Очкарик 4 (СИ) - Афанасьев Семён

Хе, перемещаясь на удивление быстро, молниеносно вклинивается между Торфаальдом и вторым тёмным, резко бросая мне:

— Бей только по голове! Не вздумай в живот!

— Какая ты опасная женщина, — старательно отыгрываю безмятежное спокойствие, которого нет и в помине. — Не Асем, но близко. Барон, защищайтесь.

— Поднимите на меня руку из-за этой мрази? — неплохой в общем-то товарищ насмешливо выгибает бровь. — Вадим, это и есть мой вопрос. Пока что. — Он многозначительно перекатывается с пятки на носок.

— Вы очень удачно только притворяетесь идиотом время от времени? Либо искренне верите в то, что говорите?

— Вы заступаете за очень тонкую грань, — не лезет за словом в карман новый друг, хмурясь. — Это прямое оскорбление. Ещё пара слов в том же духе, и я буду вынужден…

— Давайте с другой стороны. Вы видите, что я сижу и с кем-то общаюсь. Не спросив меня ни о мотивах, ни о происходящем, вы крайне неподобающим образом оскорбляете не только словом моего собеседника. Что бы сделали на моём месте?

— С такой стороны я на это не смотрел, но…

— Давайте упростим. Допустим, вы ведёте переговоры хоть даже и с заклятым врагом, а не с другом. Вы согласны, что и с недоброжелателями иногда нужно разговаривать? Причём гораздо более внимательно, чем со своими?

— Твёрдое да на оба вопроса.

— Тут к вам всем подхожу я и опрокидываю ему на голову тарелку с супом. Ну а чё, он же всё равно вам враг? «Барон, да что вы с ним возитесь?!». Что вы будете чувствовать после этого?

— Я сочту, что вы не уважаете меня, если думаете, что можете так недопустимо вмешиваться в мои дела. Даже если мы с вами очень близкие друзья. — Чеканные слова легко и без раздумий слетают с языка аристократа. — Неважно, подняли вы руку на моего врага или на друга: главное — вы сделали это с человеком, с которым в данный момент общаюсь лично я. Вы можете чисто физически не знать всех моих резонов. — Он смотрит на меня покровительственно. — А получается, что вы на ровном месте ставите себя выше меня. Молчу о последствиях сорванных переговоров, значение которых вам может остаться неизвестным до самой смерти.

Красноречиво указываю взглядом вниз в надежде на его реакцию.

Торфаальд с детским любопытством смотрит на меня, потом на пол, но молчит.

Интересно, он это на самом деле? Видимо, я чего-то просто недопонимаю.

— То есть если я, не вникая в детали, полезу ровнять ваших собеседников, это плохо?

— Мне будет искренне жаль, но я вынужден буду отреагировать на это весьма определённым образом. При всём моём хорошем отношении к вам.

Он естественен и искренен, я даже затрудняюсь в первую секунду с подбором цензурных аргументов.

Подумав, помогаю упавшему эльфу подняться, попутно обращаясь к товарищу:

— Я разговаривал с ним. Вы обошлись без тарелки супа, но задействовали стул. Как бы вы поступили на моём месте?

— Но он же не человек, — резонно, как ему кажется, возражает Торфаальд. — Я понимаю, что вы происходите скорее всего из монорасового общества. Ничем иным не могу объяснить того, что вы средь бела дня не замечаете очевидной разницы. Не в первый раз причём.

— Пожалуйста, примите мои самые глубочайшие извинения. Я обязательно их скомпенсирую вам в самое ближайшее время, как только освобожусь, — помогаю сыну леса, возвращая стул на место и его на стул, после чего поворачиваюсь к барону. — Юрген, есть тонкость.

— Я весь внимание. Хотя наша затянувшаяся дискуссия и начинает меня утомлять.

— С кем-либо другим я бы вообще не тратил времени на слова, а уже пинал бы его ногами. После того, как сбил с ног… Барон, чем аристократ отличается от простолюдина?

Свидетели происходящего, которых немало, со всех сторон заведения с любопытством прислушиваются к бесплатному представлению.

— Поколения достойных предков, — снова не задумываясь чеканит товарищ. — Стоит отметить, что и простолюдин тоже может быть вполне достойным человеком. Мне приходилось встречать, и не раз… Однако значение в обществе имеет и родословная, которой у не-аристократа взяться неоткуда.

— Там, откуда я родом, учили иначе.

— У вас предки что, совсем не важны? — он не насмехается, а выясняет.

— У наших аристократов предки тоже всегда были важны, как и у вас. Однако ключевым отличием классического аристократа всегда считалось кое-что нематериальное.

— Что именно? Просветите. Раз из-за пары ушастых нам больше поговорить не о чем, а за стол вы меня не зовёте.

— На моей родине аристократа в первую очередь отличает готовность пожертвовать собой ради принципов. Ради своих нематериальных принципов, таких, как достоинство, честь, свобода и так далее. Которые нельзя пощупать руками, лизнуть языком, даже увидеть глазами. Но они есть.

Из угла зала доносится несколько хлопков в ладоши.

— Две девчонки, один мужик, хуманы, — в режиме синхронного перевода тихо комментирует Хе.

— Интересно, — Торфаальд задумчиво и неожиданно уважительно кивает. — С такой стороны, тоже справедливо. Да, соглашусь: череда предков — это хорошо, кстати, не все из них могут быть достойными. Если даже у Карла Двенадцатого…

— Святые слова, — бормочу себе под нос. — У вас что, тоже был Карл Двенадцатый?

Барон моей ремарки словно не замечает, продолжая размышлять вслух:

— Но простолюдин очень редко сознательно и безоговорочно пожертвует жизнью ради принципов… У вас весьма неглупые люди на родине, Вадим! Я полностью согласен, с одним небольшим дополнением: аристократ способен автоматически и рефлекторно жертвовать жизнью ради этих самых, как вы говорите, нематериальных принципов. — Он светлеет лицом, словно додумался до чего-то важного. — Даже достойный простолюдин, по моему личному опыту, как правило не автоматически: будет колебаться.

— Барон, а как быть в ситуации, когда доведенные до автоматизма принципы одного достойного человека противоречат другому, не менее достойному?

— Этот умозрительный вопрос не имеет смысла без ссылок на примеры.

Ушибленный сородич Хе внимательно следит за нашим разговором, не порывается уходить и, что важнее всего, не излучает никакого негатива на вид. Пока.

— Вот пример. У меня на родине считается, что абсолютно все разумные равны. Вне зависимости от цвета кожи, длины пальцев и ног, разреза глаз. Перефразирую лично для вас: разумеется, кто-то лучше, кто-то хуже. Но ни один разумный не может быть лучше другого только по признаку принадлежности к другой расе. Нет лучших или худших рас и народов, понимаете? — какое-то время смотрим друг другу в глаза и я завершаю мысль (до бароно, похоже, что-то сейчас дошло). — Все народы равны и за этот принцип у меня дома умирали миллионами. В том числе, мои предки.

— Здесь иначе, — роняет аристократ.

— Я уже понял. Вас воспитывали не так и вы абсолютно искренне думаете, что строение глазного века, лицевой угол и форма кисти значат гораздо больше в мире, чем маркеры сексуальной привлекательности для противоположного пола перед спариванием. Что делать будем?

— В смысле?

— Мои принципы прямо противоречат вашим и сейчас не та ситуация, когда я могу промолчать.

— Вадим, а вы действительно готовы пойти против человека, который является вашим другом, ради…?

— Юрген, один умный человек у меня дома сказал однажды: «Я ненавижу и убью его за то, что он говорит. Но точно так же я умру за то, чтобы он имел право это сказать». Дело было в парламенте и шел спор между различными фракциями.

— Я услышал ваши аргументы. Они действительно имеют смысл, хотя я раньше никогда и не встречал подобного. На ходу дать точный ответ не готов: кого другого послал бы на три буквы, но вы — не кто-то другой.

— Зато ответ есть у меня. Барон, вы отличный боец, хотя и преимущественно с холодным оружием в руках. Защищайтесь.

— Защищайтесь.

Уши полукровки позволили во всём зале услышать только ей, как Вадим добавил собеседнику на ухо, наклонившись для этого вперёд: