на улицу и читал их, сидя на стенке набережной. Я предпочел бы читать их там в любом случае — на набережной было приятно, и освещение хорошее, — но, завидев приближающегося Форда, вынужден был всякий раз выходить на воздух.