С этим я справлюсь - Уинстон Грэм

Роумэн промолчал. С каждым разом он говорил все меньше и меньше…

– Вы хотели знать о сексе, – не унималась я. – Ходите все вокруг да около, а интересует вас только это. Это вообще единственное, что интересует людей вашей профессии. Ну, так вот, могу вам сказать, что меня это совсем не интересует. Марк потому меня к вам и отправил, что я не хочу с ним спать! Он ведь вам так и сказал, верно? Так оно и есть. Но я не хочу, чтобы меня рассматривали под микроскопом, как урода, всем на посмешище… только потому, что мне не нравятся то, что нравится другим! Понятно? Что бы я ни говорила, вы стремитесь вывернуть и истолковать в одном смысле. Я вас раскусила. У мужчин мозги набиты только грязными мыслями, но психоаналитики дадут все сто очков вперед! Господи, не хотела бы я быть вашей женой! У вас есть жена?

После паузы он спокойно сказал:

– Продолжайте, говорите только то, что думаете. Но постарайтесь расслабиться. Не зажимайте себя, запомните, меня это не шокирует.

Не шокирует? Как бы не так! Я такое могу наговорить, если разойдусь. Непристойные стишки, например, которым меня учила Луиза. Он и половины их не слышал.

– Скажите, миссис Ротлэнд, не считая того, что вы не испытываете влечения к своему мужу, счастливы ли вы в других отношениях?

На этот раз я сумела заткнуться.

– Я хочу сказать, получаете ли вы удовлетворение от полноценной жизни?

– Почему нет?

– Ну, я бы очень удивился, если это так.

– Это только ваше мнение.

– Я полагаю, большую часть времени вы живете в странной изоляции, не испытывая настоящих человеческих чувств. Нет, иногда вы чувствуете, поскольку полагаете, что должны это чувствовать, а не потому, что действительно вас охватывают эмоции.

– Мне лучше знать.

– Не обижайтесь, я хочу вам помочь. Не чувствуете ли вы временами свое превосходство над другими людьми, которые не могут справиться со своими эмоциями? Не стыдитесь, когда сами даете им волю?

Я пожала плечами и покосилась на часы.

– И не является ли это чувство превосходства над другими попыткой подавить более глубокую первичную реакцию, вызванную завистью?

– А вам нравятся истерички? Мне – нет.

– Я говорю не об истерике, а о нормальных естественных чувствах, очень важных для свободного человека.

Я поправила бретельку на плече, которая вовсе не соскакивала.

– Истерию вылечить легче, чем ваше состоянием – продолжал он. – Вы нарастили такую прочную защитную оболочку, что если не постараетесь из неё выбраться, она будет твердеть до тех пор, пока ваше собственное «я» не задохнется.

– И вы считаете, что эти разговоры помогут?

– Да, но только при определенных условиях. Нарушая обычное правило, я сам вам объясняю ваши проблемы, хотя время ещё не пришло. До сих пор, миссис Ротлэнд, если не считать одной-двух редких вспышек, как сегодня, вы все время следили за каждым своим шагом. Как только на кончике вашего языка оказывалась действительно свободная ассоциация, вы немедленно умолкали. В этом нет ничего необычного, особенно для такой восприимчивой женщины, но я прекрасно вижу разницу между невольной сдержанностью и сознательным подавлением эмоций. Психоаналитик может помочь пациенту только в том случае, если тот сам старается себе помочь.

– Чего вы от меня хотите? – сердито спросила я.

– Чтобы вы перестали пугаться того, что собираетесь сказать.

И в тот же вечер мы отправились на концерт в Фестиваль-Холл.

Я шла в ужасном настроении, приготовившись два часа терпеть, пока толпа мужчин и женщин с печальным видом будет играть возвышенную классическую музыку. Единственное, что доставляло мне какое-то удовольствие, – это, пожалуй, рок, который горячил кровь и заставлял двигаться руки и ноги.

Все первое отделение концерта я зевала. И свет, и блеск, и разодетая публика вгоняли меня в сон и вместо с тем странно тревожили. Во втором отделении я не могла дождаться конца. И вот зазвучала последнюю вещь. Может быть, к тому времени я подобающе настроилась, может, дело в музыке. Играли что-то Брамса. Кажется, его четвертую симфонию. Но, может, и не четвертую.

Марк говорил, что звучит совсем но так, как по радио, но я и сама чувствовала разницу. Под конец музыка меня достала, словно проникла мне под кожу и играла на голых нервах. Я забыла про все: про сидящего рядом Марка, про боковой выход, про свет, и про античные лица в оркестре, я оказалась совсем одна на самой вершине горы, и все, чем я жила до сих пор, походило на давний сон, реальными остались только эти несколько мгновений.

Но внезапно музыка смолкла, люди стали двигаться к выходу. Я вытерла пот со лба, кивнула Марку, и мы вышли вслед за остальными на январский ветер.

Потом мы заехали в ночной клуб. Это была его идея, не моя, к тому времени я не чувствовала никакой потребности в поп-музыке, что-то другое вошло в меня и заняло это место. Но что-то ушло, оставив после себя пустоту, и больше ничего уже не имело значения. Около часа ночи мы вернулись домой. Не знаю, счел ли Марк вечер удачным, но для меня все вдруг резко взметнулось и опустилось; мне никогда прежде не доводилось испытывать ничего подобного, и даже в эти несколько минут я не просто воспрянула, я взлетела.

Дома я заявила, что устала, быстро легла в постель и погасила свет. потом с испугом стала следить за дверью в комнату Марка. Я даже придумала пару разных предлогов, включая самый очевидный. Я никогда прежде им не пользовалась, даже во время медового месяца, потому что стеснялась говорить об этом мужчине. Но в ту ночь решилась прибегнуть к нему как к последнему средству.

Было слышно, как Марк долго бродил по комнате. Только часа в три у него погас свет. Ко мне он так и не вошел.

Я пропустила две субботы, а на третью вновь отправилась к Терри, и в этот раз играла отчаянно. Не похоже на меня, я теряла всю свою рассудительность, зато выиграла двадцать фунтов. Вот как бывает: удача приходит тогда, когда ты её не стоишь. В ту неделю я послала маме сто фунтов и осталась буквально на мели.

В воскресенье утром Марк заметил:

– Ваши с Донной субботние вечера заканчиваются все позднее. Чем вы занимаетесь? Ходите на танцы?

– Нет, в кино, а потом я зашла к ней домой и оказалось, что её матери нездоровится, поэтому я задержалась до прихода врача… Откуда ты знаешь, что я пришла поздно?

– Часа в два ночи мне послышалось, что подъехала машина, я подождал, потом встал, заглянул к тебе в спальню и понял, что ошибся.

– Да, я приехала позже.

– Почти в четыре. Я не мог уснуть, пока не услышал, что машина действительно пришла.

Я поскребла пятнышко на бриджах.

– Но по воскресеньям ты встаешь бодрой и веселой… Как идут дела с Роумэном?

– Он тебе разве не докладывает?

– Нет, пока ничего не говорил.

– Мне бы хотелось закончить. Эти разговоры меня нервируют.

– Очень жаль.

– Это тянется уже которую неделю. Так долго я не обещала. И не хочу больше. Каждый раз я ухожу от него усталой и подавленной.

– Может быть, мне стоит позвонить ему на той неделе и спросить, что он думает?

– Знаю, что он скажет. Для него это только начало. Он на мне хорошо зарабатывает.

– Роумэн слишком честен, чтобы продолжать лишь по этой причине.

Марк сдаваться не собирался, потому я отвернулась и пошла в сад.

Впервые Фьюри не бросился ко мне. Это было так непохоже на него, что я просто поверить не могла. Он дал мне подойти почти вплотную, потом вскинул голову и пустился от меня рысью. Практически всю неделю стояла сырая погода, поэтому, полагаю, ему не хватало движения. Сделав четыре или пять попыток его поймать, я отправилась обратно в дом – может быть, кусочек яблока соблазнит его.

Войдя, я услышала, как миссис Ленард говорит:

– Я не знаю, где они, мистер Ротлэнд. Меня не было, и миссис Ротлэнд, должно быть, сама их убрала.

– О чем речь? – спросила я.

– О моих новых рубашках, – ответил из-за двери Марк.

– Я положила их в твой шкаф. Подожди минутку.

Я вошла в его комнату. Марк стоял перед зеркалом с носовым платком в руке. На нем были старые фланелевые брюки.

– Прости, я думал, ты ушла.

– Ушла, но вернулась. – Я достала рубашки из коробки и положила вместе с остальными. – Вот они.

– Спасибо. Я просто хотел примерить.

Я взяла верхнюю и вытащила из неё всякие картонки и булавки. На столе лежали ключи Марка, записная книжка и немного мелочи. Он всегда выкладывал все это на стол, когда раздевался на ночь.

– Никогда не знала, что люди покупают по шесть рубашек сразу.

Марк рассмеялся.

– Так они дольше носятся.

Только увидев его раздетым, понимаешь, что он не хрупкий и даже не худой. Кожа у него светлая и гладкая, но под ней рельефно проступают мускулы.

– Фьюри заскучал, я пришла взять ему что-нибудь вкусное.